***
Поначалу Русе не был даже уверен, что переехавший к нему после похорон старшего сына мальчишка – типичный реднек в засранных джинсах, обгрызающий ногти и то и дело схаркивающий себе под ноги, – был тем самым, как говаривал тогда еще не покойный Хеке, гребаным гением. Что уж, если бы не диплом, лежащий у Русе в столе, он бы определенно в это никогда не поверил. Но в дипломе стояла отметка magna cum laude, а Домерик был мертв. Рамси очень хотел понравиться отцу, это было видно. Русе не стал спрашивать, где он достал ботулотоксин и почему вообще решил, что сможет занять место единокровного брата. Ведь на самом деле, не считая отсутствия манер и не скрываемой тяги к садизму, Рамси действительно устраивал Русе куда больше, чем Домерик. Рамси переехал к отцу в начале промозглого апреля, к концу нестерпимо жаркого мая его уже приняли в тот проект, в который Русе больше года безуспешно пытался пристроить другого сына, а в середине июня скоро расположивший к себе начальство Рамси выбил их группе новое помещение. Рамси виделся людям ласковым, покладистым и благородно идущим на жертвы ради человечества. Русе был к Рамси опасно близко и замечал в нем те вещи, которые никто не хотел замечать. Рамси оставлял за собой липкие следы от босых ступней и выпавшие длинные волосы. Навязчивее хлебных крошек и собачьих меток, они всегда заставляли мельком думать о том, что он только-только был здесь. Рамси как нарочно забывал в гостиной свой ноутбук с фото очередной связанной лесбиянки с крупными сосками. У них всех были темно-красные губы и затейливые узлы вокруг исполосованных плетью или розгами грудей. Рамси капал кровью с пальцев, затягиваясь сигаретой после операций. Кровь была на его снятых перчатках, полосовала его лицо и тонкими струйками уходила под манжеты. Его глаза были холодными и довольными. У Рамси были желтые зубы, наглая улыбка и тяжелое дыхание. От взмокающей на жаре груди остро несло запахом пота. Его глубокий голос был так же выверен, как движение руки, разрезающей хлюпнувшую кровью кожу. Рамси дробил кости для супа и отбивал мясо, удовлетворенно хмуря брови и не напрягая плечо. Дома он с чавканьем пихал в рот ростбиф с овощами, и его губы сально блестели. На работе смачно хватал зубами холодные бутерброды с телятиной и сочным домашним маслом, капая жиром на белоснежный бязевый халат. Рамси не стыдился работать руками. Он косил газон в сползающих джинсах и с пустым лицом остригал свою первую Джейн Доу. С одинаковым удовольствием рубил ароматную ольху для камина и крепкий дуб для деревянной стойки, к которой после прикрутил жесткие металлические зажимы для рук и ног. Рамси любил работать руками, и Русе начал ловить себя на том, что то и дело задерживал взгляд на его грубых ладонях, которыми он почти бережно разделывал мясо, вскрывал человеческий череп и играл со своей первой собакой. Русе не мог бы сказать, когда легкое отвращение перешло в навязчивое желание однажды за ланчем взять сына за волосы и выебать в мягкий, жирный рот.***
Рамси глубоко дышит носом, придвинувшись уже вплотную, обжигая влажное от испарины лицо. Он тихо прижимается толстыми губами к узкому отцовскому рту, и Русе думает, что на мокрой плитке легко поскользнуться даже в резиновых тапочках. Но Рамси долго не тянет, отрываясь и стягивая майку, открывая широкую грудь и крепкий живот, выпирающий над шортами. Густые черные завитки у него идут почти от ключиц, широко спускаясь вниз, прикрывая соски и пупок и переходя в жирные кучерявые волосы на лобке. Русе со сдержанной похотью оглядывает сына и коротко облизывает потемневшие от холодной воды губы. Рамси сглатывает, снова придвигаясь рывком, кусая Русе за нижнюю губу, и скользит тяжелой рукой под спину, поддерживая, плотно прижимаясь грудью и толкая его обратно под душ, заставляя закрыть глаза и чувствовать. Мясистый язык сразу занимает весь рот, а твердый, толстый член прижимается к бедру через мигом промокшие шорты. От тяжелого запаха пота Русе становится еще душнее; раскаленным жаром в контраст с холодной водой ощущаются полный волосатый живот впритирку к его плоскому и крепкие предплечья, жгущие хваткой поясницу. Русе жестко берет Рамси за пояс, сохраняя четкость сознания, и сразу жадно ездит пальцами по сочным, вспотевшим складкам жирка над бедрами. Почти ледяная кафельная стенка ближе, чем кажется. Русе невольно бьется лопатками и отрывается от жаркого сыновьего рта. – Секс в общественной душевой? Готовишься к тюрьме или соскучился по изолятору? – он спрашивает холодным шепотом куда-то в брызги воды. – Ты о том изоляторе, где моются раз в неделю, а родной отец не то что не внесет залог, а даже сигарет не передаст? – Рамси хмыкает через шум душа, снова находя отцовский рот своими горячими, мягкими губами. Сочно вкусывается с языком, отдавая на вкус металлом от проточной воды и солоноватой слюной. – Еще злишься на это, – не спрашивает, утверждает Русе, отворачивая лицо, мазнув сыну по губам вечерней щетиной. – Нет, – коротко отвечает Рамси и разворачивает Русе одним ловким движением, притискивая грудью к кафелю и прижимаясь сзади, сочными и липкими поцелуями покрывая его резкое плечо. Русе наконец открывает глаза и убирает мокрые волосы с лица, прислоняясь щекой к холодной голубоватой плитке. По ней торопливо срываются мелкие капли, которые через секунду припечатывает мощная красная рука. Рамси торопливо возится сзади, приспуская шорты и с тихим порыкиванием принимаясь поглаживать Русе крепким, горячим членом между голых ягодиц. Русе смаргивает влагу и познает вселенское спокойствие. – Я только что вымылся, Рамси, – говорит он негромко и твердо. – Больно будет не только мне. Рамси негромко чертыхается за спиной, и рука убирается из поля зрения. Со щелчком откидывается крышка шампуня, и член между ягодиц сменяют теплые толстые пальцы, липкие и умеренно ласковые. Поглаживают снаружи, растирая шампунь; ловко и скользко один входит внутрь. Русе выдыхает, чуть удобнее расставляя ноги. – Так тебе нравится? – низко и горячо спрашивает Рамси, прикусывая острыми зубами его плечо. Укус болезненный, а слова почти как любовные, и