***
Едва зажигались фонари за окном, на улице тенью проскальзывала фигура парня, незаметно, точно часть вечернего пейзажа. Шапка до глаз на голове, руки в карманах, а из зубов торчит, как ни странно, леденец. Чтобы сбивать запах помоев, сброшенных на каждом углу этой убогой улицы. Он провел здесь всю свою жизнь, и мечтал лишь о том, чтобы покинуть это место. За следующим поворотом вырисовался еще один силуэт, и на мгновение Намджун напрягся, приученный быть готовым ко всему в своем районе, но стоило незнакомцу выйти из тени, подставляя яркую улыбку под свет фонаря, как внутри все успокоилось, и по телу разлилось тепло. Ким Тэхен. Удивительный парень. Его лицо светилось счастьем, а улыбка не сползала с лица, в то время, как другие бы на его месте возненавидели весь мир. Тэхен разделял мечту Намджуна. Первый был слишком добродушен, а второй — слишком умен. С большими планами и великими идеями в чистых сердцах, вынужденные копаться в грязи по чистой случайности и нелепой ошибке человечества. Ошибке, ставшей слишком частой, что ее уже следует назвать системой: лучшие из нас прозябают в дырах, обслуживая в забегаловках и на заправочных, подметая мусор и разгребая горы документы, изредка поднимая головы в небо, мечтая о другом, лучшем мире. Они просто хотят сбежать. Разогнаться прочь отсюда и не останавливаться. Их сердца бьются в унисон, и если прислушаться, можно услышать мелодию. Но люди слишком глухи, поэтому система продолжает работать. Два друга шли плечом к плечу по знакомой улице, без слов понимая мысли и чувства друг друга. Каждый из них чертовски устал, и произносить те слова, что и так приносят боль, никто не собирался. Все и так понятно. И порой вместо жалоб и жалости нужен смех, такой заразительный, что забываешь обо всем на свете. Тэхен улыбался хитро, встряхивая челкой с зелеными прядями на ней, и коварно прищуривал глаз: «Хочешь и тебя покрасим, хен?». Намджун качал головой. Он был готов поклясться, что этот маленький чертенок держал за спиной баллончик с краской. Весь мир вокруг вдруг разом стал розовым: деревья, дорога, фонарный столб и даже свет, льющийся из него, Тэхен, со всех ног убегающий с места преступления. Намджун разъяренно закричал, ударил себя в грудь и пустился следом. Как же хорошо бежать. Перед глазами рябит. Фары машин, витрины магазинов, удивленные взгляды прохожих, в которых почти читается зависть. Земля точно начинает крутиться быстрее, подталкиваемая твоими шагами и не поспевая за тобой. А ты впереди, впереди всей планеты, и никому не догнать тебя. Ты единственный существуешь во всем мире, и ты — победитель. Намджун посмотрел на донсэна, остановившегося у стены и мельтешащего около нее. Тэхен, поджав губы от старания, выводил на стене единственное слово: «RUN». Он кивал сам себе и подтанцовывал собственной музыке из головы. Старший усмехнулся и, прислонившись спиной к стене, наблюдал за другом. — Раз… — начал он отсчет, и улыбка на лице его становилось все шире. — Два… Тэ заговорщически посмотрел хену в глаза, небрежно распыляя краску на стену. — Три! Побросав баллончики под ноги, друзья пустились в бег, уже слыша за спиной вой сирены. Они задыхались от смеха и поскальзывались по лужам, но не прекращали бег, пока свет фар полицеской машины не ослепил их. Горячий от работающего двигателя капот жег лица, на который они были грубо опрокинуты. Сморщившие лица от боли и неприязненных ощущений, парни, встретившись взглядом, заулыбались. Намджун вопросительно поднял бровь, а Тэхен закивал, закрывая глаза и переставая сопротивляться. Глубоко вздохнул. Иногда нужно брать перерыв, чтобы продолжить бег. Дыхание еще не восстановилось, но вот он уже дрожал в нетерпении. Едва почувствав, как офицер ослабил хватку, парень открыл глаза и увидел Намджуна, который, улыбнувшись напоследок, с увереностью вырвался из объятий полицеского, и Тэ сделал это же почти одновременно. Еще мгновение — и они снова бегут. Через лабиринт давно изученных дорог, так что полиции лишь остается смотреть вслед исчезающим вдали точкам. Это проверно: если бежать не останавливаясь, не заметишь, как твои враги остались далеко