Hilton

— Все использовали меня. Макс сглатывает, её пробирает колючая дрожь, которая, кажется, уходит в нутро от промокшей насквозь куртки и хриплой мантры знакомо-незнакомого голоса. — Он идёт за мной. Макс закрывает глаза и жмёт на газ. Она бы осталась здесь, в бронированном коконе, который бы защитил её от проблем и обязанностей. Она бы сидела здесь, пока мощный удар торнадо хлыстом не снёс бы её, и всё это бы кончилось так же быстро, как и началось. Макс хочется исчезнуть. Она боится, и никто ей не поможет. Ни время, ни обстоятельства. Всё против неё. Двигатель рычит, и блестит молния. Что, что делать? Хлоя, Джефферсон, Уоррен, Джойс... Нейтан. Нейтан не хочет вылезать из головы, и Макс одержима навязчивой идеей сейчас же найти его. Ей не стыдно, ей просто интересно, жив ли он. А может, мёртв. Неудачный розыгрыш. "Ты мудак, Нейтан, но сейчас... ты просто не заслужил. Теперь я говорю: да, смешная была шутка". Макс думает, думает и напоминает самой себе, что только вчера готова была перерезать ему глотку. И считала, что оно будет правильно, если его лицо превратится в один большой синяк, ведь никак по-другому его душу — пустую, как обертки от самых невкусных конфет — не вывернешь. Макс не даёт себе отчета, когда глушит машину и, хлопая дверью, пытается набрать Нейтана. "Абонент вне зоны действия сети". Приходит ощущение, что осталось недолго. Если бы Макс курила, сейчас бы она не пожалела последних центов на пачку "Хилтона", чтобы поджечь свои легкие, может быть, в единственный раз. Но ей нельзя, потому что она вся из себя "идеальная девочка" с более-менее хорошим и стабильным баллом в Блэквелле, авторитетом среди первокурсниц и идеалом в глазах тётушки Джойс. Жалко, что нельзя взять перезапустить свою жизнь. Макс пробирается вперед, через густую чащу, не чувствуя пальцев и губ, она не поднимает головы, сглатывая и дыша коротко. "Уоррен, пожалуйста, дождись". Она слышит, как Алиса зовёт на помощь — и прячется за стеной. И видит, как незнакомка обнимает неживого возлюбленного — и делает вид, что не замечает. Чей-то сиплый голос зовет из ниоткуда — и Макс притворяется, что не слышит. Всю адекватную жизнь думаешь, что басни о карме придумали для набожных идиотов, а теперь понимаешь — вернётся. К "Двум китам" она едва ли успевают подкрасться, как её хватают за плечо и отталкивают прочь; толчок о землю бьёт прямо в копчик, но это не так важно: "Два кита" превращаются в игристую точку — и всё. Огонь разбегается, как грязь из водостока пробирается в чистое море, и будто норовит облизать руки и ноги. Внутри пульсирует тошнота.