уже два пальца скользят в заду, дразняще и быстро меняясь. Русе думает, что Рамси и без слов отлично понимает, нравится ему или нет. Русе знает, зачем Рамси спрашивает. И выдыхает, когда тот вкусывается больнее, махом загоняя оба пальца наполовину. Слегка жжет приятной болью, когда Рамси прокручивает пальцы, растягивая Русе жестко и неторопливо. Прижимается твердым членом к ягодице, шумно дышит в шею и наглаживает изнутри, то и дело проходясь по простате острыми, болезненно приятными вспышками. Русе определенно не жалеет о вложениях в его медицинское образование. Его наполовину поднятый член подергивается, тонкая липкая струйка подтекает от каждого гладящего движения толстых пальцев, – от того, как они раскрывают сжимающийся, тугой зад, и как надавливают внутри, – и капает вниз, смешиваясь с водой. У Русе розовеют щеки, и он начинает тихо дышать через рот. Рамси внимательно придвигается еще ближе, проходясь мясистым, мокрым языком по отцовскому уху, запуская внутрь, заставляя член стать еще тверже. Эта часть их опыта началась с эксперимента.***
– Кстати, я подцепил одного там, в изоляторе. А потом и его подружку. Они ниче такие, – сказал Рамси тогда. Он лежал поперек кресла, согнув одну ногу и свесив вторую с подлокотника, пялясь в ноутбук и почесывая развалившуюся на полу рядом Мод. После второй Джейн Доу он начал давать своим экспериментам имена. Мод шла под номером три, и ластящаяся к руке Рамси черная сука была названа в ее честь, когда она умерла. – Назвались Кирой и Теоном. Я бы взял ее одну, но хочу попробовать с парнем тоже. – Попробовать? – флегматично спросил Русе, перелистывая страницу на планшете и даже не поднимая взгляд. – Эксперимент, – лаконично ответил Рамси. – Перефразирую вопрос. Ты всерьез решил, что можешь просто брать людей с улицы? – Русе все-таки поднял глаза. – Они сказали, что у них нет семей. Или друзей, – чуть раздраженно ответил Рамси, щелкнув кнопкой тачпада. – Он врет, она – нет, но его никто особо не навещал, кроме этой самой Киры. Приходила раз только еще баба – это он сказал, что баба, хотя, блядь, и слепому видно, что сестра. Но и ей, и всем на них обоих насрать, я проверил. – Ты ведь встречался с ними после, так? – Русе постучал пальцами по подлокотнику. – Ага. И уже проработал их немного. Не хотелось бы терять начатый материал, – Рамси тоже упрямо глянул на отца. Русе ответил ему строгим и задумчивым взглядом. – Насколько проработал? – Настолько, чтобы они уже поплыли. Этот Теон вообще отличился. Я стравил его с парой бомжей-малолеток, и он убил их, потому что я сказал. Он думает, что у него не было выбора. Полудурок. – Это звучит хорошо, – одобрил Русе, пока еще не соглашаясь. – Ты вступал с ними в физический контакт? – Ее я трахнул. Частично насильно, хотя, как по мне, она ломалась больше, но без следов. Пока все нормально, я бы поработал с ней поглубже, – Рамси неприятно хмыкнул. – А с ним? – спросил Русе, но Рамси качнул головой. – Ты же знаешь, меня как-то не привлекают члены. Но, к счастью, Теону очень нужны деньги. И он пиздец доверчивый. Я бы, пожалуй, устроил с ним чистый депривационный эксперимент. Ну и порезал бы немного, конечно, не без этого, – Рамси говорил это легко, будто заводил разговор о новой собаке, и Русе мог бы привычно уступить ему, но сейчас дело касалось не собак, а их работы. Той ее области, которая проходила под подпиской о неразглашении. – Они действительно хороши, – тем временем продолжил ненавязчиво напирать Рамси, – ломаются в нужном направлении, и психика пока в полном порядке. Кстати, я могу держать их у нас в подвале, если не выйдет уговорить начальство. Русе поморщился, только представив, во сколько им обойдется полное содержание двух экспериментальных объектов. – Хорошо, Рамси, пришли мне имеющиеся на них данные, я их посмотрю и, если все так хорошо, как ты говоришь, передам службе безопасности, – он ответил довольно сухо, но по толстым губам Рамси все равно пробежала довольная улыбка. Русе сдержал свое обещание, и в начале сентября, через неделю после того, как осужденный вместо Рамси Хеке покончил с собой в тюрьме, в их лаборатории появились новые Джейн и Джон Доу. Ее Рамси продолжил звать Кирой, не давая, как обычно, нового имени, а его не звал никак. Русе привычно не вмешивался в это, но к тогда еще теплому ноябрю захотел увидеть результаты. – Хорошо, – легко согласился Рамси. – Кого ты хочешь? Сегодня у меня сеанс с Кирой, я немного понаблюдаю ее и трахну. Завтра – Вонючка, я думаю дать ему помыться и после убрать один палец. Русе хотел увидеть, как именно сын заставит безымянного мальчишку сунуть палец в тиски. Русе нравилось смотреть, когда Рамси проделывал это с Хелисентой. Русе был занят завтра. Но ничего, у Джона Доу было еще много пальцев. – Я хочу увидеть Киру, – коротко ответил Русе. – Без проблем. Тогда освободи мне пятьдесят первую и отключи там камеры, – это была обычная комната для наблюдений с непрозрачным изнутри стеклом, и Русе молча кивнул. Кира была стройной девицей с растрепанными волосами и широким ртом. Но не это первым заметил Русе, усаживаясь в заботливо подвинутое Рамси кресло. Ее глаза – серые и холодные – были мертвыми, вот что он увидел первым и от чего никак не мог оторвать взгляд. Ее глаза были пустыми, как у Иных. Рамси сидел рядом с Кирой и говорил с ней, то и дело убирая свои не слишком чистые волосы за уши, приближая к ее лицу свое прыщавое лицо. У него не было настоящей потребности это делать, и он не делал так обычно, заметил Русе. Еще он заметил, что колючий вязаный джемпер и бязевый халат делали Рамси прилично толще. Не считая еще зачем-то надетых очков, которые Рамси то и дело поправлял на вспотевшем носу, оставляя сальные пятна на стеклах. Русе даже на секунду пожалел, что задержался на ланч и пропустил первую часть сеанса, с обследованием в лаборатории, где мог бы спросить, к чему все это. Но жалость быстро прошла, а интерес, чтобы включить динамик, так и не появился. Лицо у Киры и без звука было холодным и бесстрастным, а реакции – очевидно крайне спокойными. Добиться этого от кого угодно и самому Русе было несложно, так