позади. Хотя время уже позднее, задняя дверь в бильярдной на краю города для них всегда была открыта. Тэхен и Намджун, измазанные в краске и грязи, ввалились в мрачного вида заведение, которое на первый взгляд выглядило заброшенным. Перевернутые стулья, битые бокалы, и лишь редкие лампочки на потолке освещают это безобразие. Внутри смесь запахов мужского одеколона и пота. Голову она сносила конкретно, пробуждая внутренние инстинкты и адреналином передаваясь по венам, будоража душу. Компания из четырех парней устроилась под одной лампочкой за столиком. Они держали в руках напитки и громко разоваривали, так, что не разобрать о чем. Среди них было новое лицо. «Слишком элегантен», — подумал Тэхен. «Единственный здравомыслящий», — усмехнулся про себя Намджун. «Пока что», — самодовольно добавили они. Ким Сокджин и вправду будто бы не вписывался в эту компанию: высокий, в классическом костюме, с длинными изящными пальцами, складывающий замок из карт под апплодисменты и комментарии остальных, которые, накурившись, не могли смотреть ни на что без смеха. И все же он был недостающий элемент. Это чувствовал каждый из присутствующих, кроме него самого. Слишком тихий и незаметный, но всегда рядом, когда нужно. О таких не говорят много, и сами они, по большей части, молчат, всегда думая, что им здесь не место. И ищут его, ищут. А когда найдут, их уже оттуда никто не отпустит. Потому что необязательно быть везде и всегда, главное — в сердце. Когда последняя карта заняла свое место в композиции, Тэхен с задумчивым видом присел у столика. — Красиво, — с серьезным видом произнес он, изучая строение, а затем улыбнулся Сокджину. Тот было расцвел от похвалы, как Тэ, взмахнув руками, разрушил замок, едва не опрокинув весь стол. Зрители засмеялись, а после успокаивающе похлопали по плечу новенького. Джин взглянул на виновника катастрофы. Он, нацепив на нос непонятно откуда взявшиеся темные очки, положил в рот одну из карт и пытался ей подцепить другую. Сокджин усмехулся, пытаясь успокоиться. Внутри все бурлило от новых, незнакомых ощущений, которых он боялся и ждал всю жизнь. «В конце концов, не все всегда идет по плану, и это нормально». Порой, чтобы обрести счастье, нужно переступить через себя и вглядеться в окружающих: быть может, их действия и слова —это отражение твоих. Важно осознать, что в жизни ничего не происходит по плану, или как должно и хотелось бы, и позволить жизни течь в своем темпе, подстраиваясь под волну, и получать удовольствие. Внезапно свет загородила фигура, и улыбка с ямочкой на разрисованном розовой краской лице нависла над новеньким, а его рука потонула в крепком рукопожатии. — Побежали?***
Следующим пунктом назначения на их пути стала городская больница. На это время посетителей не пускали, но у них были свои методы. Чон Чонгук, самый младший из компании и самый на вид нормальный — двое измазаны краской, третий зеленоволосый и пьяный, Сокджин еще неопытен, а последнему предназначалась другая миссия — взял на себя роль отвлечь рабочий персонал. Основной его заботой стала молоденькая медсестра, дежурившая этой ночью, которая с раскрытым ртом стала слушать байку парня о редкой болезни, обнаруженной у себя, которую он только что сочинил. — Понимаете, это неконтролируемо. Временами трясутся руки, и колит сердце, подпрыгивает давление. Сон нестабильный, потеря аппетита. — По симптомам врач может поставить диагноз, Вам надо прийти утром. — Так мне уйти сейчас? — заглядывая в глаза девушке, Чонгук лукаво улыбнулся и приподнял брови. — Нет… — пролепетала девушка, вызывая самодовольную усмешку парня. Тем временем по белому коридору, словно в облаках, плыла макушка морковного цвета, заглядывая то в одну дверь, то в другую. Найдя нужную, Пак Чимин радостно запрыгал и, схватив подушку с соседней койки, хотел наброситься на своего хена, как увидел капельницу. Он застыл на месте, глядя на родное лицо, безмятежно покоящееся на белой простыни. Сейчас спокойное и умиротворенное. Такое красивое. Но оно бывало и другим. Чимин видел. Видел, как приходилось страдать его другу, как всегда светящиеся глаза тонули в слезах, а белоснежная