***

У неё никогда не было друзей. Или она так думала. Думать проще, чем видеть, и проще, чем делать. У Хлои были глаза-звёзды, крашеные волосы и острый язык. И Макс не удержалась: поддалась чарам, ослепла, поникла в лучах чёрного солнца, исчезла и просто шла, ухватившись за эту руку, шла на ощупь, закрыв глаза. И уже не знала, что делает, — и просто делала. Подумать только, когда она стала решать её проблемы так же, как колоть орешки? И на самом деле было плевать что на Рейчел, что на Уильяма, что на тысячи миров, где всё совсем не так. Ей нужна была всего лишь Хлоя, её смех, её покой. Но кто-то мстил, кто-то всаживал нож в спину по рукоять, кто-то мухлевал. Макс не эгоистка. Просто они... Друзья. — Макс. — Хлоя? — Неужели с моим голосом такой пиздец? Она запоминает сразу, как вокруг темно и сыро и как голова идёт ходуном. — Нейтан? Он сидит в другом углу с бутылкой воды и шрамом на лбу, сплевывает, а потом устало вздыхает, рассматривая трещины в полу. Слышно, как снаружи внутрь бьётся ветер. Макс вспоминает. — Нейтан, — называть его так совсем непривычно. — Что случилось? Нейтан вяло разминает плечи. С чего-то надо бы начать. Его брюки и фирменный красный бомбер в грязи и копоти, пахнут сигаретным дымом, и Макс жалеет, что у неё нет "Хилтона" и заряженного ствола в кармане джинс. — Всё, — говорит он, а Макс не поминает. — Джефферсон труп. Природный катаклизм спас мне жизнь, веришь, нет? В него прилетел пласт железяки. Когда я пытался сбежать, то обернулся, а он валяется без чувств с размозженным затылком. То ещё зрелище... Это похоже на будку или справочную. Валяются стеллажи, книги, чья-то сумка, пахнет мятной жвачкой и духами. — Нейтан, о Боже... Ты... Я думала, что ты... Я пыталась позвонить, и... Прости, Нейтан. Мне жаль за Уоррена, но ты должен понять меня, — она смотрит в стену, а сердце, как запуганная птица, колотит и колотит. За что извиняется и почему сейчас? — Хм, что ж, окей. Прощаю. Смешно. Он — прощает. Нейтан достает пачку антидепрессантов и кидает Макс бутылку воды, говоря, что они останутся здесь до рассвета, пока не стихнет, и, если повезет, их не снесёт ураганом к ебеням. Да, спасибо, мистер Кэп. А потом словно кто-то нажимает на паузу. — "Два кита"! Нейтан не отвлекается, проглатывает таблетки, как будто разжёвывает дорогое мясо по-французски. — Вау, опомнилась. — То фото! Фото! Моё последнее!... — панически кричит она. Спрятав лицо в ладони, Макс плачет тихо, она краснеет, ртом еле-еле получается набирать воздух. Внутри что-то шевелится, лопается, оставляя пепел, прошлое и много-много ненависти, презрения, отчуждения. Всегда всё получается. Спасать, убивать, подставлять. А сейчас — никак. Макс бы закурила и открыла бы дверь, чтобы умереть быстро. Не больно. Но она сидит в темноте, а потом снова ощущает прикосновения рук, вонь табака на пиджаке и перекатывание воды в бутылке. Макс плачет, потому что она впервые что-то не смогла. Потому что она думает, что сделала слишком многое. На каждое действие... Противодействие. Уоррен говорил так и смеялся, потому что она его с трудом понимала и потому что Макс была ему солнцем. Но Макс была слепа и шла вперед с повязкой на глазах. — Хватит, у тебя уже сопли текут, — с отвращением Нейтан смотрит на её свитер, откашливаясь. — Хлоинда твоя всё равно мертва. Ни больше ни меньше. Во всём свои плюсы искать надо. Просто помни, что она пользовалась тобой. "А тобой пользовались все". — Она была моим другом! — Раскрой глаза, Макс! — Прескотт трясёт её за плечи, как будто цепляется острыми клешнями. — Ты сама-то веришь в то, что несёшь? Она пытается понять. Верю, не верю. Если бы Нейтан мог, он бы вытащил нож из спины Макс и показал бы его ей: "Эй, смотри, здесь имя твоего убийцы". Хлоя Прайс. Нейтан нихера не знает. Он долбанутый и помешанный, дефектный и полный странностей. Не понимает, а всё равно сует нос. Аптечка всё-таки находится. Перекиси осталось три капли, а ваты, отчего-то серой ваты, — клочок. Наверное, крест на его лбу просто не позволит ему забыть об этой нечестной игре, в которой они проиграли почти всё. Без почти. Он шипит. — Терпи. Макс говорит из последних сил, желая укусить бинт в руках. — Скорее бы оно кончилось. У Макс больше нет черного солнца.

