Навечно преданный

      — Так в чём состоит процедура?       С завтраком было покончено, и Его Величество вместе с гостем снова переместились к камину в компании пузатой бутылки тёмного стекла и пары широких стаканов. Тактичный Лестрейд покинул их, сославшись на капитанские обязанности, но Джон был уверен — начальник стражи, как верный пёс, будет торчать где-то неподалёку, готовый предстать перед своим королём по первому требованию. Почему-то это добавляло уверенности и решительности довести начатое до конца.       Торговец не спешил с ответом: казалось, что теперь как раз его уверенность куда-то испарилась. Он нервно глотнул дорогого королевского бренди, рука дрогнула, и несколько капель пролилось на добротное сукно дорожного платья. Господин Ромус, достав платок, принялся сосредоточенно вытирать крошечное тёмное пятнышко.       Джон, терпеливо наблюдающий за всеми этими манипуляциями, слегка недоумевал: похоже, от твёрдости, с которой торговец убеждал короля стать хозяином Преданного, не осталось и следа.       — Так когда, а главное — как — вы собираетесь провести это ваше привязывание? — голос Его Величества прозвучал более настойчиво, и господин Альберто не счёл возможным далее откладывать объяснения. Но начал он всё равно не с этого.       — Простите, сир, но я хотел бы ещё раз уточнить: вы действительно хотите взять себе Преданного? Именно этого Преданного?       — И ТОЛЬКО этого Преданного, господин Ромус! — Джон начинал сердиться. — Вы же не рассчитываете, что я стану постоянным клиентом вашей Школы?       — О, что Вы, нет! — торговец затряс головой. — Я прекрасно осведомлён о Ваших взглядах и даже могу их понять, поэтому меня и гложет сомнение: в полной ли мере Вы отдаёте себе отчёт в том, что должно произойти и какие последствия это будет иметь? Ведь это совершенно незаконное действие, можно сказать — подлог. Я поддался эмоциям, предлагая Вам участие, но сейчас, когда всё из зыбкого предположения может превратиться во вполне реальное преступление… Я никогда не прощу себе, что втянул венценосную особу в столь рискованное предприятие.       — Чёрт побери, господин Ромус! Вы серьёзно? — Джон даже с некоторым любопытством воззрился на собеседника. — Сначала вы меня уговариваете, что это единственный способ спасти вашего несчастного воспитанника, а теперь решили отговорить? Да что с вами? Это что — какие-то хитрые козни ваших Мастеров? В отместку мне за то, что я намеревался закрыть вашу Школу? Вот только я не могу уловить суть интриги.       — Что Вы, Ваше Величество! — торговец в искреннем порыве прижал руки к груди. — Клянусь — никаких интриг против Вас никто не плетёт. А мои терзания вполне понятны: я старый человек, и недалёк тот день, когда мне придётся предстать перед Всевышним со всеми своими грехами. Мне бы не хотелось, чтобы ко всему прочему на моей совести было ещё и втягивание Вашего Величества в бесчестное действо. И что скажут прочие правители нашей славной Империи? Мне кое-что известно о реформах, предложенных Вами на последнем Вселенском Совете… Некоторые не видят очевидного различия между рабами и Преданными.       — Честно говоря, я тоже не вижу особых различий, — пожал плечами Джон. — А что касается ваших сомнений и страха перед Высшим Судом, то я не нахожу в этом ни проблем, ни противоречий. Разве желание уберечь человека от мучений, унижений, а, возможно, и смерти — это грех? Это всё равно, что протянуть руку утопающему. Кто сможет спокойно наблюдать за божьим творением, гибнущим на его глазах, и не прийти на помощь? Я считаю, что не покупаю себе Преданного, а просто спасаю человеческую жизнь.       — Вы действительно так думаете, сир? — тихо переспросил Ромус.       — Именно так!       — Тогда я обязан объяснить Вам кое-что, — торговец допил бренди и поставил стакан на плетёный столик. — Начну с того, что Преданный — это не совсем человек. Это, если хотите, сверхчеловек! Как я уже и говорил — они ближе к ангелам, чем мы. И не только отсутствием выбора, но и силой, умом, выносливостью. Преданный менее чувствителен к боли, холоду, голоду, он редко испытывает усталость и способен владеть своим телом, как никто из людей.       — И тем не менее, ваш Преданный не вынес наказания князя и выбросился из окна, — перебил его Джон.       — Нет. Нет, Ваше Величество! — покачал головой Ромус. — Дело не в физическом наказании, хотя князь и искусен в этом вопросе, как никто другой. Боль не может заставить Преданного совершить самоубийство, тем более, если его страдания доставляют удовольствие Хозяину. В этом случае он может разве что не вынести болевого шока и умереть, хотя и это почти недостижимо. Причина же, способная спровоцировать суицид, — глубочайший внутренний конфликт между желанием выполнить приказ господина и естественной врождённой неприемлемостью заданного действия для самого Преданного. Проще сказать — когда его заставляют сделать что-то, чего бы он никогда не смог сделать сам. Что-то, противоречащее его базовому естеству.       — И… что это… может быть? — чуть запинаясь спросил король.       — Не знаю… — торговец пожал плечами. — Возможно, какое-нибудь особо жестокое убийство или что-то подобное. Я имею ввиду — в данном конкретном случае. Есть те, для кого подобное — не проблема.       — О, вы делаете и таких? — зло усмехнулся Джон. Ему даже думать не хотелось, что же именно мог совершить Шерлок, пусть даже и не по собственной воле.       — Такими их делает природа, — парировал господин Ромус. — Мы лишь развиваем заложенное. В нашем мире всё находит своё применение. А спрос, как известно, рождает предложение.       — Значит, князь заставил своего Преданного совершить что-то, от чего тому собственное существование стало невыносимым? Но зачем?       — Допускаю, что это было частью наказания, — предположил торговец. — Кто знает, что натворил Шерлок, чтобы так рассердить Его Светлость, но он всегда был несколько… особенным воспитанником. Наши Мастера потратили много сил и времени, пока добились от него полного послушания. У Преданных, в основе которых лежит слишком упрямый человеческий материал, иногда бывают небольшие сбои, которые быстро саморегулируются. Надеюсь, Вас это не беспокоит?       — Нет, нисколько, — честно говоря, эта информация почему-то даже обрадовала Джона.       — Тогда я ещё раз хочу объяснить Вашему Величеству, что после процедуры привязывания Вы не сможете отказаться от своих обязанностей хозяина, если не хотите, чтобы Ваш Преданный умер.       — Обязанности хозяина? — шотландский монарх не переставал удивляться всё открывающимся нюансам.       — Преданный должен находиться с Вами достаточно часто и регулярно получать приказы. Ваши, разумеется. Помните: вся его личность организуется только вокруг Вас, он испытывает непреодолимую потребность служить, это источник его жизненных сил и удовольствия. Больше ничего в мире не может заставить их существовать, только Связь — прочная и несокрушимая — возникающая в момент инициации между Преданным и хозяином. Всё строится на продуктах химических реакций в организме, вызывающих те или иные эмоции и ощущения. Мастера называют это гормонами. Но если говорить на языке чувств, то Связь можно сравнить с любовью: сильной, всеобъемлющей, во всех её возможных проявлениях, — во взгляде торговца снова вспыхнуло восторженное вдохновение человека, причастного к тайнам божественного созидания.       — И всё-таки это не любовь, — прервал его объяснения Джон. — Вы сами сказали — только химия.       — Все наши чувства — только химия, — убеждённо произнёс господин Ромус.       — Я предпочитаю думать, что любовь — дар Божий, — заявил король в ответ на столь категоричное утверждение собеседника, — а химические реакции — всего лишь телесное отражение этого дара.       Не рискуя спорить, Ромус предпочёл сменить тему.       — В любом случае, установленная Связь — единственное, что имеет значение для Преданного. Связь, на другом конце которой находится тот, чьи желания — смысл жизни и закон. Хозяин. Личный Бог.        Джон опешил. Являясь королем, что автоматически номинально превращало его в представителя Бога на земле, он, однако, всегда относился к данному определению своего статуса несколько легкомысленно, как к не имеющему под собой достаточной доказательной базы. От перспективы РЕАЛЬНО стать для кого-то личным Богом Ватсона слегка замутило. Но и отступать он был не намерен.       — Хорошо, я понял все ваши пояснения и внял предупреждениям. Меня это не пугает. И если только вы сами не боитесь взять на себя ответственность — давайте покончим со всем этим. Я правильно понимаю, что одобрение Мастеров Школы вам не понадобится?       — Мне не хотелось бы втягивать сюда Школу, — осторожно начал торговец, — если вдруг вся эта история как-либо вскроется, я буду сам за всё отвечать. Вы же понимаете, что Вам будет необходимо скрывать Шерлока от его прежнего хозяина?       — Это не станет проблемой, — усмехнулся король, — мы с князем Эплдора не большие приятели, да и таскать везде за собой Преданного я, естественно, не собираюсь. Все, кто видел Шерлока здесь, будут молчать о его происхождении, я доверяю этим людям, а Лестрейд позаботится, чтобы никакие слухи не поползли среди любителей посплетничать. Думаю, нам удастся выдать Преданного за обычного человека. Скажем, что нашли его в лесу, израненного и без памяти — такое иногда случается. А остальное… В конце концов, риск — благородное дело. И да поможет нам Бог!       — Что ж… Хорошо. Подождём вечера, — кивнул Альберто и потянулся за стаканом.       — Необходимо ждать до вечера? — Джону очень хотелось завершить всё побыстрее, а не изнывать в ожидании неизбежного.       — Вечер делает наши души особо восприимчивыми, — пояснил торговец. — И ещё, Ваше Величество! Я уже говорил, что сама процедура повторной связи без позволения предыдущего хозяина — вещь очень опасная и мало изученная. На моей памяти такого не делали никогда, да и за всю историю Школы — не более двух-трёх раз, насколько я знаю. Я не могу стопроцентно ручаться, что всё закончится благополучно.       Король Шотландии нахмурился:       — В таком случае позвольте узнать: а достаточно ли у вас знаний и опыта, чтобы не наделать ошибок в и без того рискованном деле?       — Установление Связи — одна из моих обязанностей, сир, — слегка обиженно ответил старик и продолжил, — если кто и может провести подобную инициацию, то это ваш покорный слуга.       — Тогда и говорить не о чем!       — Боюсь, что есть, — возразил господин Ромус. — Скорее всего, наши методы покажутся Вашему Величеству неоправданно жестокими. Но я хочу, чтобы Вы понимали: все чувства, присущие людям, в душе Преданного заменены с одной стороны бесконечным удовольствием от наличия Связи и служения, а с другой — болью. И не спешите возмущаться, сир! Боль — это всего лишь ощущение, неприятное — и только! Конечно, как и всякому человеку, Идеальным Слугам боль призвана сообщать о повреждении их тела, но кроме этого, вследствии небольшой операции, производимой Мастером-Хирургом на мозге наших воспитанников, — теперь, раз уж Вы согласились стать хозяином Преданного, я могу открыть Вам некоторые особые секреты Школы — она также заменяет им совесть, стыд и прочие чувства, не позволяющие обычным людям совершать неправильные поступки. В этом случае болезненные ощущения, возникающие в теле Преданного в тот момент, когда его мысли или действия смещаются в опасную область своеволия, помогают ему вернуться в правильное состояние абсолютного подчинения. Так что, как видите, боль — союзник Идеального Слуги, а также единственный способ внесения изменений в его приобретённую личность.       