кожа рук была в порезах и синяках. Чимин помнил их тепло, когда, дрожа, сжимал в своих и пытался убедить себя, что это все из-за темноты, в которой парень боялся спать, и только Хосок-хен, солнечный хен, спасал его. И глядя в шоколадные глаза, в которых, как ему казалось, тоже читалось нечто большее, чем «друг», всегда отводил, боясь ошибиться, но не мог не заметить слабого, почти незаметного вздоха с оттенком разочарования после. Погрузившийся в свои мысли, Пак вздронул, когда Чон Хосок, проснувшись, поднялся с постели. Старший глядел на друга, и по лицу его расползалась улыбка, которую мог вызвать только он. Увидел подушку за спиной и сразу же все понял. Резкое движение рукой, и капельница осталась висеть в воздухе, а по палате разлетелись пуховые перья от удара по морковной голове Чимина. Последний тут же среагировал. — Мне кажется, я знаю название этой болезни, но боюсь признаться себе в этом, — продолжал макнэ, склонившись над и так липнувшей к нему медсестры и прислушиваясь к звукам из палаты. — Что же это? Мы сможем тебя излечить! Чонгук усмехнулся. — Это происходит, только когда я вижу определенного человека, понимаешь? Я болею из-за этого человека. И это не лечится. — Хочешь сказать, это любовь? — прошептала девушка, пытаясь поймать взгляд парня. В дальнем коридоре мелькнули тени, приближаясь, и среди них Чон заметил зеленую макушку. — Надеюсь, что нет, — зло ответил парень и поднялся, а на вопросительный взгяд собеседницы ответил. — Что, дорогая? Прости, ты не в моем вкусе. Но может, у тебя есть старший брат? На возмущенный крики медсестры Чонгук лишь быстрее зашагал к палате, откуда уже в коридор летели перья и раздавались крики по всему этажу. Когда прибыла охрана, друзья уже с шумом покинули больницу, продолжая свой бег. Куда? Никто из них не знал ответа. Они просто бежали, потому что это было все, что они умели. И все, что им было нужно.***
Квартира Мин Юнги пропахла краской. Везде: на полу, на столиках, в вазах, обернутые в газеты — везде стояли цветы, предназначенные для того, чтобы заглушить этот запах. Некоторые из них уже засохли и сгнили, тоже добавляя свой вклад в смесь «ароматов». Но художнику это никогда не мешало. Включив музыку, так, что казалось, весь дом от нее ходил ходуном, он садился на холодный пол и не вставал, пока на холсте не появлялся шедевр. Спустя мгновение творение разрывалось на части, а мольберт летел в противоположную стену. Так продолжалось последние несколько месяцев, пока Юнги, не потеряв веру в себя как художника, забросил это дело, как бы ни уговаривали его в обратном друзья, в особенности Чонгук, который встретил Юнги на выставке, и сначала влюбился в картины, а затем и в самого художика. Сейчас квартира оккупировалась для проведения совместных встреч, которые не были такими уж частыми, но еще более шумными, чем просто громкая музыка в процессе творения Мина. Рекой лилось пиво и соджу. Музыка, настраиваемая диджеем Намджуном, вела и подстравивала ребят, задавая нужный темп и настроение вечеринке, заставляя гостей то носиться наперегонки на передвижном кресле, то трясти взмокшими головами, то выть и прыгать в унисон. Тэхен, высунув язык от наслаждения, исполнял свои внеземные танцы, Намджун кайфовал за стереосистемой, Джин, хоть и не выпил ни капли, был навеселе и открыл в себе талант танцора, Хосок и Чимин продолжали разрисовывать друг друга краской Юнги, который раньше бы никогда им этого не позволил, но сейчас был слишком пьян, зато макнэ уже злобно сверкал глазами в сторону развеселившейся парочки. Не выдержав, Чонгук подошел к зеленоволосому хену и, резко схватив за запястья, встряхнул. — Что, черт возьми, с тобой происходит? — в голосе звучала боль. — Это твои творения, твои работы. Краска, которую ты с трепетом покупал и хранил. Идиот. Любимые глаза были покрыты пеленой слез, в них читалось молчаливое смирение, так несвойственное Юнги. Это и злило макнэ больше всего. То, что человек, в которого он верил, сдался. Мин горько усмехнулся и отвернулся открыть еще одну банку пива, но Чонгук снова развернул его к себе. — Не ты ли мне говорил, что мы сами строим свою