Голодные игры: Обогнавшие поезд

      Распорядители честно оставили нам последнюю ночь: нас не будили завывания ветра или диких зверей, мы не продрогли насквозь на стылой земле, ко мне за воротник не набились муравьи, стервятники не спустились поклевать наши тела. Кажется, впервые на Арене мы выспались.       Но за ночью пришло утро, а позволить нам проснуться и в последний раз вместе позавтракать я уже не просила.       Рик открывает глаза через две секунды после меня, и какое-то время мы молча друг на друга смотрим, стараясь запомнить в мельчайших деталях. Я никогда не замечала, что у моего брата родинка на лбу, прямо у корней волос, слева. Маленькая, в диаметре, наверное, не будет и миллиметра. Крошечная коричневая точка, и я никогда не обращала на неё внимания, потому что была уверена, что Рик — это что-то неотъемлемое в моей жизни, и я и так буду видеть его изо дня в день каждый день год за годом. В какой-то момент я перестала за ним следить. Он начал бриться, а я не знала, у него есть родинки, о которых я не знала, и, держу пари, в шкафу может найтись его футболка или шорты, или шнурки, которые покажутся мне новыми, хотя время от времени он их носил. В вещах, которые ты любишь целиком, всегда есть что-то, что ты за много лет не успел рассмотреть.       А ещё в его чёлке торчат три седых волоса. Наверное, если поискать, у меня они тоже будут.       — Ты будешь на завтрак орехи и воду или воду и орехи? — Рик вымученно улыбается, а я несильно даю ему в лоб основанием ладони. Поехали, брат. Играем на двоих в счастливую семейку, с которой никогда не случается ничего плохого. Наша последняя совместная партия.       Позавтракать нам всё же позволяют: я ковшиком складываю ладони, Рик высыпает мне в них весь арахис, а потом так же устанавливает свои руки под моими, я немного раздвигаю пальцы и по принципу песочных часов жду, когда сверху и снизу кучки станут одинаковыми. Так мы делили всё сыпучее ещё с детства.       На землю вместо скатерти стелим мою куртку, и Рик салютует мне бутылкой, и я отбиваю её своей не то что бы от большой охоты. Просто я четырнадцать лет подыгрывала отцу и уж точно смогу брату, насколько бы в дебри безмятежности он ни забрался.       Но надолго его всё равно не хватает: орехи мы отправляем в рот по одному, тщательно пережёвывая, будто у нас обоих проблемы с зубами, отпиваем по чуть-чуть воды и сглатываем очень медленно. И если я уткнулась глазами в землю, то Рик пялится прямо перед собой, а прямо перед собой у него я.       — Не смотри на меня. Всё, что могло здесь зависеть от меня, уже произошло.       — Как ты выбила у спонсоров хирургический набор?       Я резко забываю, как люди глотают, и, поднеся к лицу руку, чтобы почесать нос, незаметно сплёвываю в ладонь, а потом вытираю её о траву. Рик не больно мне пытается сделать, он ищет точки давления на Капитолий: от лицезрения очередного тяжёлого разговора никто не откажется. Но я, чёрт возьми, не могу. Не могу сказать ровным голосом, не поднимая глаз: «Я выдала кучу личного не только о себе. Я рассказала то, о чём знали только мы с тобой. Я убила девочку, которая имела такое же право на этот хирургический набор. Которая даже не хотела забирать его целиком, а просила только половину. Я оставила другую девочку, отрубившую себе ногу из-за того, что мне было страшно, и я перестраховалась, умирать от инфекции, потому что на моих руках оставался ты». Это очень хорошая попытка, Рик, надеюсь, у меня выпадет шанс тебе это сказать, но прости. Я не могу.       — Вернёшься домой — посмотришь в записи. А не вернёшься — лучше тебе не знать.       — Не делай вид, что не замечаешь этого. — Я чувствую, как у моего брата отчаянием звенит голос. Как-то похоже он называл меня пустоголовой тупицей, не имевшей никакого права выменивать его обувь на заколку. Мы тогда бегали первый год и стоптали недавно купленные кроссовки куда быстрее положенного. Детям мало кто соглашался давать работу, и на одну-то пару мы накопили с горем пополам, а потом Рик углядел под сиденьем автобуса блестяшку, которая выглядела вполне дорого, и мы решили попробовать разыграть сцену перед отцом, чтобы он дал денег, лишь бы мы перестали ругаться. Я знала заранее, что Рик не всерьёз, а ему всё равно далось не особо легко обижать меня даже понарошку. И сейчас он пытается вывезти нас обоих, я это понимаю. Как и то, что лёгких путей больше не осталось, значит, будет больно. Очень больно. — Ты лидер этих Игр, не я. Спонсоры и распорядители дают тебе всё, о чём бы ты ни попросила.       Я знаю, что он так не думает. Я, чёрт возьми, чувствую, как он с силой сжал в кулак пальцы, оставив на ладони глубокий след от ногтей. Но я наигралась, у меня больше нет сил быть той, кем меня хотят видеть. Брату я совсем не помогаю внезапно накрывшей меня истерикой.       — Они прислали мне хирургический набор, потому что я просила его для тебя. Они дали мне переспать ночь, потому что я хотела провести её с тобой. Рюкзаки были укомплектованы одинаково, потому что мы чёртовы близнецы. Меня слушают, только когда рядом со мной ты.       Я смотрю Рику в глаза, но никак не могу поймать фокус: мои зрачки хаотично бегают, цепляясь за всё подряд. Мой брат большим и указательным пальцем трёт мочку уха, облизывает нижнюю губу, моргает, чешет висок, поправляет чёлку и ногтем черкает по кончику носа. И набор этих неподозрительных жестов я по буквам с нашей тайной азбуки складываю в слово «Прости». Но, Рик, прощать мне тебя не за что.       Я выдыхаю ртом и возвращаюсь к оставшимся орехам, будто это важно. Будто я зверски голодна, и без них прямо сейчас мне не обойтись. Я знаю, попыток продержать нас на Арене подольше больше не будет. Я виртуозно запарываю их все.       — Как будет выглядеть финал?       — Я не знаю.       — Ну, финалисты обычно вместе не завтракают, так? Как они хотят это провернуть? Как они столкнут нас лбами, если мы сами ничего не будем делать?       — Я не знаю, Рик! — получается резче, чем я планировала, я ещё и в сердцах с силой припечатываю бутылку к земле, и она не выдерживает напора и опрокидывается. Вода выливается моментально, а я рефлекторно подхватываю куртку, чтобы она не вымокла насквозь. Да, конечно, молодец, Эрика, в этой куртке тебе же ещё так долго ходить, она куда ценнее разложенных на ней ваших последних припасов, утопших теперь в грязи. Рик оглядывает разведённый мной хаос, поддерживающее поджимает губы и протягивает мне свою бутылку, которую в момент внезапного взрыва предусмотрительно подхватил. Я раздражённо отвожу его руку в сторону и ищу в траве крышку. — Схожу наберу новую.       — Я с тобой.       — Да сиди уж, может, над нами сжалятся и укокошат кого-нибудь Ареной. — Я поднимаюсь на ноги, отряхиваю сзади брюки и целенаправленно отхожу на несколько шагов, но потом разворачиваюсь. — Рик?       — Да?       — Я не знаю, каким будет финал, но давай без самоубийств? Будет здорово папе и Джейку, если мы оба решим поиграть в благородство и наглотаемся дряни, чтобы оставить шанс другому.       Мой брат усмехается так, что мне что-то колет в сердце, и я понимаю, что лучше бы мне было этого не говорить. Папе и Джейку не будет здорово ни при каком раскладе. Да, отец говорил мне, что не выдержит похорон обоих детей сразу, но кто сказал, что он выдержит чьи-то одни? Что бы мы сейчас ни делали, мы проиграем.       — Конечно, сестрёнка, — в его голосе настолько сквозит безысходность, что я трусливо ретируюсь от него подальше, а, исчезнув из зоны его видимости, и вовсе перехожу на бег.       К реке я вырываюсь запыхавшаяся, хотя до неё не было и километра. Но душат меня вовсе не перегруженные лёгкие, а больная голова. Мой брат несколько дней находился на грани жизни и смерти, разговаривая со мной разве что в горячке, и на Арене нас обоих продержала я. По всем нашим правилам, сейчас, конечно, очередь Рика отрабатывать своё неучастие во всём происходящем, но я-то в сознании и здравом уме, так какого чёрта я не помогаю ему, а только глубже нас обоих закапываю?       В воду я захожу по щиколотки, не сняв обуви и не закатав штаны, а когда пытаюсь набрать бутылку, руки у меня трясутся настолько сильно, что половину я проливаю, пока пытаюсь закрутить крышку. Решаю с этим повременить и опускаюсь на корточки, чтобы умыться.       А потом кто-то толкает меня в спину, и я упираюсь носом в дно.       Инстинкт самосохранения работает совершенно отдельно от головы: я повторила такое бессчётное количество раз, что желаю победы брату, а при этом, когда возможность подарить ему эту треклятую победу появилась, я сопротивляюсь так отчаянно, будто с самого момента Жатвы врала всем вокруг и в первую очередь себе.       Я не врала.       Видимо, мозг пашет на чистом воздухе, потому что в его отсутствие тело пускается в раздрай: я извиваюсь, как гадюка, чтобы выбраться из-под вдавившей меня в воду туши, хотя так-то понимаю, что захлебнуться — не самая плохая смерть. Не самая долгая и не самая болезненная, но заставить собственные мышцы расслабиться попросту не могу.       Как мне удаётся выкарабкаться, я так и не понимаю, а только, подскочив на ноги, я стрелой вылетаю из воды на берег и понимаю, что меня топила не Арена. Меня топил мой брат.       Рик ещё стоит, согнувшись, и поворачивает на меня полубезумные глаза. Все его предплечья в царапинах от моих ногтей, и я рефлекторно растираю свои, хотя от холода ничего не чувствую. А ещё мне очень жутко.       — Что ты творишь? — выходит как-то на срыв, я с трудом и запозданием понимаю, что это сказала всё-таки я.       