что здесь особо нечего было слушать. Интереснее должно было стать после. Когда Рамси взял Киру за пояс, и она не отстранилась. Когда он сказал ей что-то, указав на стекло, и она молча кивнула, поднявшись. Короткая рубашка открывала худые бедра Киры; она ударилась левым об острый край стола, обходя его, но даже не поморщилась и вряд ли вообще заметила. Кира молча легла на спину поперек узкого стола, запрокинула голову и раздвинула ноги. Так она будто – будто, Рамси? – смотрела прямо на Русе. Ее глаза оставались мертвыми. Рамси подошел к ней, на ходу приспуская форменные брюки спортивного кроя. Из-за стола и тела Киры Русе не мог видеть его пах, но мог видеть, как Рамси сплюнул в руку и неторопливо принялся мастурбировать себе, пока Кира ждала его без всякого выражения на лице. Красная и облезшая на костяшках рука легла на ее бедро, и Рамси прикусил нижнюю губу, поднимая голову. Он сжал ногу Киры сильнее, посмотрев на Русе, и край его рта пару раз дернулся. Русе подумал, что еще минуту назад мог бы отодвинуть кресло в сторону. Если бы хотел. Русе медленно повел взглядом по лицу Рамси, от пережимающих крупную переносицу очков до видного края желтоватых зубов, по его слабо напрягающемуся плечу, по запавшему животу Киры, по ее торчащим под рубашкой маленьким грудям, и остановился, когда снова столкнулся с ее мертвыми глазами. Член тепло потяжелел в жестких брюках. Голова Киры едва заметно дернулась, когда Рамси наконец обыденно и деловито пристроился между ее ног, помогая себе рукой и грубо вставляя. Он оперся на стол, глубоко вталкиваясь первый раз, и мерно задвигал бедрами, покачиваясь с носков на пятку. Кира елозила спиной по столу в ритм его коротких фрикций и смотрела на темное стекло пустым взглядом. Она даже не вздрогнула, когда Рамси наклонился рывком и вцепился зубами в ее грудь, затягивая в рот и яростно кусая. Зато Русе почувствовал, как еще дрогнул его член, сочно наливаясь кровью. Русе вспомнил о динамике. Он зажал кнопку через секунду размышлений, и тяжелое, прерывистое дыхание Рамси обожгло его приятными мурашками по животу. Рамси шумно пыхтел, до отвращения чавкающе искусывая одну грудь Киры – у нее, верно, вся рубашка в этом месте промокла – и наминая вторую. Сама Кира не издавала ни звука, только ее зад липко терся о стол. Русе холодно поправил в брюках окрепший член, пересаживаясь удобнее. Рамси перевернул Киру рывком, и ее ноги неловко соскользнули со стола. Русе мельком увидел красное пятно на ее груди. Рамси прижал Киру за шею, заставив ее изогнуться так, чтобы Русе снова видел лицо, и продолжил натягивать ее, больно держа за бедро. Ее ноги были тоньше его ног раза в три и казались ужасно бледными на фоне темных брюк. Русе секундным движением лизнул верхнюю губу, когда Рамси поднял голову, коротким движением мощной шеи откидывая волосы с лица. Он снова посмотрел на отца и криво улыбнулся. – Ну, как она? – спросил он, и резкий, напряженный звук его голоса заставил Русе слегка вздрогнуть. Член напрягся почти больно, твердо упираясь в натянутую ткань. Русе так и не глянул на Киру, смотря только, как сочно, с отдачей его сын вколачивал в нее свой член. Но Рамси остановился резко, снова куснув губу, и рывком вышел из Киры. Поправил сползшие очки и пару раз глубоко вдохнул, успокаиваясь. – Садись и жди меня, я скоро вернусь, – сказал он Кире, одной рукой заправляя член, другой – шлепнув ее по выставленном заду, и Русе отжал кнопку. Он откинулся в кресле, заправляя длинные волосы за уши и игнорируя болезненно ноющий стояк. – Тебе понравилось? – сходу спросил Рамси, заходя к нему и запахиваясь в халат. В комнате действительно было холодно. Русе подумал о том, что Рамси почему-то не кончил, и о наверняка потных подмышках его джемпера. Русе продолжал смотреть на Киру, следя за Рамси боковым зрением. Кира сидела молча, не шевелясь, не расправив плечи, но и не сгорбившись. – Ты знаешь, что она сказала обо мне после нашей первой встречи? – сказал Рамси, подходя, и Русе повернул к нему лицо. – Не мне, конечно, а тогда-еще-Теону. Она сказала, что я ей отвратителен. Что я жирный, прыщавый и немытый урод, который наверняка будет дрочить на ее фотки в соцсети. И что она бы оставила меня в изоляторе, будь ее воля. И это все правда, – он шмыгнул носом, снимая очки, и оперся ладонью на панель перед Русе. – У нее правда были неплохие фотки, и я передернул разок. И даже когда мы трахались потом, я уверен, она воображала себя судьей, которая засадит меня лет на десять. Но теперь – посмотри на нее. Она и думать забыла об этом. Она почти безупречна. Пожалуй, я уже готов распрощаться с ней, лучше она не станет, – он говорил, смотря через стекло почти влюбленно. Русе все это время молча и внимательно изучал его профиль. – Она напомнила мне Хелисенту, – наконец сказал он. У Хелисенты были густые черные кудри и теплые глаза. У Русе тогда встал так же крепко, как и сейчас – когда Рамси бережно закрепил ее палец с почти слезшим розовым лаком в тисках и первый раз провернул ручку. Хелисента закричала не сразу, но закричала, и с каждым ее криком Рамси бросал на отца короткие взгляды. Он промолчал тогда. И промолчал сейчас, когда Русе поднял руку и запустил в его засаленные волосы. Только плечи машинально напряглись, и Рамси косо скользнул взглядом по сухой и твердой отцовской руке. Русе спокойно вдохнул, с силой притягивая сына за волосы к себе. Толстые губы Рамси дрогнули, и ожегший выдох скользнул за ворот сорочки. В комнате было холодно, дыхание Рамси на лице и шее было теплым. Русе смотрел в бледные, полупрозрачные глаза сына, и отстраненно думал, что когда-то таким же твердым, подтекающим членом выебал его мать. – Они все хороши, – тихо сказал Русе, с резким щелчком пряжки расстегивая тугой ремень на брюках. – Ты делаешь их такими, – он крепче вплел пальцы в грязные волосы, положив руку Рамси на темя. – И знаешь, что я чувствую по этому поводу? Взгляд у Рамси был холодным и ожидающим. Он стоял перед отцом, согнувшись, опершись на свои колени, и Русе видел, как ходил напряженным дыханием живот под его распахнутым халатом, как его здоровый член