Навечно преданный

      Ночь опустилась на Эдинбург, как большая птица на гнездо с птенцами — расправив крылья и распушив тёмное, с блёстками звёзд, оперение. Зыбкий сумрак, подсвеченный факелами и свечами, заполнил королевский дворец уютным покоем и умиротворением.       В своём кабинете, подписывая последние на сегодняшний день документы, Его Величество Джон Хэмиш Ватсон размышлял о том, что он, вне всяких сомнений, человек счастливый. У него было всё, о чём он когда-либо мечтал, и даже то, о чём Шотландец и не помышлял мечтать. Его дом — не просто стены, коридоры и комнаты, а место, где он чувствовал себя необходимым и оберегаемым от любых житейских невзгод. Его семья — пусть и не совсем такая, как себе когда-то представлял, но состоящая из людей, без которых его жизнь была бы попросту немыслима. Любимое дело, нужное и важное, в котором бок о бок с ним верные друзья и он — его преданный возлюбленный. Разве можно желать большего?       Отложив очередной указ, Джон откинулся в кресле и потянулся, разминая затёкшую шею. Нет, кое-какие желания у него всё же ещё имелись! Сегодня он точно не откажется от хорошего расслабляющего массажа. Представив, как на его плечи ложатся родные до боли руки, Ватсон блаженно улыбнулся и прикрыл глаза. Судя по загадочному виду, с которым Шерлок, сославшись на неотложные дела, удалился некоторое время назад, нынешней ночью Джона ожидал не только массаж.       Король тряхнул головой, пряча усмешку: надо же, они уже столько времени вместе, а его восхитительный любовник по-прежнему не перестаёт его удивлять. И поражать. И восторгать. Должно быть, и на этот раз придумал что-то необыкновенное, способное вознести до самых небес и забыть самого себя.       Раззадорившись неопределёнными, но очень соблазнительными фантазиями, Его Величество наскоро отдал последние распоряжения секретарю — расторопному молодому человеку, взятому на место Его Высочества, ввиду своего высокого статуса больше не имеющего возможности оставаться на этой должности — и поспешил в свои апартаменты, сгорая от любопытства и нетерпения.       Судя по тому, что на входе в монаршие покои к нему тут же не подбежал предупредительный Анджело, Джон понял — он несомненно прав, и это Шерлок отослал слуг, желая побыть со своим королём наедине. Совершенно не страдая от отсутствия заботливого камердинера, Ватсон снял камзол и расстегнул воротник рубашки, оглядывая комнату в попытке угадать, какой именно сюрприз ждёт его на этот раз. Услышав тихий шум и почти не сомневаясь в его виновнике, Шотландец всё же позвал:       — Шерлок?       — Иди сюда, Джон, — донеслось из опочивальни, заставив сердце молодого монарха сладко замереть в предвкушении.       Но стоило Шотландцу переступить порог спальни, как этот чувствительный орган чуть ли не с грохотом обрушился куда-то в пятки, оставляя после себя отдающуюся в голове звенящую пустоту. Наверное, Его Величество удивился бы значительно меньше, узрев в своей комнате живого слона. Совершенно ошалев и потеряв способность произнести хотя бы слово, он только беззвучно открывал и закрывал рот, словно извлечённая из рыбачьего садка сонная рыба. Наконец, кое-как собрав в кучу разбежавшиеся мысли и чувства, Ватсон выдавил из себя сиплое: «И что сие значит?» — тыча строгим перстом в разложенные на прикроватном столике предметы, предназначенные, судя по виду, либо для укрощения строптивых животных, либо для проведения допроса с пристрастием.       Шерлок — полураздетый и абсолютно спокойный — взирал на короля с какой-то упрямой настойчивостью, пристальным взглядом точно проникая до самых глубин джоновой души, трепещущей то ли от возмущения, то ли от чего-то иного, что вместе с обжигающим ознобом неприятным возбуждением расползалось по коже Шотландца.       — Джон, я хотел предложить тебе кое-что… — произнёс бывший Преданный, внимательно следя за реакцией венценосного любовника, предусмотрительно скрестившего — точнее, крепко сцепившего — руки на груди и яростно раздувающего ноздри.       — Кое-что? — по лицу Его Величества пошли красные пятна, а неудержавшиеся в замке длани, не находя себе места, заметались вокруг напрягшегося торса, сумбурно указывая то на странные приспособления, то на ремни, прикреплённые у изголовья и изножия кровати с явным намёком на распинание. — Это ты называешь кое-что? Да кем ты меня считаешь, Шерлок?!       