Когда святые маршируют...

             …И я видел семь Ангелов, которые стояли перед Богом; и дано им было четыре саксофона, труба, тромбон и кларнет. Полчаса антракта – не так уж много, и они готовились исполнить то, что раньше репетировали вполсилы и поодиночке – разве что напоют на ухо избранным и спросят: «Ну как?» «Божественно!» – отвечали избранные, и повторяли услышанное сотням других людей, раз за разом играя в глухие телефончики, записывали на шеллак, винил, магнитные ленты, оптические диски – да хоть на бумагу.       И пришел иной Ангел, крылья его были из бумажных листов, заполненных флажками с точками на пяти чернильных струнах. Он сложил листы на пульт, и они пожелтели, свернулись и унеслись вверх, оставляя один огонь. Ибо зачем ноты тем, кто собрался на джем? И зачерпнул Ангел огонь и поверг на землю: и раздались голоса, и аплодисменты.       И семь ангелов приготовились играть.       Первый Ангел взял сакс-сопрано, поднял глаза, вспоминая голубое небо, и серебряный саксофон в его руках запел, замечтался: пусть идет снег, пусть идет куда хочет, как хочет. Градом или огнем, хлебом или вином, пусть летит вбок или на юг, пусть его. А осенние листья тоже хотели быть снегом и опали, и траве надоело быть зеленой.       Второй Ангел обнял сакс-баритон, большой, как гора, пылающий огнем; караван звуков пронесся по латунному корпусу, через шпалы клапанов, как поезд в далекий город с теплым именем, и сорвался из раструба в море; и море сделалось кровью под кожей голубого шарика в космической пустоте – а впрочем, оно, море, всегда было солено-горьким и всегда незримо текло куда-то. Оно всегда было кровью, в которой сновали серебристые тельца рыб и кораблей.       Третий Ангел приник устами к альтовому саксофону, встряхнул небеса. Звездная пыль посыпалась на черный ангельский смокинг. Ну и что? Пожал он плечами. Зато теперь моль не страшна: пыль пахнет полынью, жимолостью и совсем немного – соленым арахисом; и от пыли вода стала тархуном, и те, кто привык к коле, не могли утолить жажду.       Четвертый Ангел подул в тенор-саксофон; как высоко стояла луна, но села, а солнце встало, пораженное красотой свинга. У ночи тысяча глаз, и треть из них зажмурилась в восхищении, пока солнце исполняло лунный танец, смешав день и ночь.       И видел и слышал я одного ангела, летящего посреди неба и поющего громким голосом: а ведь весь этот джаз – еще не весь; что ж вам так плохо и скучно, живущие на земле? Неужели вы не чувствуете этот свинг? Ведь царствие небесное, как и джаз – это когда хорошему человеку хорошо…       Пятый Ангел достал тромбон и басовый ключ, и тем ключом отворил кладезь бездны синкоп, и вышли звуки, невесомые и теплые, как дым из большой печи, и окутали солнце и воздух шиншилловым манто, и из дыма, из мехового тумана выпорхнули глиссандо, шелковые как моль, цветные как бабочки, бесчисленные как саранча, приставучие, как комары. Они сбивались в рои-аккорды, распадались на штрихи, и летели по всей земле, во всякое ухо. И одни люди говорили: «Это невыносимо, прекратите шум!» – и уходили в другую комнату. А другие начинали напевать себе под нос и улыбались. Хорошим людям было хорошо. Смерть, кстати, сбежала в числе первых.       Шестой Ангел оглянулся на стекающие со стен часы, вскинул к небу золотую трубу, словно рог, словно горн, и сыграл отбой. Встрепенулись тело и душа каждого человека, что от века несли службу вместе. И душа-всадник вздохнула с облечением и сошла с коня-тела. Если, конечно, главной была. Ну а коли послушно шла в поводу у тела – куда теперь деться? Только смотреть в тоске, как вольные сестры – огненные, гиацинтовые – летают где хотят вместе с роями звуков.       И видел я другого Ангела, сходящего с неба с программой, не глядя, куда ступает – на землю, на воду ли. И пел он громко, и семь громов говорили из динамиков что-то очень важное и мудрое. Я потянулся за блокнотом и карандашом, но ничего не мог разобрать: динамики барахлили, ибо время усилителей и записей прошло. Звук хотел быть живым. Вечно живым.       И Ангел поднял руку свою к небу и клялся всем, что живо, что времени уже не будет, а значит, не будет и конца джема, и Ритм уйдет на все четыре стороны, и Мелодия с Гармонией сольются в танце и забудут, кто из них кто. Ах да, седьмой Ангел еще не вышел на сцену, но у него была своя, особенная тема…       И пошел я к Ангелу, и взял у него программу. Пробежался по ней глазами, подобрал и съел каждое слово; и они в зрачках моих были горьки как старый мед, но в памяти осели сладостью.       И седьмой Ангел сжал в руках черешневый кларнет, и заструился средь осколков неба тихий голос, поющий: царство мира и войн сделалось царством моря и волн, волн звуковых, что колеблются и качаются во веки веков. Голоса многочисленного народа, и тварей земных и морских слились как бы шум вод многих, как бы гром водопадов, где океаны разбиваются в пыль и радугу, и всякая частица истирается в звуковороте, словно в стиральной машине, чистой делается, и становится волной.       И услышал я новое небо и землю…