натянул свободные брюки, подрагивая, обтираясь о мягкую ткань крупной головкой и даже отсюда подавая запахом не слитой спермы и потной девичьей промежности. Русе подумал, что если сейчас он не удержит туго натянутый, вибрирующий повод к сыновьей шее, если хватка хоть на секунду ослабнет, то Рамси попросту опрокинет его вместе с креслом и вцепится острыми зубами в лицо, мгновенно разорвав кожу до мяса. И кончит одновременно с этим, спуская сочную сперму прямо через брюки. – Я горжусь тобой, – почти беззвучно сказал Русе, и у Рамси дернулась левая бровь. Он выглядел удивленным. Но довольным. Русе улыбнулся самым краем рта и надавил ему на голову, расстегивая молнию и выправляя член из белья. Маленькая липкая головка, пахнувшая мокрым хлопком, хорошо вошла между приоткрытых, мясистых губ послушно опустившегося на колени Рамси. Его рот был восхитительно девственным: неумелым, горячим и мягким. Русе внимательно изучал лицо Рамси, пока тот усердно сосал, то и дело сглатывая, и машинально поглаживал сына по прыщавой щеке. Он молчал и тихо дышал все время, и только когда по бедрам от напряжения пошла мелкая дрожь, придержал Рамси за ухо и вытащил член из его рта. – Закрой глаза, – сказал Русе, и его голос был ровным. Он не хотел кончать Рамси в рот по многим причинам, зато больше другого хотел – жгуче и требовательно хотел, не умея отказывать своим желаниям – залить теплым семенем его лицо, его зло сведенные брови и упрямые губы. Рамси и вправду нахмурился и непроизвольно двинул головой, будто пытаясь вывернуться из-под крепко держащей за волосы руки. Он посмотрел отцу в безучастные, бесчувственные глаза, мазнул взглядом по тому, как тот тремя пальцами наглаживал свой маленький мокрый член. И, взрыкнув, опустил веки. Короткие ресницы дрогнули, и рот невольно скривился, когда Русе удобней перехватил его за шею. Русе внимательно смотрел на Рамси, заканчивая рукой, и вздрогнул раз всем телом, наконец обильно спуская ему на лицо горькой, застоявшейся спермой. Тугие струйки брызнули наискось черных бровей и волос, прозрачные потеки остались поверх полных щек и красных губ, и густая капля потекла по прыщавому носу. Рамси крепко жмурился, и все мышцы на его лице непроизвольно подергивались. Когда он открыл глаза, его зрачки были болезненно расширены, как будто он курил перед всем этим. Рамси молча высвободился и утерся рукавом халата. Липкие потеки спермы остались на его волосах, но Русе не сказал ему об этом, снова взяв за шею и силой подняв к себе. Рамси оскалился и явно хотел что-то сказать, когда Русе холодно запустил руку под свободный пояс его брюк. И сомкнул пальцы на его всем истекающем смазкой горячем члене. Рамси жарко выдохнул ему в лицо запахом гнили, сбившись со слов и мысли, и Русе понравился этот запах. И понравилось, когда Рамси резко придвинулся ближе, схватившись за его плечи, и принялся сам жадно толкаться в сжатый кулак, меньше, чем через минуту, густо заливая своей спермой и брюки, и отцовские пальцы. Его сын хрипло рычит, когда кончает, неизвестно к чему запомнил Русе. И довольно хорош, когда жадно курит после, привалившись спиной к стене, с белесыми потеками семени на брюках и волосах. Кира закончила свою программу и умерла через неделю. Через две Русе купил Рамси еще одного лабрадора.***
Рамси вынимает пальцы и снова притискивается ближе, зажимая ладонью ходящий от дыхания впалый живот. Он тихонько шикает, чуть приподнимаясь на носках и придерживая член. Русе стоит неудобно, и Рамси кусает нижнюю губу – его прилично ведет от нетерпения, – царапая отцовскую спину щетинистым подбородком и пытаясь попасть, но только скользя головкой по мыльной промежности. Его шумное дыхание сушит капли на остром плече. – Не спеши и не тычься, как кобель на первой вязке. Или я рано снял с тебя ошейник? – холодно спрашивает Русе, когда Рамси опускает руку ниже, зажимая его лобок и притягивая задом ближе к себе. Он уверенно потирает открытой головкой скользкий от шампуня, узкий вход и наконец проталкивает член внутрь, благостно выдыхая сквозь зубы. – Посмотрел бы я, если б тебе пришлось вставлять в такой тугой зад, – шипит Рамси на ухо Русе, входя в него короткими, болезненными рывками. Русе откидывается на его плечо и скашивает глаза. – Ну как-то же я вставлял твоей матери, – и его маленький член поднимается еще, касаясь липкой головкой волосатого предплечья. Рамси недовольно рычит, но Русе отпускает плиточную стенку и отводит руку назад, крепко хватая сына за волосы, обматывая их вокруг ладони и плотно прижимая его подбородком к своему плечу. Это его выражение согласия, приязни и прощения за несдержанность. Еще один короткий рывок, больно и садняще растянувший и вправду тугой зад, и задвинутый махом по яйца толстый член – это выражение согласия и принятия Рамси. Русе сжимает зубы, когда он двигает бедрами чуток назад – и сразу обратно, глубоко, покручивая жирными бедрами, так что горячо идет по позвоночнику, вспыхнув в шее и разбежавшись ноющим чувством по плечам. Распирает так, будто сын насаживает его на раскаленный, необтесанный кол за содомский грех, и Русе согласно закрывает глаза. Рамси рычаще стонет ему в ухо, заполняя целиком, кажется, до самой горящей поясницы воткнув свой фермерский хер, и снова прижимая к стене. Ебет Рамси тоже сильными, рваными рывками, новой жгущей болью вбивая член и обтираясь волосатыми грудью и животом, как будто хочет стереть им обоим кожу в кровь, пока та не сойдет мокрыми лоскутами. Русе нравится направление этой мысли. Рамси нравится, как отец слегка прогибает поясницу при каждом толчке. Холодная вода заливает Рамси спину; он чувствует, как запах пота от мокрых подмышек становится еще приторнее и острее, и быстро шлепается бедрами о маленький крепкий зад. Русе узкий и теплый внутри, нещадно тесно охватывает собой член, жестко и даже больно зажимая его у самого лобка. И Рамси непросто вбиваться в отца: будто каждый раз сызнова насильно вскрывать тугую невинность, будто острым ножом вдоль по члену от тесноты, будто задержишься внутри – и останешься накрепко сцепленным, как собачьим замком. Но Рамси хочет внутрь, обтираясь волосатыми бедрами и лобком до красноты на отцовских ягодицах. Рамси меняет ритм, то почти вытаскивая – он бы хотел видеть, как одна головка осталась внутри, и, задрав шкурку, потереться ей туда-сюда о туго стянутый вход – и глубоким движением обратно внутрь – липко шлепнувшись яйцами о яйца, натянув кожу между ягодиц, с узкой дорожкой черно-седых волос, обвивающих его воткнутый на полную хер – то крепче зажимая колючий лобок и просто натирая членом гладкое, липкое нутро, чувствуя, как то пульсирует и наливается кровью. Русе шипит, едва заметно поддавая бедрами сыну навстречу, и Рамси не испытывает к нему жалости, низко и довольно взрыкивая. Это больно им обоим, но они согласны на эту боль. Взбитый членом Рамси в пену шампунь липко хлюпает в шуме воды. Для того, чтобы это все стало так просто, им тоже пришлось кое-что сделать.***
