-Набука!
Я не понял, откуда я услышал голос, но он придал мне сил. Я должен был вернуть оружие Шу. Я обязан обеспечить свободу тому, кто открыл мне глаза на жестокую правду. Табул был прав: я был слеп и в этой благой тьме жил последние годы, мечтая вернуться домой. Глупо веря, что, обратив оружие против врагов короля Хамдо, я верну мир и стану свободным. Что смогу жить с обагренными чужой кровью руками. Как же наивно для солдата так думать! Да и король Хамдо вовсе не король, а лишь пустая оболочка, мечтающая лишь о безграничной власти, больной разум, марионетка в руках злой Судьбы. Такое существо, вкусив сладость войны, уже не сможет жить без крови. Я должен был это знать с самого начала! Как же я был ослеплен наивной мечтой!- Набука!
Голос стал громче, и я понял, что должен действовать. Я не позволю войне править миром. Забыв об адской боли, я хватался пальцами за ступени и, прилагая гигантское усилие, подтягивался вверх, к Шу. Я соскальзывал, чувствовал, как немели пальцы, как кровь заливает все вокруг, а легким не хватает воздуха, но я продолжал ползти, прекрасно осознавая, что уже мертв. Смерть лишь играла со мною, позволяя пожить еще чуть-чуть. Даря пустую надежду.- Ты сможешь, Набука!
Прошла вечность, а может и больше того, но я вскарабкался на эту чертову лестницу. Дыхание сбилось, и, пытаясь его восстановить, я замер в позе эмбриона. На языке чувствовался привкус крови, кажется от усердия я прикусил его. Оставался самый тяжелый и одновременно легкий отрезок пути: прямой коридор, поворот направо и снова коридор до самых темниц. Там был Шу, и с ним все бедные люди деревни, которых я обрел на вечные муки. Я должен отдать им долг! Я должен попытаться помочь им спастись от горькой участи марионеток в руках больной куклы, позволить им увидеть что-то большее, чем безразличие к чужой жизни, к мольбам о пощаде детей, женщин, мужчин, стариков. Чтобы они не стали безмолвными убийцами, как я. Какие я был глуп! Я закрыл глаза, чувствуя смертельную усталость, мне не хотелось открывать их вновь. Я услышал всхлип и все-таки открыл глаза. Малютка смотрела на меня заплаканными испуганными глазами, и я вдруг осознал, что цепляюсь сквозь прутья решетки за девичье платьице, разорванное и грязное. -Шу, -выдохнул я. Силы быстро таили, но я старался крепче держаться за стальные прутья, чувствуя их блаженную прохладу. Я не должен был упасть и потерять сознание. Я должен был сказать глупому мальчишке, что он был прав. Я должен… Я приоткрыл глаза и увидел странное, почти взрослое, лицо Шу, который то ли ревел, то ли собирался. Я ощутил, как злость набирает силу, и я поднял кверху палку, демонстрируя ее мальчишке, как доказательство того, что я вернул долг. Я что-то говорил, пытался донести до Шу какие-то свои мысли, но горло перехватило спазмом. Перед глазами все поплыло. Шу что-то пытался мне ответить, что-то яростно просил сделать, но теперь я видел лишь Бу, который, улыбаясь, протягивал мне свою ладошку.- Набука, я рад снова тебя видеть. Точнее рад, что ты теперь видишь меня. Пойдем со мной, отыщем наших, деревенских.
Я хотел произнести «да», но во рту пересохло, и я лишь слабо кивнул головой. Боль прошла, голова больше не кружилась, а мир больше не становился монохромным. Я схватился за холодную ладонь Бу и поднялся на ноги.