судьбу?! Это все мы! Наша жизнь — это мы. Наши принятые решения — это мы. Наши страхи и наши мечты, и то, исполнятся ли они, — это все мы. Тогда какого черта ты сейчас опустил руки?! Музыка затихла, и остальные парни замолчали, словно сливаясь со стеной и давая друзьям сказать все то, что давно рвалось наружу. — Да, я говорил, — медленно произнес Юнги. Несмотря на количество выпитого алкоголя, взгляд его был необычайно ясен, а голос тверд. — Я много чего говорил. Но дело в том, — он сделал паузу, закрыв глаза и вздохнув, — что я никто. И слова мои ничего не значат. И… Он развернулся кругом, схватил первое попавшееся под руку полотно — ночной Сеул — и бросил прямо на столик с пустыми бутылками. Тот разлетелся вдребезги, и осколки стекла с каплями вина замерли на сияющих огнях большого города. — … И картины мои ничего не стоят. Так же, как и… Затем ринулся к шкафу, выудил оттуда все кисти и бросил в окно. — … И мечты, — он повернулся к Чонгуку, который со слезами на глазах смотрел на любимого человека. — Мы не контролируем ничего в нашей в жизни, пойми ты уже наконец. Мы думаем, что выбираем, кем нам быть, но на самом деле, вся наша жизнь — часть одной большой системы. И от нас ничего не зависит. Юнги театрально всплеснул руками, спиной отступая к балкону. — И даже если меня не будет. Шаг. — Если меня не станет… Еще шаг. Шумная грязная улица открылась под ним, а обломанные перила свисали вниз, открывая путь к падению. — Ничего не изменится. Юнги улыбнулся и сделал шаг назад. Ярко светило солнце. Трава была настолько зеленой, что казалось, она из другого мира, где чувства и краски усилены во стократ, и только на них и сосредоточено все внимание человечества. Ветер, прохладный и до удивительного приятный, точно ласкающий не только тело, но и добирающийся до дрожащей в нетерпении и ожидании прекрасного души, дул с юга, принося с собой соленый морской запах. Чонгук приподнялся на локтях, щурясь от солнца. Все тело затекло после лежания в неудобной позе. Еще не проснувшиеся глаза с трудом различали яркие пятна в расплывающемся зеленом океане. Раз, два, три… Пять. Он закрыл глаза, восстанавливая в голове события минувшей ночи, обернувшиеся кошмаром. — Если меня не станет, ничего не изменится, — с легкостью сказал Юнги. С такой же легкостью он вошел в жизнь Чонгука, занимая там все пространство и сам не подозревая, как много стал значить для мальчишки, над которым неосознанно взял опеку — только ли из доброты сердечной? С такой же легкостью, как и все молодые люди, он опровергал все ранее открые изобретения и доказанные теории, желая показать миру свои собственные. И с невероятной легкостью он, как и все мы, терял в себе уверенность, разочаровывался, собственными мыслями убивая себя, и разрушал все, что сам создавал. Точно так же он мог сделать этот шаг. Точно так же — решительно, опрометчиво, без всякого пути назад, мог и уйти из жизни Чонгука навсегда. Сердце макнэ пропустило удар, едва тот увидел качнувшуюся на краю фигуру друга. В два прыжка тот преодолел расстояние между ними и затащил Юнги в квартиру, и от избытка чувств, вместо того, чтобы обнять, начал избивать. Чимин уже хотел было вмешаться, как художник сам столкнул Гуки с себя и ударил того об стену. Дальше перешел на оставшуюся целой посуду и мебель в доме, а когда Чонгук попытался его остановить, бил и его снова. Мокрое от пота и слез лицо покраснело, а губы, с засохшей корочкой крови в уголке, искривились в болезненной гримасе. Он сам делал себе больно. Отталкивая близких людей, потому что не мог поверить, что достоин их любви, тем самым раня их, и за это еще больше ненавидя себя. Уничтожая все, что дорого и ценно, боясь, что внешний мир изменит и очернит это, — и поэтому убивал своими руками, сам умирая изнутри. Чонгук смотрел, как Юнги причиняет боль самому себе, и злился. В конце концов он не выдержал и ударил друга, попадая прямо в челюсть. Затем схватил бессильно повисшее тело за плечи и произнес: — Эгоистичный урод. Ты нам нужен. Мне. Я люблю тебя, придурок. И забыв про друзей, наблюдавших эту сцену, поцеловал Юнги прямо в кровоточащие губы, чувствуя отяжелевушю