Русе любил сапоги. Это был его простой, даже скучный фетиш, этакое баловство по выходным для офисных клерков. Еще он любил, когда сапоги были грязными, чтобы они оставляли отваливающиеся темные комья на светлом ковре. Вонючке придется не меньше дня чистить этот ковер, когда Рамси выпустит его из подвала. Не сегодня. Диван был кожаный, скрипучий, Русе уперся в сиденье пяткой и откинулся назад. Не считая сапог, он был обнажен, и Рамси мог видеть вокруг его бледных, твердых от холода сосков темные синяки от гирудотерапии. Они мелкими пятнами шли от груди вниз по животу, к лобку, где в обрамлении длинных черных и седых волосков лежал мягкий, маленький член. Еще пара синяков отливала темнотой у открытых подмышек, из которых тоже негусто торчали волосы. Русе был спокоен, резкий дневной свет не выделял на его лице ни одной морщины, только заостряя черты и углубляя тени на мелких кожных складках на животе. Рамси смирно сидел перед отцом, раздвинув колени, упираясь ягодицами в ледяные ступни; его прыщавые плечи покрывали мурашки, член слегка приподнялся между толстых бедер, а по шее, прижав волосы, бежала крепкая цепь собачьей удавки. – Ты должен быть сдержаннее, – тихо и спокойно начал Русе, первым витком наматывая цепь на ладонь, но пока не натягивая. – Да, – но Рамси кивнул слишком легко, и Русе сразу осадил его: – Ш-ш. Ты можешь быть сдержаннее, но не хочешь. А я не смогу всегда контролировать тебя, – он помолчал, и второй виток лег вокруг ладони. Рамси невольно качнулся вперед, когда удавка чуток натянулась, но послушно застыл так, слегка приподняв зад. – Тебе неудобно? – равнодушно спросил Русе. – Нет, – Рамси уверенно качнул головой. Его голос был сухим. – Если тебе неудобно, холодно или страшно, ты можешь сказать мне, – без всякой заботы отметил Русе. Рамси промолчал. Ему определенно не было страшно. Было немного холодно, но не настолько, чтобы обращать на это внимание. А неудобно еще не стало. Но если бы и стало, он бы все равно не сказал об этом отцу. – Хорошо, – согласился с его молчанием Русе. – Я слышал, что ты сделал с Сарой. Рамси недовольно дернул бровью. Он не думал, что отец собирался говорить о Саре сейчас. До того, как оказаться в руках Рамси, Сара была упрямой щекастой девахой. После она осталась сильной и почти не изуродованной – не считая вытянутых ногтей и множества длинных шрамов от снятых лоскутами кожи: Рамси учился обходиться минимальными повреждениями, – но ее глаза стали мертвыми. Она закончила свою программу и должна была быть безболезненно убита, как остальные, как две Джейн, как Мод, как Хелисента и Кира. На последнем сеансе Рамси запер двери в свою лабораторию и освежевал ее заживо. – Я понимаю, почему ты захотел сделать это с ней, – продолжил Русе, – и не осуждаю тебя. Но ты должен быть умнее. – Ты хотел сказать: осторожней, – без выражения отметил Рамси, но жилка на его шее разок дернулась. – Я сказал то, что хотел сказать, – спокойно отрезал Русе. – Ты не должен позволять себе любую блажь, что придет в голову. У тебя и так почти полный карт-бланш на распоряжение своими объектами. Но тебе этого мало, ты хочешь еще и свежевать людей наживую. Ты знаешь, что я делаю, когда испытываю такое желание? – Надеваешь мне на шею собачью удавку? – ядовито спросил Рамси, и его щеки даже покраснели от злости. Русе сжал губы, и Рамси опять качнулся – новым витком цепи. У него начали дрожать бедра. – Я еду на охоту и там стреляю оленя. Не насмерть, конечно. После я выслеживаю его по крови, пока он не обессилит, обездвиживаю и снимаю шкуру сантиметр за сантиметром, пока его сердце не разорвется. Как ты видишь, я сдерживаю себя, Рамси, и не привлекаю лишнее внимание. Что тебе мешает поступать так же? – Я уже говорил это раз сто, но для тебя повторю еще раз, – Рамси контролировал глубокое дыхание. – Я занимаюсь не ебаными оленями, а моими девочками. И я всегда отдаю их на усыпление, но хера с этого толку. Зима убивает медленно, и я каждый ебаный раз пишу прошение ввести медленное убийство в программу. Меня уже доебали эти прошения. Почему я должен просить о том, что, и так ясно, давно стоит сделать? Я могу это сделать, и я сделал. Потому что когда наступит Зима, когда Иные будут потрошить наших солдат и вырывать им руки и ноги, они должны будут выполнять приказы, пока не сдохнут. До последнего, мать его, удара сердца. И мне нужно было знать, готова ли к этому Сара. Я срезал с нее кожу, как ты с твоего сраного оленя, часть за частью, только знаешь, что? Она ни разу не рыпнулась и не крикнула. А когда я спрашивал ее, продолжать ли мне, она говорила только одно слово: да, – Рамси посмотрел на отца цепко и зло. – Я снял с нее кожу с ее согласия, и она ни разу не попросила меня остановиться, пока не умерла. И это, оказывается, не результат, – Рамси закончил, шумно выдохнув. – И ты трахнул ее после, когда она уже была мертва, – холодно заметил Русе. – Да, здесь я не удержался, – Рамси позволил себе ухмылку краем губ. Русе скривил рот, резко дергая цепь, и Рамси невольно упал на четвереньки. – Я тебя понял, – Русе задумчиво кивнул, смотря поверх головы сына и погружаясь в свои мысли. – И твою мотивацию… для большей части того, что ты сделал. Но это не давало тебе права самовольничать. Дело не в том, что ты