Рик мне не отвечает. Рик берёт наизготовку нож и надвигается на меня. Его штаны снизу мокрые, куртка вся в разводах от воды. Моя насквозь сырая майка противно прилипает к телу, а волосы лезут в рот. И мой родной брат пытается меня убить.       — Нет, — скулю я, позорно отступая назад по песку. Мне не хватает духу шагнуть вперёд. — Рик, нет, пожалуйста.       Он меня не слушает. Он очень целенаправленно замахивается на меня, и я рефлекторно уворачиваюсь, как из-под меча Рассела, вот только пырнуть в ответ Рассела я хотела, и мне было, чем. Набирать воду я пошла с пустыми руками, уверенная, что вернусь через полчаса. Я не думала, что мне придётся от кого-то защищаться.       Под ножом я подныриваю ещё раз, но сейчас он успевает черкануть мне щёку. Смертельного здесь мало, но, чёрт, мой брат абсолютно по своей воле меня порезал, о нормальности и привычности ситуации тоже не стоит заикаться.       Я перехватываю его руки за запястья. Физически я, конечно, куда слабей, но, в отличие от Рика, я здорова, так что какое-то время продержусь с ним на равных. Даже это даётся тяжко: он давит так, что у меня вибрируют плечи, такое ощущение, что ещё немного, и переломятся кости, это явно не игра для зрителей, распорядителей и всех остальных охочих до зрелища садистов, запихавших сюда детей. Это взвешенное и осознанное решение моего брата, я ведь как раз так кстати оставила его одного, чтобы он всё обдумал. Я же просила обойтись только без суицидов и ни слова не сказала об убийствах. Видать, я просчиталась в своей уверенности, что мы оба хотим протащить до победы другого.       Мы не хотим. Тоже оба.       — Ублюдок, на нас же смотрят дома, — хриплю я, прерываясь на отчаянные стоны, и впиваюсь ногтями Рику в запястья, но того это явно не особо трогает. В правом углу его рта уже скопилась пенистая слюна. — Они тебе этого не простят!       Я толкаю его изо всех оставшихся сил и глубоко приседаю, чтобы он не успел меня схватить. А потом бью ногой по пальцам, совсем как Расселу, и нож падает в песок. Замешательство на пару мгновений я обеспечила, поэтому, выпятив нижнюю губу, выдуваю воздух вверх, чтобы убрать с глаз чёлку. Сама к ножу я не кинусь, если это захочет сделать Рик, пусть делает, тех нескольких секунд, что он будет его откапывать, мне хватит, чтобы уйти в отрыв со здоровыми ногами против его больной спины. Хочет заканчивать Игры — пусть заканчивает.       Но Рик на колени не падает: Рик садистски улыбается и заводит левую руку за спину, а я какого-то рожна не могу оторвать от него глаз.       У него, чёрт возьми, есть с собой второй нож.       — Твою мать! — я отпрыгиваю от очередного выпада в свою сторону и предплечьем вытираю пот со лба. Даже от этого несложного жеста у меня поднывает рука, я не переживу вторую такую же атаку. — Чего ради ты с утра тянул время, если уже решил выбираться с Арены за счёт меня?       Я сначала говорю это, а потом понимаю, что он не тянул время. Он пытался развести меня на трудный разговор не для того, чтобы нас ещё немного послушал Капитолий. Ему ли не знать, что трудных разговоров я избегаю. Он давил на больные места, чтобы я ушла, дома я ведь всегда уходила. Потому что застать меня врасплох он мог только так.       Мне становится до ужаса противно и хочется ему вмазать. Если ударю здесь, он увернётся, так что я с отчаянным воплем хватаю его за грудки и тараню до ближайшего дерева. Как только его спина упрётся в ствол, сломать ему нос будет проще.       От неожиданности сориентироваться Рик не успевает, и я прекрасно протаскиваю его необходимые мне два метра и припечатываю к коре с глухим стуком. И он плюётся кровью мне в лицо.       На долю секунды мой мозг, видимо, устраивает перезагрузку, потому что я резко перестаю что-то понимать. И только потом догадываюсь опустить глаза чуть вниз.       Из груди Рика торчит здоровенный сук, с такого разбега я насадила брата на него, как на пику. Но его ведь там не было. Я выбегала на берег именно между этими деревьями, его там не было!       Моё лицо перекашивается в ужасе, я тяну к Рику трясущиеся руки, не представляя, что буду делать. Он успел выхаркать крови столько, что перемазал себе весь подбородок и шею, кровь падает тяжёлыми сгустками с сука, стекает по куртке, Рик хрипит, и в его глазах столько боли, что мне не выдержать.       Я не успеваю даже коснуться его щеки, пушка гремит раньше, и я хватаю ртом воздух, а выдохнуть забываю.       Ноги подкашиваются, и я падаю на колени, кажется, точно в лужу крови, но это совсем перестаёт иметь значение. Ладонями, которые так и не перестали дрожать, я закрываю себе нижнюю половину лица и чувствую, как в них стекают обжигающе горячие слёзы.       Рик, быть может, действительно хотел меня убить, но он не убил, это сделала я.       Я убила родного брата.