от этих событий голову и вкус железа от крови Мина. Последний, точно его ударили током, резко дернулся и отстранился, глядя на младшего испуганными глазами. Дальнейшие события были смазаны, точно подернутые дымкой. Звуки приглушились, и весь мир будто бы огородился от Чонгука невидимой пленкой, прозрачным и непроницаемым пузырем, в котором был заключен парень. Людей в квартире стало еще больше, а оставшаяся целой мебель тряслась и вздрагивала в такт битам. Комната пропахла потом десятков незнакомых людей, с разрисованными лицами и исступленными улыбками на лицах. Взрывались хлопушки, с потолка сыпались блестки, летали пробки из-под шампанского; всюду смех и голоса, топот танцующих ног, а Чонгук сидел на полу и глядел на них, не в силах остановить слезы. Удивительно и странно, как сильно может человек желать умереть в один момент, а через мгновение быть самым счастливым на свете, и наоборот. Счастье не бывает постоянным, его нельзя достигнуть, добившись чего-то или дожив до определенного момента. Оно, как и грусть, как и отчаяние, страх, привязанность, вдохновение, злость, временно. Это все преходящие состояния, и каждым надо наслаждаться, отдаваясь сполна, каждый надо прочувствовать, потому что им тоже придет конец. Чьи-то руки схватили макнэ с обеих сторон и помогли подняться. После он очутился на улице, кашляя от обжигающе-холодного воздуха, полного смога и выхлопных газов. Ему сказали бежать, и он, ничего не понимающий, увидев зеленую макушку впереди, побежал. Огни ночного города били в глаза, кружа голову, а ветер хлестал по лицам парней, высунувшимся из окон стремительно несущейся машины. Они кричали в воздух какие-то слова, которые тут же растворялись, размахивали руками и с вызовом глядели на таращихся прохожих. Чонгук тоже пел вместе с остальными, почти забывая о прошедшем, хотя руки все еще тряслись от испытанных эмоций, которые ошибочно парень принимал за адреналин в крови. В любом случае, у них не было времени долго страдать, упиваясь своим горем в одиночестве. Молодость быстротечна, она подгоняет неугомонные души, пламенем подпаляя спины и добавляя веселья. И они бегут, бегут — с шумом, с гонором, улыбками на лицах и слезами на щеках; сердца их едва живы, а ноги разбиты в кровь, но в ушах все еще звучит смех, который не дает останавливаться. В одном из подземных переходов образовалась большая пробка. Сотни машин, выстроившись в ряд друг за другом, пыхтели моторами, а водители со скучающми лицами смотрели в окна или с раздражением ругались друг с другом. — Как-то тут скучно, не находите? — красноволосый Чимин хитро улыбнулся и, протянув руки к рулю, за которым сидел Сокджин, развернул машину поперек дороги, перекрывая путь новым машинам в подземный переход, и с дьявольским видом вышел из машины. Остальные, кроме водителя, последовали его примеру. Джин же включил камеру и начал снимать, потому что то, что произошло после, стоило сохранить в памяти. У ребят точно сорвало крыши. Они бегали от машине к машине, крича, танцуя и горланя песни. Еще оставшиеся баллончики с краской тоже пригодились, чтобы рисовать ими на лобовых стеклах машин особо злых дяденек, которые кричали, тряся кулаками и заставляя парней еще громче смеяться. Непонятно откуда взявшийся попкорн летал по воздуху, за которым с открытым ртом бегал Тэхен, и наполовину попадал в салоны рядом стоящих автомобилей. Хосок и Чимин оседлали копоты других машин и полулежали, полутанцевали; Юнги рисовал на дверце иномарки, пока та не открылась, едва не пришибив его, и оттуда не вышел разъяренный водитель. Намджун и Чонгук стучали в окно каждой машины, мимо которой пробегали и показывали рожицы. А когда за ним погнались, друзья ловко заскочили в уже протаранивший путь джип Сокджина и продолжили оттуда смеяться, задрав головы к звездам. Они делали то, что считалось недозволенным, зная, что потом придется поплатиться за это. Но когда это останавливало молодых людей? Они веселились, наслаждаясь своей молодостью. Они были прекрасны в это самое мгновение — бесконечно-уверенные в себе, счастливые, отчаянные, и не важно, если это мгновение закончится прямо