Джон слушал, задумчиво вытягивая губы и недовольно покачивая головой. Предстоящая процедура нравилась ему всё меньше, а его согласие на эту авантюру выглядело все более сомнительным, но, похоже, иного способа выкрутиться из ситуации просто не было, да и отступать не хотелось.       — И как это выглядит на практике?       — Понимаете, всё должно быть обставлено с соответствующим антуражем: драматические эффекты весьма действенны в процессе внушения — они несут огромную символическую нагрузку. Мне придётся использовать прибывших со мной Преданных — сейчас они находятся в особом трансе, можно сказать, в подготовительном состоянии, удобном для транспортировки. Их сознание будет разбужено много позже, в момент инициации, и всё, что было с ними во время путешествия, просто сотрётся. Сейчас же, послушно выполняя мои команды, они будут просто незаменимы во время процедуры, в первую очередь — из-за своей безучастности к происходящему.       — А что требуется от меня?       — Помещение, желательно подвал с факельным освещением, несколько заученных фраз, невозмутимость и клеймо Дома Ватсонов.       — Что? — Его Величеству показалось, что он попросту не расслышал последних слов господина Ромуса.       — Клеймо Вашего Дома, — невозмутимо повторил торговец. — Вы же чем-то тавруете принадлежащий Вам скот?       — Не знаю. Наверно. Но ведь это скот, и не собственноручно же я это делаю!       — Разумеется, сир, но я же предупреждал, что боль — неотъемлемая часть процедуры инициации. Первое сильное ощущение, полученное из рук хозяина. И потом, Вы ведь не хотите, чтобы Ваш Преданный щеголял со знаком прежнего владельца на теле?       — Ещё что-то? — собрав волю и терпение в кулак, полюбопытствовал Джон.       — Только Ваши соизволение, сир, и желание! — с лёгким поклоном ответил Альберто Ромус.       День казался Джону Ватсону бесконечным.       Шерлока он не видел: после их беседы Ромус вместе с двумя Преданными отвёл будущую собственность Его Величества в предоставленный для этого винный погреб — антураж показался торговцу вполне подходящим. Словно понимая всю сложность принятого королём решения, челядь вела себя тихо и незаметно, стараясь не проявлять ни малейшего интереса к происходящему. Даже верный Лестрейд куда-то исчез и не появлялся на глаза до самого вечера. Только когда солнце скрылось за верхушками полыхающих багрянцем деревьев, он с несвойственной ему робостью постучал в дверь королевского кабинета и сообщил Его Величеству, что всё готово и господин Ромус ждёт.       Захлопнув книгу, из которой за целый день не было прочитано ни строчки, Джон поспешил за начальником стражи к погребу.       — Мне пойти с Вами, Ваше Величество? — в глазах капитана король явственно прочёл сомнение и беспокойство.       — Нет, Грег, оставайтесь здесь, — Джон назвал Лестрейда по имени, как когда-то в юности, когда будущий начальник личной стражи был ещё сержантом и вечным спутником во всех проказах будущего шотландского монарха. Кивнув, капитан отступил на пару шагов, а Его Величество вдохнул поглубже, как перед прыжком с отвесной скалы, и толкнул тяжёлую кованную дверь.       В подвале было сыро, душно, сумеречно и пахло какими-то благовониями с примесью опиума.       Джон медленно прошёл мимо стеллажей с пыльными бутылками и вышел в неровный круг света посредине погреба.       