сделал, дело в том, как это выглядит. Ты знаешь, как теперь о тебе отзываются? – Рамси тихо зарычал, и удавка тут же плотнее сомкнулась вокруг его глотки, пережав воздух. Русе терпеливо выдохнул носом. – Говори. Ты же не собака в самом деле. Ты знаешь? – Они думают, что я становлюсь потенциально опасным для дальнейших исследований, – Рамси ответил чуток хрипло. – Они боятся того, что я еще могу сделать. – Хорошо. Хорошо, что ты это понимаешь, – тон Русе был холодным и осуждающим, но ему нравился этот разговор. При мыслях о сыне и Саре он чувствовал, как член слегка набухает от крови. – Потому что тебе придется разобраться со всем этим. Я не хочу слышать о том, что мой сын – извращенный мясник, так часто. Люди всегда будут говорить, но всего должно быть в меру. Надеюсь, ты запомнишь это. Как я сказал, я не всегда буду рядом с тобой, и если ты надеешься однажды возглавить наш проект, тебе нужно выучиться думать о последствиях своих поступков, – ближе к концу голос Русе стал мягче, хоть и не теплее. Но он явно сказал все, что хотел, и теперь пребывал в более благостном расположении духа, насколько это возможно, если говорить о Русе Болтоне. – Теперь расскажи мне, что ты делал с Сарой. – Ты же знаешь, – Рамси почувствовал снова натягивающуюся цепь и придвинулся ближе к отцу, как был, на четвереньках. – Ты не мог не заглянуть в отчеты. – Я спрашиваю тебя, – тихо сказал Русе, и Рамси улыбнулся, глянув на него исподлобья. – Я начал со спины. У нее был тугая, сухая жопа, я ее даже не пробовал туда. И не то чтобы тогда захотел, но все равно поимел ее пальцем насухо перед тем, как начать. От дырки до шеи мы пробежались быстро, Сара разок только дернулась, когда я наперво разрезал, а потом перестала. Его голос чуток поплыл от свежих и острых, как каждый из тех разрезов, воспоминаний. Русе протянул руку и коротко погладил сына по волосам. Как собаку. – Потом ноги, – продолжил Рамси, смотря, как сочно наливался кровью маленький отцовский член. – От бедер до щиколотки. У нее были чувствительные бедра внутри, до того, как я ей занялся. Но я думаю, что она все равно почувствовала что-то, когда я резал. Может быть, даже на долю секунды стала той… другой. Или тогда, когда я прошелся ножом кругом стопы и под пальцами. Когда-то ей было щекотно там… Ты не представляешь, сколько раз она ссалась, пока я избавлял ее от этого рефлекса. Но тогда она не посмела бы ни возбудиться, ни обмочиться. Я сунул в нее пальцы, когда дорезал, и она была сухая, как старуха. Рамси рассказывал это бесстрастно и одновременно чувственно; член Русе дернулся еще, и под необрезанной шкуркой выступила капля смазки. – Потом я вскрыл ее руки, туда-сюда от локтя, и сунул пальцы под кожу. Ее нужно было сразу оттянуть, но я увлекся, – Рамси дернул носом, – гладил мышцы, пока пальцы не слиплись и пока Сара почти не отрубилась. Но она была ужасно горячей там, и я пиздец как захотел ее, захотел ей вставить тогда, сунуть хер прямо под кожу и отодрать ее хоть немного, – он шумно выдохнул, вспоминая, и Русе сморгнул, глядя на его упирающийся в мягкий живот стояк. – Но сперва я вытащил ее руки наружу, вытащил каждый ее гребаный палец, как будто перчаточки снимал. Она уже вся тряслась тогда, и стоило проверить реакцию зрачков, замерить пульс, все дела, но меня тоже адски повело, я ее не раз до мяса порезал, когда со спиной заканчивал, и весь изгваздался в крови. Но Сара все равно ни звука не издала и, только представь, еще сгибала запястья и щиколотки, чтоб мне было удобнее. Хотя, по-моему, она все-таки вырубилась пару раз. Когда я раскрывал ее спину и когда подснимал кожу на животе. Но она выдержала все это, моя девочка, и она была еще жива, когда я взял ее. У меня яйца уже звенели, и я поимел ее сзади, подвешенную, и ее дырка была склизкой от натекшей крови и жира. Если честно, я не хотел спускать в нее, ну, чтобы не писать эти ебаные объяснительные о том, что в ней делает моя сперма. Но она зажимала меня, как бешеная сука, агонизируя, и я не успел вытащить. И мне все равно приходится писать это дерьмо, по сто раз объясняя, что я не некрофил. Но оно того стоило, – Рамси неприятно ухмыльнулся, – эта сука Сара досуха выдоила меня своей агонией. Русе недолго смотрел на Рамси, не моргая – зрачки у них обоих были приятно расширены, – а потом еще натянул цепь, утыкая сына носом в свой болезненно твердый член. – Лижи, – почти шепотом сказал Русе, и Рамси хмыкнул, но послушно вывалил язык, неспешно вылизывая мягкие, низко свисающие яйца. – Ты сказал, что она даже помогала тебе, – вдумчиво и тихо отметил Русе. Его возбуждение считывалось только по глазам, едва заметному румянцу на щеках и каплях смазки на твердом члене, голос и поведение оставались спокойными и ровными. – Угум, – Рамси кивнул, особо не прерываясь. – То есть ты подразумеваешь, что подавил почти все ее рефлексы, даже шок. Или?.. – Я зашел с ней дальше, чем с другими, – Рамси приходилось делать паузы между словами, чтобы не переставать лизать. – Она захотела умереть для меня, если ты понимаешь, как это. Но мне бы никогда не дали ебаного разрешения на ее убийство, потому что я, блядь, должен был заставить ее захотеть сдохнуть по моему приказу, но не дать сдохнуть по-настоящему. А так дела не делаются, я должен был быть с ней до самого конца, должен был убедиться, что она не передумает, что та, другая никогда не высунет голову. И я был с ней. Я дал ей то, чего она хотела. Он опустил голову ниже, принимаясь с липким причмокиванием вылизывать отцу между ягодиц. Русе еще отодвинул ногу в сторону, чтобы Рамси было удобнее. Русе отстраненно думал о сказанном, пока Рамси то лизал его, то сочно толкался языком. Русе без предупреждения подтянул сына выше за шею, когда утомился от этого. – Ты знал, что она не передумает, еще до того, как начал резать, – не спросил, утвердил Русе, глядя в прозрачные сыновьи глаза, такие же нечитаемые, как у него. Рамси ухмыльнулся, опираясь сперва на его колени, а затем – на плечи. – Я просто знал, чего она хотела. Я всегда даю им это, – с язвительной лаской шепнул он Русе в шею, притискиваясь между его ног. Горячий член уперся в вылизанный зад, и Русе нахмурился, крепче стянув ошейник. Русе позволил сыну поиметь себя под частый скрип кожаной обивки, прилипавшей к потной спине. Позволил капать слюной на грудь и кончить между его ног на диван по негромкой команде в красное ухо. После позволил лечь на себя, придавив тяжестью, и лениво водить ногтями по груди. Цепь собачьей удавки вяло свисала между его сухих пальцев, когда они лежали так, дыша не в ритм. Тогда Русе не первый раз задумался, во сколько ему обойдутся по итогам эти похотливые прихоти и этот ручной пес, щекочущий горячим дыханием безволосую грудь. Прокручивая в голове каждое резкое давление лапищей на сердце и каждый рваный укус рот в рот, Русе подумал, что на самом деле уже давно ничего не позволяет Рамси.***
