В объятиях Бога

Серебро на висках оттеняет острый характер. Жесткость в глазах оттеняет слишком мягкое сердце. Отблеск печали, еле заметный в глазах, оттеняет слишком податливую душу. Жилистые руки, с длинными пальцами, оттеняют бережность прикосновений. И впалые скулы оттеняют доброту улыбки. Она могла бы разобрать его на оттенки, на части, на миллион маленьких картинок, на эмоции, на пророненные слова, распределить по папкам, по категориям, по степени важности, а затем закрыть глубоко в себе. Потому что никто не способен понять. Никто. Только она. Он посмотрел в первый раз небрежно, быстро. Посмотрел так, что в сердце закололо от обиды. А затем повернулся и посмотрел снова. Внимательно. Испытывающе. И в глубине души шевельнулась надежда. Он посмотрел еще раз, а затем снова и снова. Опять и опять. Словно пытаясь найти внутри себя нужную папку. С нужным лицом и именем. С голосом, который важен. С глазами, которые могут свести с ума. А затем улыбнулся, одними уголками губ. Незаметно. Неуловимо. Чтобы лишь почувствовать, не увидеть. — Тебя я помню, — прозвучал новый-старый голос. И в глазах отразился такой знакомо-забытый блеск. Миллиарды лет одиночества и скитаний. Миллиарды лет потерь и смертей. Миллиарды лет боли. И неисчерпаемый дух милосердия. Глаза, наполненные всепрощением, смотрели мягко, узнавая, принимая. И Клара могла поклясться, что видела Бога. Да, это был он. Ее Бог был грубым, резким, матерился и показывал средний палец. Ее Бог убегал, заставляя Клару разбиваться на мелкие кусочки. Ее Бог возвращался, заставляя снова вспоминать, как дышать. — Ты боишься смерти, Клара?, — спросил Бог. И Клара улыбнулась в ответ, как улыбается ребенок. Потому что для него, должно быть, она им и является. — Смерть - это лишь часть тебя. Себя я не боюсь, — отвечала Клара и смотрела в глаза, не давая сбежать. И Бог улыбался в ответ. Верил. И Клара кивала головой, отворачиваясь. Она очень хорошо врала. Бывало Бог смотрел сквозь нее, щурился, втягивал шею в плечи, бурчал, незаметно, под нос и тогда ей становилось страшно, будто он пытался разглядеть в ней кого-то другого. Кого-то, кого он не смог вытащить из горящего дома. Кого-то, кто выбрал что-то лучшее, не его. Кого-то, кого он похоронил слишком глубоко в каждом из своих сердец. И не залечить. Кларе лишь хотелось, чтобы и для нее там нашлось место. Когда-нибудь. Ее Бог сжимал ее лицо в ладонях, смеялся, разрешал обнимать. Редко. Ее Бог позволял видеть себя. И она смотрела, боясь упустить момент. Боясь забыть и раствориться во времени и пространстве, ведь Вселенная проживет и без нее. Когда ей казалось, что все кончено, он все же возвращался. Будто не исчезал совсем. Будто никогда ее не оставил Будто ему не все равно. И она начинала жить заново, вынашивая в сердце нарастающую тревогу. Бог показывал ей звезды, астероиды, новые планеты. Бог сидел с ней у берегов несуществующих морей, дышал с ней одинаковым воздухом, знакомил с новыми существами, спасал ее от опасности, пока она спасала его от одиночества. Он отвозил ее туда, куда ей хотелось, дарил ей сгоревшие метеориты, букеты из звездной пыли, кидал в черные дыры и ловил в последний момент, слушая как она заливается счастливым смехом. Он называл в честь нее кометы, планеты, галактики, они убегали от внезапного метеоритного дождя и лежали на краю Вселенной, лениво наблюдая за проплывающими мимо космическими китами. Клара закрывала глаза и молила о том, чтобы время остановилось. И Бог сурово смотрел ей в ответ, будто читая мысли. Конечно, Кларе хотелось слишком много, как и всем людям. Поэтому ей пришлось выбрать лишь одно. — Останься со мной. Но Богу она решила не говорить. Гордость ему не к лицу. Клара не думала о смерти, потому что считала, что она не достойна этого. Смерть всегда забирает слишком много. Смерть слишком жадная. А жадность - это грех. Это скажет любой ребенок, который ходит на ее занятия. Самое худшее в смерти, думала она, это то, что она никогда не случается так, как ты хочешь. После нее остаются лишь пустые стаканы и звон разочарования в ушах. И эту пустоту не заполнить. Она приклеивается ко всем воспоминаниям, облизывает каждый уголок души,выискивая и выворачивая наружу все страхи и опаски. И Клара принимала это, потому что приходится играть. Иначе никак не выиграть. Вот только правила можно придумывать свои. И если можно стереть ее существование, то ее преданность стереть невозможно, потому что она в самом сердце, отдает теплом на кончиках пальцев. А сердце - это что-то незримое. Это обещание. Это долг. Это молитва. И ее Бог обязательно ей простит. Когда-нибудь. И Клара надеется, что чуть погодя он простит и себя. — Ты будешь жить!,— надрывно кричит он, чтобы оглушило, чтобы поверить и перестать. И Клара улыбается в ответ, как улыбается ребенок. Как она привыкла видеть себя в его глазах. Без вариантов. Будет. Где-то глубоко внутри. — Останься со мной, Клара!, — шепчет Бог, целуя ее холодные пальцы. И Клара остается. Оседает на самом дне обоих сердец. Засыпает себя песком в собственноручно вырытой могиле. — Что мне делать, Клара, как мне спасти тебя? И Клара не знает. И Клара не хочет. И Клара закрывает глаза. Растворяясь в объятиях. Потому что Кларе больно видеть его таким ч е л о в е ч н ы м. Потому что ее Бог не знает, что она отдала, чтобы быть с ним. Потому что он не представляет, что она подарила ему каждую свою весну и каждое свое лето. И ей приходится быть храброй за них двоих. Потому что даже у Богов есть свои слабости. И это делает их героями. _______________ Во рту скрипел песок. С берегов несуществующих морей. И снова я. И ты.