Естественно, он готовил себя к предстоящему зрелищу, но всё равно внутри неприятно сжалось, когда у кромки освещённого пятна Его Величество увидел двоих Преданных в одеждах, похожих на длинные сутаны с капюшонами, которые крепко придерживали за плечи стоящего между ними на коленях третьего. Необыкновенные глаза на этот раз скрывала плотная повязка, а руки, которые всё ещё принадлежащий эплдорскому князю Преданный держал перед собой, были связаны толстой верёвкой, туго стянувшей запястья. Джон даже не удивился тому, что из одежды на юноше были только лёгкие штаны из грубого полотна, — видимо, в этом был некий непонятный Его Величеству сакральный смысл.       Молодой монарх вздрогнул — сзади неслышно приблизилась ещё одна фигура в тёмном одеянии.       — Это символизирует нынешнее ограниченное состояние Преданного и его беззащитность, — прошелестело за спиной голосом мэтра Ромуса. — Вам нужно будет освободить его, подарив свет и чувство необходимости кому-то.        Его Величество хмыкнул: пока это всё напоминало дешёвый фарс. Но… Раз он согласился, ему придётся довериться старому торговцу.       Тем временем Ромус вытащил из-под широкой полы медную чашу и небольшую флягу. Перелив содержимое фляги в чашу под аккомпанемент собственного пения — довольно громкого и на удивление приятного — он приблизился к стоящему на коленях Шерлоку, сильно прихватив одной рукой растрёпанные кудри, приподнял ему голову и поднёс чашу к причудливо очерченным губам.       — Пей! — голос прозвучал так повелительно, что даже Джон невольно сглотнул, словно это относилось к нему, а не к темноволосому Преданному.       Шерлок послушно осушил посудину, но, сделав последний глоток, вдруг прижал связанные руки к груди, захрипел и свалился на каменный пол, содрогаясь в конвульсиях и хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.       — Вы что, отравили его? — крик Джона взорвал неверную тишину. — Вы с ума сошли, господин Ромус?!       — Тише, Ваше Величество, прошу! — торговец бросился ему навстречу, хватая за руки и рискуя получить крепкий удар в челюсть. — Вы можете всё испортить. Потерпите, так нужно!       Король остановился, не смея оторвать глаз от корчащегося на полу гибкого тела.       — Для того, чтобы получить возможность установить новую Связь, необходимо разорвать старую. И смерть — лучшее средство для этого, — прошептал Ромус, невольно сглатывая, заметив, как недобро блеснули голубые глаза Его Величества.       — Вы же не собираетесь его убить? — грозно и подозрительно прошипел Джон, сожалея, что из оружия с собой у него только кинжал.       — Нет, что Вы! Как только он потеряет сознание, я дам ему противоядие, — заверил его торговец.       — Не дай вам Бог опоздать! — король на всякий случай сжал ладонью резную рукоять, не отводя напряжённого взгляда от затихшего, наконец, Преданного.       Резво подскочивший в тот же миг Ромус махнул рукой безучастно пялящимся в темноту помощникам. Те подхватили безвольное тело, давая возможность торговцу залить в приоткрытый рот несчастного новую порцию какого-то зелья из крошечного пузырька, извлечённого из-под того же необъятного одеяния. По знаку своего временного господина, Преданные опустили почти бездыханное тело на прежнее место, а мэтр поспешно приложил пальцы к стройной белой шее.       — Пульс есть, но слабый, — с тревогой заметил он и повернулся к Джону: — Ваш выход, сир! Ему хуже, чем должно быть. Вам необходимо его вернуть!       — Что? — растерялся Его Величество, но Ромус, внезапно отбросив все приличия, подбежал к нему и толкнул в сторону Преданного.       — Да не стойте, как истукан! Он всё ещё между жизнью и смертью, и уйти — не худший для него вариант, учитывая все обстоятельства. Дайте ему повод вернуться.       — Как? — в голосе Джона звучала явная паника — он совершенно не представлял, что от него требуется.       — Позовите его, скажите, что он Вам нужен! — торговец отступил на несколько шагов, словно всё, что было в его силах, он сделал, и теперь дело только за Джоном.       Вытерев об одежду моментально вспотевшие ладони, шотландский король присел и неуверенно дотронулся до холодной щеки Преданного.       — Шерлок… Шерлок. Вернись, — слова звучали слишком неуверенно, и Джон сам это прекрасно понимал. Вглядываясь в заострившиеся черты, всё ещё частично скрытые чёрной повязкой, он вдруг разозлился: на Школу, на сволочь Магнуссена, на торговца Ромуса, втянувшего его во всё это, на себя и, главное, на покорно выпившего яд Преданного. Нет, ссука, не умрёшь!       Джон размахнулся и сильно ударил Шерлока по щеке. Голова мотнулась из стороны в сторону — и больше никакой реакции.       — Нет. Нет. Нет! — король рывком стянул с глаз Преданного повязку, вытащив нож, перерезал впившуюся в запястья верёвку, освобождая покрытые шрамами руки и напрочь игнорируя возглас Ромуса: «Ваше Величество, рано ведь!»       — Да пошёл ты!.. — зло выплюнул в сторону притихшего торговца, подхватил под руки бессознательное тело, прижал к себе, заглядывая в лицо с пытливой надеждой. — Ты меня слышишь, Шерлок? Слышишь? Давай, парень, возвращайся! Не смей уходить — ты мне нужен! — Джон почти кричал, выдыхая каждое слово прямо в бескровное лицо, замирая в ужасе от одной мысли, что Преданный может действительно не очнуться. — Не смей уходить после того, как втянул меня во всё это, слышишь! Я прошу, я приказываю тебе — вернись! Живи, чёрт бы тебя побрал! Успеешь ещё к себе, на небо. Я хочу, чтобы ты был моим, чтобы принадлежал мне, слышишь? Я хочу быть твоим Хозяином, Шерлок! Ну же, возвращайся, несносный ты засранец!.. — и совсем отчаянно, на пределе сил и голоса, вдруг выкрикнул заученную с подачи Ромуса фразу установления Связи: — Отныне твои тело, и разум, и сердце, и душа принадлежат мне! Слышишь, Шерлок? Только мне!       В следующее мгновение непроницаемая темнота навалилась на короля, перекрывая все органы чувств, не давая вдохнуть, обжигающим клубком сворачиваясь где-то в подреберье и расползаясь оттуда по телу холодными липкими языками. Но тут же с треском разорвалась, расползаясь под лучами ослепительно яркого света, вспыхнувшего где-то в области сердца, — дышать стало легче, и перед глазами заплясали красочные картинки, зазвучали голоса, вокруг закружились запахи и звуки, заполняя пространство целой палитрой быстро сменяющихся эмоций и ощущений.       — Джон! Джонни, подожди! Да стой же ты, негодник! — голос сестры забавно звенит далеко позади, а ловкие быстрые ноги весело и босо шлепают по сырой траве. — Джон, если ты упадёшь и разобьешь себе нос, даже не жалуйся!       Джон, не успев возмутиться, что он уже не маленький, четыре года — это ого-го, отец сказал, что он почти уже настоящий мужчина, тут же хлопается на пузо, зацепившись голым мизинцем за корягу. Искры и невольные слёзы сыпятся из глаз, а упомянутый нос — облупленная солнцем и облепленная веснушками картошка — утыкается во что-то гладкое, чуть поблёскивающее отполированной поверхностью в густой зелени. Забыв про яркие сполохи боли, мальчишка заинтересованно тянется к находке.       Аромат трав вдруг смешивается с морской свежестью и слегка кружит голову чистым восторгом. Зажатая в кулаке вещица, согретая собственной ладонью, ощущается правильной и очень нужной. Откуда-то взявшаяся под ногами палуба покачивается. Он встряхивает отросшими кудрями цвета тёмного шоколада (откуда у него кудри, тем более такого оттенка, и вообще, где он находится?) и, ухватившись одной рукой за подвернувшийся канат, разжимает свою стиснутую в кулак маленькую, ещё детскую, ладонь. На ней — небольшой амулет круглой формы, вырезанный из кусочка дерева и тщательно отполированный. Он знает, что это за дерево: старый дуб, растущий в парке недалеко от дома. И совершенно точно помнит — это брат (брат? какой брат?) подарил вещицу прямо перед отбытием. Он не видит лица, только узкую ладонь, мерцающий на указательном пальце сапфир и тихий голос: «Шерлок (Шерлок?), сохрани это, пусть оберегает тебя в