Сейчас Рамси жестко вбивает отца грудью в стену, буквально выворачивая зад с каждым движением бедер назад, через секунду хлюпающе и туго, до ноющей отдачи по пояснице вставляя член обратно, и мокро слюнявит ухо. Русе покачивается в его ритм и чувствует, как от торчащих седых волос в его подмышке подает сухим и возрастным запахом пота, и крупные капли от влажной испарины щекотно стекают по ребрам вниз. Русе замечает каждую деталь, чтобы потом никогда ее не вспомнить. Рамси лезет свободной ладонью ему под мокрый живот, вниз по жесткой линии волос. Он не знает, с чего вдруг у него сегодня такой приступ человеколюбия. Тем более, что босые ступни и так неприятно скользят по залитой водой плитке, и стоило бы держаться за стену, а не обеими руками – за потный и колючий отцовский лобок. Нет, Рамси не хочет упасть, хотя он и не отказался бы поиметь Русе на четвереньках, чтобы у того в розоватой от содранной кожи воде сладко разъезжались колени. Рамси склонен к фантазиям. Но сейчас он хочет сделать все еще грязнее. Сделать вещь, которую не делают, если это ограничивается похотью. Он хочет надрочить отцу хорошенько и сам спустить внутрь, когда прозрачное семя потечет по его пальцам и зад будет невольно сходиться еще туже вокруг и так пульсирующего от напряжения члена. Да, вот так, давай, как это делают ебаные педики. И под собственное предплечье, так и лежащее поперек лобка, – охватить своей фермерской ладонью маленький твердый член в оставшихся после наглаживания простаты липких потеках. – Нет, Рамси, – Русе строго осекает сына, крепче и больнее зажав его волосы на затылке. Но Рамси не слушает, чуток замедляясь, двигаясь глубокими, распирающими толчками. Он сдвигает мягкую шкурку назад, обводит большим пальцем почти хрупкий венозный ствол. В этом есть что-то от свежевания, довольно думает Рамси, уверенно гоняя шкурку туда-сюда по скользкой, нежной головке и чувствуя под пальцами неожиданно частый и глубокий отцовский пульс. Рамси слушает кожей это ритмичное биение и пропускает, когда Русе шипит и недовольно кладет свою ладонь поверх его руки. – Я сказал "нет", Рамси, – в его тихом голосе прорезается рычание; эта несдержанность тона оттого, как он сейчас возбужден. Хватка на пальцах жесткая, крепкая, и он легко отнимает сыновью руку от своего члена. – Ты мне не доверяешь? – влажно шепчет Рамси на ухо, но послушно перекладывает обе ладони на узкие бедра, размеренно двигаясь и с сочным хлюпаньем загоняя член поглубже, потираясь изнутри. – А ты давал мне повод? – легко отмахивается Русе. Его мысли самую малость плывут от горячечной похоти, но он умеет ее контролировать. На члене ноющим ожогом осталось ощущение толстых пальцев. Хочется. – Я пытаюсь дать тебе его прямо сейчас, – Рамси порыкивает, выходя размашисто и мягко давя толстой головкой на простату каждый раз, и Русе жмурится, вдыхая через рот. Но отрезает жестко: – Просто не трогай мой член, Рамси. Никогда. И Рамси не стал бы спорить с этим тоном, даже если бы захотел. Но он не хочет: его вполне устраивает и то, что Русе сам берет свой член в руку. И жидко подтекает на пальцы от каждого смачного толчка в разогревшееся нутро. Рамси довольно успевает отдышаться и легко возвращается к прежнему ритму. Слегка сводит уже бедра и ноет поясница, но Русе снова откидывается на его плечо и слабо дышит через рот, прикрыв глаза, а его ладонь уверенно и быстро скользит по маленькому члену. Липкая головка скоро мелькает между пальцев; Рамси дышит резким запахом пота от седых волос в подмышке, прижавшись подбородком к плечу плотнее и перестав уже замечать пальцы в своих волосах. Он остро чувствует только непроизвольные сокращения мышц Русе – и стоило бы не ускоряться, чтобы не спустить раньше времени во все теснее сжимающееся нутро. Как те проржавевшие от крови тиски, в которые все они один за другим вкладывали пальцы. Не хочешь всунуть туда член и прокрутить ручку до упора? Рамси почти больно, когда он думает, как Русе может зажаться, кончая, и у него срывается злой подвывающий стон, когда он продолжает вставляет на полную, ощущая, что уже не слишком контролирует свое тело. Но не уметь отказывать себе – их семейная черта. И Рамси, раз-другой-третий толкнувшись в плотно сомкнутый вокруг подрагивающего ствола зад – каждый раз чувствуя, как ноюще поджимаются яйца и каждый раз думая, что сейчас остановится, – спускает густыми, сильными толчками, больно вдавив отца грудью в стену и шипяще рыча ему на ухо. Он невольно смаргивает несколько раз, напрягшись всем телом и только ощущая, как горячая сперма подтекает внутрь слабеющими конвульсивными толчками. Русе перестает мастурбировать себе, приоткрывая глаза и косясь на распотевшегося еще больше, утомленного сына. У Русе слабо подрагивают ресницы – во взгляде незаданный вопрос и отсутствие интереса к ответу, – и потемневший рот подсох от частого дыхания. У Рамси все лицо красное, так что даже прыщей почти не видно, и слюна блестит на губах. Он несколько секунд успокаивает дыхание, больно сжимая костистые отцовские бедра. Но член все еще твердый и слабо пульсирует, а Рамси знает себя и знает, что еще несколько минут у них вполне есть. Да и ему самому в удовольствие ласково ебать по теплой, подтекающей сперме, даже если член опадет немного. И он чуток вытаскивает, почти сразу мягким, глубоким движением входя обратно. Рамси