сейчас. Потому что за ним будут еще сотни других, и ни одному нельзя сопротивляться. Чонгук открыл глаза. Солнце стояло прямо над ним, прожигая сетчатку, но парень не торопился прекращать это, заставляя слезы непрерывным потоком стекать по щекам вниз в траву. — Идиот, — услышал он, а когда поднялся и смог сфокусировать взгляд, увидел худощавую фигуру парня в красном плаще, в котором тонула зеленая шевелюра. Макнэ выдохнул и поспешил к друзьям, которые рассыпались по всему полю. С того дня, как он встретился взглядом с этим дьяволом под ангельским обличием по имени Мин Юнги, — тогда и началась его страсть, его жизнь; только с того момента он начал дышать полной грудью, едва успевая нестись по жизни вслед своему другу и кумиру, и только тогда он понял, что такое боль, и что она — неотъемлемая часть их пребывания в этом мире. Он понимал это сейчас, когда смотрел на Юнги снова, пока тот заходился в хриплом смехе до кашля и слез из глаз, падал на мокрую траву, бегая наперегонки с остальными, разбивал колени в кровь, поднимался и бежал дальше. Чонгук улыбался вместе с остальными, а в груди сердце билось с бешеной скоростью. Когда они гоняли мяч по полю, когда бегали за чайками у пирса, когда жарили мясо на огне, теряясь в дыму — макнэ ни разу не спускал глаза со своего хена, и сердце его каждый раз на доли секунды останавливалось, стоило Юнги оказаться рядом, прикоснуться или обнять младшего, будто ничего не случилось. И пряча слезы и дрожащие губы, он бежал, надеясь, что ветер унесет с собой все тревоги. Дыхание сбивалось, ветер становился все сильнее, дуя прямо в лицо; каждая клеточка тела болела, оживала, дышала. Рядом мелькала то рыжая голова Чимина, то ямочки на щеках Намджуна; басистый голос Тэхен врывался в перпонки под аккомпанемент хохота Хосока, Юнги и Сокджина. Плащи развевались за спиной, как у суперменов, и они действительно чувствовали себя таковыми: сильными, уверенными, всмогущими. Ведь, пока ты бежишь, против тебя все бессильно. Ты единственный победитель, пока не сдался. И пусть легкие уже отказывают, горя огнем от режущей боли, а ноги не чувствуются — не останавливайся! Беги! Вскоре зеленое море травы сменилось настоящим — беконечно-синим, глубоким, волнующимся. Соленый воздух заполнял внутренности, заставляя кашлять от непривычной свежести. Волны, разбиваясь о камни, холодными каплями разлетались в стороны и опрыскивали лица друзей. Ребята кричали, загадывая желания или бегая наперегонки с водной стихией, а Чонгук все смотрел на Юнги, который так же безмятежно улыбался, будто ничего и не произошло. Макнэ сидел на камне, склонив голову вниз, и не заметил, как предмет его размышения опустился рядом. — Давай снова бежать? — Юнги смотрел в небо с какой-то обреченной надеждой, словно она была единственным, за что мы могли уцепиться. По правде говоря, так и было. — А что если потерпим неудачу? Снова, — со слезами и обидой в голосе спросил Чонгук. Мин с улыбкой посмотрел на свою руку. — Сделаем паузу. Отдышимся. И продолжим бег. Ты же знаешь, мы не можем остановиться. Затем поднял глаза на Чонгука, протянул руку и сжал его ладонь в своей. Ошарашенный Гук так и застыл на месте. «Неужели нам необходимо было сбиться с пути, чтобы понять, какой дорогой идти? В таком случае, я….» — Глупая судьба точно прокляла нас, — пробормотал Юнги, дрожащими касаясь пальцами щеки Чонгука, где остался еще порез от вчерашней драки. — Но я ни о чем… «… ни о чем…». — Не жалею. «Не жалею». Друзья, заставшие пару, довольно заулыбались, а Намджун, под хихиканье Тэхена и Джина, прибавил: «Давно пора», и покосился на смущенных Чимина и Хосока, надеясь, что по примеру друзей они однажды тоже наберутся смелости и рискнут стать счастливыми. Еще один день подходил к концу. После него будут еще тысячи других, полных боли, разочарования и сомнений. Но он прожит не зря, если ты его запомнил, потому что в этой бесконечной гонке под названием «жизнь» такие воспоминания необходимы, чтобы помнить, для чего ты бежашь и за что борешься. Разрешено падать, сбавлять скорость, чтобы отыдышаться, но останавливаться — никогда. — Побежали? — Вместе? — Вместе.