пути и напоминает о доме…» Он вертит вещицу в пальцах: на одной стороне выцарапано сердце — знак братской любви, на другой — какая-то буква. Он не успевает рассмотреть…       Палубу снова встряхивает, и Джон, зажмурившись от неожиданности, летит по инерции вперёд, ощущая ветер в волосах и улавливая краем сознания визгливые крики птиц высоко в небе… Полёт не прекращается. Изначальный испуг перерастает в удивление и тут же сменяется восторгом скорости и лихости. Он (теперь совершенно точно он!) помнит этот свистящий в ушах ветер, горячие бока любимого жеребца между сведённых напряжением коленей и тяжесть рогатины в затянутой в кожаную крагу руке. Противное верещание птицы заглушает громогласный визгливый рог. «Ату его, ату!» — рядом, звонко хохоча, стремя в стремя летит на чалой кобыле юный и бесшабашный Грегори, подмигивая своему принцу и потрясая охотничьей пикой. Вдруг вдалеке тревожно закричали люди. Неожиданно зловещий гомон и чей-то пронзительный в своей горечи крик заставляет сжаться замершее недобрым предчувствием сердце. «Король, король! Помогите королю!» — тёмные круги плывут перед глазами. Нет, только не это, только не снова, он больше этого не перенесёт…       Спасительная тьма накрывает тишиной и временным отсутствием бед, но тут же нарушается скрипучим старческим голосом: «Ты должен встать, мальчик, и идти со мной». Ужас перед незнакомым голосом, запахами и ощущениями заставляет открыть глаза. Он в небольшой комнате с высокими сводами, сидит, содрогаясь от холода, на жёстком, застеленном грубым полотнищем топчане. Одеяла нет, он совсем обнажён и беззащитен. Острые колени длинных (о, это снова началось?) ног прижаты к груди, руки стараются обнять собственное тело. Не с целью прикрыться, ему давно плевать на приличия, но чтобы хоть немного согреться. Стоящий напротив старик смотрит строго и повелительно. Желание сопротивляться возникает, но он точно знает, что за этим последует боль (боль — это союзник! откуда это?), и поэтому поднимается и идёт за старцем по длинным коридорам, всё так же зябко подрагивая от гуляющих среди ничем не прикрытых каменных стен сквозняков. Оказавшись в большом зале, осматривается с любопытством. За длинным грубо отесанным столом — несколько человек. Они молча наблюдают за ним и ещё тремя, такими же обнаженными, мальчиками. Те явно младше, но держатся, не ревут, смотрят несчастными зверьками из-под нечесаных, одинаково тёмных от грязи, чёлок. Он чувствует себя не более чистым, чем они, и не менее несчастным. Но показать перед малышами свою слабость стыдно, а перед незнакомыми пожилыми людьми — не позволяет гордость. Она обязательна — так говорил брат. «Человек должен быть сильным и гордым!» Но ему говорят, что теперь он перестанет быть человеком. Почему? Ему говорят, что он будет больше, чем человек. Он почти не будет чувствовать холода, боли, горя и сомнений, он станет ДРУГИМ и будет уметь очень многое. Звучит неплохо. А потом ему говорят, что он многое забудет. Он не хочет! Почему-то это кажется неправильным. Совсем. Он открывает было рот потребовать, чтобы его вернули домой, к маме, к брату, но звонкая пощечина обжигает высоко очерченную скулу и отбрасывает на ледяной, покрытый изморозью пол. Он крепко прикладывается головой, роскошная, хоть и давно не мытая, шевелюра смягчает удар, но на какой-то миг сознание покидает упрямца, которого настойчиво все называют таким затейливым именем…       «Джон!» — нет, имя было другим. И ощущения — тоже другими. Но всё туманится, растекается, приобретает иную форму, и вот он уже чувствует в своих руках крепкое девичье тело, а на губах — поцелуй со свежим ароматом смородины. Девушка смеётся, поглядывает из-под рыжей чёлки, дёргает за тесёмку шнуровки, под пальцами вдруг оказывается мягкая нежная грудь, и он тянется к ней губами, касается, оставляя