почти урчит, устроившись подбородком в выемке отцовского плеча, и теплая сперма мерно хлюпает под его членом. Щекотная капля подтекает на яйца, путаясь в густых черных волосках. Русе молчаливо соглашается с ним, возвращая пальцы на член и зажимая ствол в руке, оттягивая сосудистую шкурку. Его прохладное дыхание срывается коротко; Рамси слюняво покусывает его порозовевшее ухо. Он расслаблен, каждый новый толчок отдается теплом по телу, и еще подрагивающий член мягко скользит в ритмично смыкающемся заду. Это выдаивает его чище умирающей суки Сары. Хорошо. Русе слегка поддает бедрами, скользко наглаживая свой член всей ладонью, и Рамси рассредоточенно слышит, как отец шумно выдыхает сквозь зубы, когда тяжелая головка в очередной раз давит ему на простату. Около сжатых век у Русе собираются мелкие морщинки, когда он кончает себе в руку, и почти прозрачная сперма густыми каплями течет с пальцев в воду. Рамси лениво ждет, пока сжатая мелкой судорогой ладонь в волосах разожмется наконец, и высвобождается, вытаскивая почти полностью опавший член. Рамси потягивается под струями воды, умывает лицо и стягивает наконец облепившие ноги шорты. Кожа у него на голове слегка саднит, но холод сбивает это чувство, как и все другие. Русе стряхивает свое семя с пальцев, вытирая о мокрое бедро. Он не хочет сейчас думать, в каком состоянии его зад: хоть режуще-ноющая боль и отчетлива, теплая слабость тела все-таки скрадывает ее. Русе поворачивается, убирая прилипшие волосы с лица, и тут же легонько морщится: Рамси, не смущаясь, спокойно мочится в сторону слива. – Это не твоя ванная, – замечает Русе. Он вдыхает и чувствует горький запах пота, терпкий – спермы и сладковатый – мочи. Ему нравится. – Если бы у меня была своя ванная, – Рамси пожимает плечами, поглаживая член большим пальцем. – Но, как ты сказал, все мое – твое, так что приходится ссать, где попало. Это весьма заметный укор сказанным когда-то словам, но Русе удовлетворенно хмыкает. Его устраивает такой ответ, и он включает воду сильнее. Рамси стряхивает и еще потягивается, забираясь под соседний душ и не обращая больше внимания ни на что. Так, как и должно быть. Русе прикрывает веки и в который раз подставляет лицо прохладным струям воды. На мгновение перед глазами мелькает образ Бетани, тихо смеющейся, с мыльной пеной на груди, зовущей его к себе из ванной. Русе покачал головой тогда и отправился работать. Сейчас Русе на долю секунды колет под ребрами упущенная возможность. Расслабиться наконец, хоть один раз расслабиться, ощущая горячее тело, почти касающееся кожи, терпкое дыхание на левой щеке и скользкие от мыла пальцы, касающиеся ребер и предплечий неудобством совместного душа. Колет под сердцем и отпускает. За долю секунды. Когда Рамси выходит из душевой, его щеки румяные, а губы темно-красные. Можно погрешить на горячую воду. От тела все равно подает потом – он пренебрег мылом, больше наплескавшись в воде, – но все-таки не так разит, как от наспех отжатых майки и шорт, брошенных им Вонючке в лицо. – Прибери, – бросает Рамси, и голос у него обыкновенно ледяной, но после он одобрительно хмыкает, отметив разложенные на скамье рядом вещи. Вонючка проявил инициативу, и это чуть не первый раз нравится Рамси. Он натягивает джинсы на еще влажные ноги, привычно закрепляя пульт от ошейника на поясе, пока Русе неспешно разматывает полотенце на бедрах. И Русе тоже говорит обыденно холодно, даже не поворачивая голову, когда Вонючка принимается торопливо собирать вещи: – Сначала в пакет, потом в сумку. Или ты так и собрался нести мокрое мне в машину? Рамси усмехается, придерживая джинсы, и походя отвешивает Вонючке не слишком болезненную оплеуху. И отец, и сын сейчас в хорошем расположении духа. Когда они выходят на улицу, Русе слегка поеживается от пронизывающего ветра и поднимает ворот макинтоша. А в машине, когда Рамси хочет открыть окно, чтобы закурить, качает головой. Температура с каждым днем падает, и Русе это совсем не нравится. Как говаривал один его мертвый коллега, Зима близко, и это просто ни хрена не радует Русе. Хотя в этот раз они и хорошо потрудились, в том числе и благодаря Рамси, но все-таки поздно передали армии последние образцы. И если Зима придет меньше, чем через месяц, все это выльется в то еще дерьмо. И то ли из-за Зимы, то ли из-за чего, но в салоне тихо, пока они едут домой. Русе часто моргает, ведя машину – у него к вечеру подустали глаза, – развалившийся на пассажирском сиденье Рамси крутит в пальцах сигаретную пачку, смотря в окно, а Вонючка старается быть как можно более незаметным, сидя сзади и прижимая к впалой груди хозяйскую сумку. – Так, о'кей, – первым нарушает тишину Рамси. – Кто-нибудь, кроме меня, в этой машине еще хочет жрать? – Да, мы могли бы заехать куда-нибудь, – Русе соглашается довольно добродушно. – Только не в этот… ресторан здоровой пищи, – тут же морщится Рамси. – Что мы там ели в прошлый раз? Хумус? Я даже не знаю, что это за херь, но это однозначно херь. А я умираю с голоду и пиздец как хочу бургер. – Всего один? – Русе с тихим смешком поднимает бровь, не поворачивая головы. – Нет. Еще рыбный сэндвич. И картошку. И куриные крылышки. Я сегодня хорошо отработал программу, нужно чем-нибудь заесть, – Рамси смеется тихо и неприятно. И Русе хочет осадить его, но зимний холодок щекочет позвоночник даже в теплой машине, напоминая обо всех его сухих отказах за сорок с хорошим лишком лет. – Я бы, пожалуй, тоже не отказался от бургера, – неожиданно говорит Русе, улыбнувшись дрогнувшим краем губ, и Рамси резко перестает смеяться. Русе чувствует на себе его взгляд, но не чувствует, что делает что-то неправильное. Он упустил достаточно возможностей и не изменил бы своего решения по поводу ни одной из них. Но ледяной ветер вьется вокруг машины на полупустом шоссе, и это, возможно, один из последних спокойных вечеров перед Зимой. И сегодня Русе может себе позволить – сморгнув лица Бетани, Домерика, Хеке, фермерши, Хелисенты, Теона, Киры и Сары, – купить себе и сыну этих сраных бургеров. Потому что он не умеет отказывать себе – и Рамси. Как и положено любящему отцу.