***

Рассвет встречает их холодной свежестью и серыми облаками, обломками домов и машин, убаюканной пристанью и неизведанной тропинкой впереди. Наверное, глупо сейчас будет спросить: "Кто-нибудь жив?". Нейтан кажется Макс выше обычного, он горбится, кусает губу, но не снимает с неё пиджака и один раз смотрит на дырявые конверсы. Интересно, он думал о своей смерти? О том, что мог не считать до десяти, просто раз — и его нет. Представлял ли себе последний вдох? Пулю и смеющегося Джефферсона? Небо сине-красное, рассветное, вот-вот обнимет, согреет. И не хочется оборачиваться, не хочется падать. Хочется есть и в постель, хочется обнять Хлою, пригладить волосы Уоррена и поцеловать Кейт в щеку... Подшутить над Викторией и вернуться в общагу, в общий душ, где несёт хлоркой. Хочется блинчиков Джойс и ненавидеть Блэквелл до посинячки. — Надо просто привыкнуть. И всё. Нечего трусить, — убеждён Нейтан. Макс не боится и оборачивается. ~ На похоронах Дэвида и Джойс Мэдсенов, Хлои Прайс и их счастливого конца присутствует только Макс. И так расписана вся неделя: похороны, похороны и похороны. Сюда не приходят даже родители, потому что им больно хоронить детей. А некоторые просто лежат побоку, словно прижимаясь к чаду и замирая в вечности минут. Макс не философ и терпеть не может рассуждать о жизни, потому что лучше не рождаться вообще. И потому что Макс слабая. А Нейтан — сильный. Он задерживается и аккуратно кладёт цветы у надгробья, как будто создает очередную композицию. Она не ошибается. — Сфотографируй. Больной ты дефектный мальчик. — Зачем? — Смотри страху в глаза, — Прескотт, наверное, цитирует своего психолога, потому что ничего не понимает в дружбе. У Нейтана никогда не было друзей и девочки с глазами-звездами. У Нейтана мертвый отец и наследство на десять миллионов пачек "Хилтона". — Говоришь ты, который хотел застрелить её в туалете, — иронично бросает Колфилд. Она пустая, у неё нет эмоций, чувств, она гола до пяток. Ей плохо и у неё температура. Неподалеку лес, а за ним — ручей. Сюда можно ходить весной и лежать под солнцем в колючем стоге травы. Здесь можно спрятаться от Аркадии Бей на час или два, а ещё можно писать красивые полотна. Правда, ночью тут всегда было красивей — город молчал. А теперь ты боишься луны, потому что она хохочет. Хохочет, потому что видит каменный лик навсегда испуганной Аркадии. — Как ты думаешь, почему ты не смогла её спасти во второй раз? Видимо, здесь что-то есть, тупица непроходимая. Мы с судьбою заодно. Макс удается найти целый фотоальбом в старой комнате. Она может прямо сейчас изменить поток истории, отказаться от всего, чтобы снова жить, целуя солнце. Нейтан жив, и Макс стоит если не в последний раз спросить себя, станет ли она помогать ему. Станет ли она ходить против. Она достает фотографию с первого курса и концентрируется. Она заслужила. Заслужила все это. У Хлои здесь ещё длинные волосы и проколотый нос. Скромная Макс улыбается в тени. Мы с судьбою заодно. Блэквелл ещё цел. Здесь есть жизнь. Это то, куда хочется Макс сейчас больше всего. Смотри страху в глаза. Макс жмурится.

***

Уехать в Калифорнию они с Нейтаном собираются, когда проходит полтора месяца. СМИ начинают наводить шумиху, а Макс просто хочется сбежать, и Прескотт говорит: "Давай оставим все здесь". Наши прошлые души. Воспоминания. Баксы и школьные бриджи. Просто Нейтан выучил язык своего психолога, кажется, наизусть. Он умеет успокаивать. Физическая боль лишает тебя моральной. Если бы Макс была мальчишкой, она бы давно записалась на бокс. Она не берет с собой ничего кроме сумки и пачки "Хилтона". Она чувствует себя другой, но все ещё раненой и проблемной. Ей нужно куда-то уйти, сменить имя и место жительства. Ей нужно унять в себе образ крашеных волос и стать храбрее этого. Хлопая дверью машины, застегивая ремень, она смотрит в окно. — Что же, прощай. Нейтан ничего не говорит — понимает. Есть только сумерки и сигареты. И ехать в ночь под радио всегда приятнее. Неважно сколько займёт путь, ведь у Нейтана есть наследство, тысячи дней, чтобы успеть начать жить. — Эй, Аркадия, прощай! Прощайте, мои друзья! Нейтан пахнет не одеколоном, как многие мужчины, которых она встречала, а цитрусами. И оно тоже — странно. В ближайшем ресторане нужно отхватить лучшее "Боско". Никто и никогда не узнает, что и почему случилось в Аркадии. Черного солнца не существует.