на светлой коже едва заметные следы. Девушка закрывает глаза и страстно шепчет его имя…       «Шееерлок…» — склонившееся над ним вытянутое бледное лицо и посверкивающие недобрым интересом из-за круглых стёкол очков глаза не вызывают никаких эмоций. Тонкий и бледный язык оставляет мокрый смачный след на его щеке, а сильные и жёсткие пальцы грубо и неприятно сжимают левый сосок. Хозяин. Это всё, что ему, повзрослевшему и вполне успешному воспитаннику Школы, нужно знать и чувствовать. Он, Шерлок, полностью в его власти, он снова обнажён, и это правильно. Так желает Хозяин, а желание Хозяина — закон и источник бесконечного наслаждения. Так его учили, но наслаждения нет, есть только боль и безразличие. Так бывает, это не имеет значения. Ему приказывают повернуться. Он подчиняется и становится так, как велено. Горячее и твёрдое упирается в бедро, а узкое, холодное и острое скользит между лопаток. Мозг чётко идентифицирует размер и внешние характеристики клинка и спокойно отмечает, как тот — ожидаемо и глубоко — вонзается в плечо. Шерлок резко откидывает голову назад, но молчит. Он всегда молчит, и это не нравится Хозяину. Но, пожалуй, это единственное в нём, Преданном по имени Шерлок, что неподвластно магии Подчинения. Он рад этому. Он молчит…       Кричит Джон. Он на поле боя. Плечо горит огнём, кровь тёмным заливает алую ткань мундира, а ругающийся матом Лестрейд во всю силу своих лёгких под свист и грохот канонады орет, призывая солдат на помощь своему королю. Его тащат куда-то прочь, не давая погибнуть под копытами лошадей, а он всё пытается отдавать команды. Одно лицо фантомом сменяет другое — вот обеспокоенные карие глаза Грегори, вот сержант Хопкинс радостно сообщает, что бастион взят, вот что-то причитает, разрывая на нём рубашку, озабоченный доктор Андерсон, вот ехидно искажаются акульим оскалом тонкие губы Чарльза Магнуссена… Чёрт, этот-то каким образом здесь оказался? Пошёл вон, тебя там не было! «О, это не важно, Ваше Величество, — шепчут, ухмыляясь, ненавистные губы, — это не важно. Главное — Шерлок мой, всегда был мой, и всегда будет.» Джон вырывается из рук обступивших его и закрывающих собою друзей: «Ни за что. Я не отдам тебе его, слышишь? Ты, ублюдок, и волоса на его голове не стоишь, он не должен быть рабом!» Магнуссен смеётся в лицо: «Но он раб! Мой раб!» И Джон видит, как трость в руках ненавистного врага упирается острым концом в обнаженное плечо лежащего у их ног длинного стройного тела. «Или ТВОЙ РАБ? Выбирай, Джонни!»       Человек у ног покорен и внешне бесстрастен, лишь ясные серо-зелёные глаза горят напряжением и ожиданием чего-то. Джон — в гневе и желании спасти, он слаб от своей раны и одновременно силён непоколебимой решимостью. Он чувствует раздирающую боль от пули и одновременно колющее давление в обнаженную плоть от металлической трости. Он — негодование и спокойствие, он — ярость атаки и ожидание, он — собранный коренастый охотник и гибкий грациозный затаившийся зверь, он — Джон и Шерлок одновременно.       И в тот момент, когда он это осознает, боль становится совершенно невыносимой, но два тела — стройное, обнаженное и невысокое, жилистое и окровавленное — туманом и гранитом сливаются воедино, наплевав на преграды, на поддерживающие руки друзей и ядовитое шипение врага. Общие мысли, чувства, ощущения кружатся в мощном водовороте, изливаются неукротимым водопадом, утаскивают на глубину, на илистое дно, к самым истокам: детскому смеху, морским брызгам в лицо и чему-то нестерпимо важному и совершенно необходимому, зажатому в детской вспотевшей ладошке.       «Отныне твои тело, и разум, и сердце, и душа принадлежат мне!»       «Отныне мои тело, и разум, и сердце, и душа принадлежат тебе!»       «Да,» — согласно опускает взгляд Шерлок.       «Да,» — уверенно кивает Джон.       И открывает глаза.