Из-за пелены гнева, расползающегося по сознанию Ватсона, будто туман над болотом, проступил знакомый акулий оскал. В прозрачных радужках за стёклами очков отразились выжидательное любопытство и… понимание. Шотландца передёрнуло от омерзительного ощущения сопричастности.       — Прежде всего, человеком, Джон, — на удивление невозмутимый голос Шерлока развеял жуткий призрак, возвращая Его Величество в реальность. — Со своими достоинствами и недостатками, со светлой и тёмной стороной. Я же вижу, не забывай. Ты можешь подавлять эту часть своей личности сколько угодно, скрывая её не только от других, но и от себя, но я знаю, ты хотел… и до сих пор этого хочешь. Тебе это необходимо…       — Необходимо? Вот как? — неприкаянные ладони, сжавшись в кулаки, упёрлись в бока, словно подчёркивая проступившее на монаршем лице негодование. — Думаешь, что знаешь меня лучше, чем я сам, чёртов умник? Или не хватает острых ощущений? Тогда так и скажи, а не придумывай обо мне всякую чушь!       — Ты злишься потому, что я прав, — с тем же непоколебимым упрямством возразил английский принц. — В тебе живёт зверь, Джон, хищный и опасный, способный покуситься даже на того, кого ты любишь. Я видел его, помнишь? Он был в твоих глазах, когда ты впервые приревновал меня к Магнуссену и едва сдержался, чтобы не… И позже, после того, как на нас напал Джеймс со своей шайкой…       Сердце Ватсона больно впечаталось в рёбра: разумеется, разве такое возможно забыть? Отравленный парализующим ядом обнажённый застывший ангел, невыразимо притягательный в своей беспомощности — и одуряющая жажда немедленного обладания, пусть даже насилия, которую удалось погасить лишь значительным усилием воли, порождённая, да — отчасти ревностью, но, вместе с тем — тут чёртов гений тоже прав! — и ещё чем-то, живущим глубоко в душе, в его мужской необузданной натуре, памятью предков, некогда не ограниченных ничем, кроме жёстких принципов выживания клана, свободно скачущих на выносливых лошадях по вересковым пустошам навстречу хлещущему в лицо ветру.       А Преданный меж тем продолжал, беспощадной откровенностью, точно скальпелем, взрезая пласты монаршего сознания:       — Я видел это даже там, на стене башни, перед заведомо проигрышным боем, когда ты приводил меня в чувство, сам едва не срываясь за грань…       — Шерлок, дьявол бы тебя побрал! Не смей валить всё в одну кучу! — зло зашипел Джон, вновь непроизвольно сжимая кулаки и подаваясь вперёд, при этом понимая, что тем самым озвучивает собственное согласие со словами друга и возлюбленного, но продолжая стоять на своём: — Я умею обуздать свои порывы!       Преданный замер, переводя дыхание и настороженно щурясь, но тут же вновь заговорил, придавая голосу уговаривающую мягкость:       — Да, до сих пор тебе удавалось совладать с ними, держать под контролем, но если эту скрытую часть твоей сущности не признавать, она не исчезнет, а наоборот — будет становиться всё сильнее, опаснее и коварнее, и однажды нападёт, когда ты совсем не будешь к этому готов. Уверен, что сможешь остановить её снова? Не боишься за тех, кому в тот момент не посчастливится оказаться рядом с тобой? — Вопрос повис в сгустившемся воздухе, так и оставшись без ответа. — Я предлагаю тебе приручить зверя, подкармливая его приемлемым и безопасным способом.       — Тобой? — сердито осклабился Джон, с отчаянием убеждаясь, что предложение Шерлока хотя и кажется неприемлемым и возмутительным, вместе с тем, отзывается горячим желанием в каждой клеточке дрожащего, словно в лихорадке, тела. На лице Преданного проступило самоуверенное: «Почему бы и нет?», но в тоне звучала прежняя рассудительность:       — Я выносливее любого обычного человека, и к тому же… — Холмс непривычно запнулся.       — К тому же имеешь подобный опыт общения, ты хотел сказать? — с горечью договорил за него Джон, без труда угадывая недосказанное. — Но князю Магнуссену, как видно, подобные подкармливания не помогли. — Кривая усмешка лучше всяких слов выразила сомнения и страхи Шотландца, с отвращением к самому себе припомнившего, кроме названного Преданным, ещё и кошмарные сны, терзавшие его во время исчезновения Шерлока, грязно, больно, но успешно соблазнявшие плоть жестоким насилием над любимым и оставшиеся, к счастью, позорным достоянием лишь его памяти. — А если, заигрывая со своей тёмной стороной, я превращусь в подобие Чарльза? — бросил он с вызовом и тут же осёкся, испугавшись, как бы Его Высочество не пронзил сию унизительную тайну.       Шерлок несколько секунд вглядывался в побледневшее лицо короля, словно оценивая степень вероятности монарших опасений.       — Не превратишься, — с уверенностью заявил он, тряхнув кудрями. — Князь не просто подкармливал свою тёмную сущность, он сам был тьмой — жестокой и кровожадной. Ты не такой и никогда таким не станешь. Особенно, если разберёшься со своей тенью. Я тебе доверяю.       И без того немногочисленное облачение принца подтверждением сказанного было незамедлительно сброшено на пол, после чего окончательно очумевший Шотландец смог лишь безмолвно наблюдать, как его своевольный любовник растянулся на ложе, посылая насупившемуся Величеству призывный и ободряющий взгляд.       — Не бойся, Джон. Я буду с тобой.       — Вот этого-то я как раз и боюсь, — угрюмо проворчал Ватсон, вместе с непокидающим его запалом раздражённого негодования чувствуя, что больше не в силах сопротивляться тёмной вязкой волне, заполняющей внутренности испепеляющим, но таким пьянящим обещанием наконец утолённой жажды.       — Ладно, пусть будет по-твоему, — прошептал он деревенеющими губами и, стараясь не встречаться глазами со своей добровольной жертвой, взялся за злополучные ремни.       Сперва пальцы безбожно дрожали, то и дело роняя грубо выделанную телячью кожу с бронзовыми кольцами застёжек, но Джон, дурея от смеси ярости, вожделения и стыда, сжал зубы, волевым усилием приказывая рукам успокоится, и сам удивился, когда это действительно помогло — всего через пару минут запястья и щиколотки его взбалмошного Ангела оказались надёжно зафиксированными, а бешеные пульсы в готовой вот-вот взорваться джоновой голове начали выбивать какой-то совершенно адский ритм.       Справившись с ремнями, Шотландец принялся за собственную одежду, в нервном нетерпении обрывая неподатливые пуговицы и петли, исподлобья бросая на своего безропотного пленника пугливо-жадные взгляды. «Что ж, Шерлок. Ты сам этого хотел,» — прорвалась сквозь пульсы отчаянная мысль, растворяясь в чёрном водовороте неконтролируемой похоти. Голодный зверь, похожий на льва с лохматой спутанной гривой, выбравшись из клетки, запертой добросердечием и здравомыслием шотландского государя, оскалил пасть, облизывая острые, словно наконечники копий, клыки. Перед глазами Ватсона заклубилось белёсое марево, не размывая, а наоборот — делая резче и чётче облик распятого на ложе мужчины, каждой чертой, каждым изгибом пленяющего и без того обезумевший рассудок. Остатки опасений и контроля испарялись, оставляя лишь чистое желание обладания и безоговорочной свободы, и Джон отступил, позволяя дикой сущности внутри себя занять место человека. Издав короткий рык, он отбросил растерзанную одежду и перевёл плотоядный взор на подготовленные Холмсом приспособления. Протянутая рука лишь на миг зависла над разложенной на столе необычной утварью, почти без колебаний выбирая конкурный стек — средней длины, с узким жёстким шлепком. Вооружившись сим инструментом, Ватсон медленно провёл от ключицы до бедра распростёртого перед ним любовника — тёмная полоска наконечника будоражаще выделялась на фоне сливочной, чуть тронутой загаром кожи — и замер, наслаждаясь вырванным сквозь приоткрытые пухлые уста легчайшим вздохом.       Где-то за височной костью, прикрытой светлыми взмокшими волосами, тонко лопнула натянутая струна. Хлыст с шорохом, больше похожим на жалобный шёпот, упал на ковёр, оброненный разочарованной монаршей рукой: ей явно хотелось большего, она жаждала прикосновений, ощущения шелковистой гладкости и упругости, а не ребристой поверхности оплетённой рукояти. Властные ладони заняли место так и не применённого стека, скользнули, оглаживая, по равномерно, но глубоко вздымающейся груди жертвы, чувствуя сквозь расслабленную плоть ускоряющийся ритм доверившегося им сердца. Львиноподобное нечто с любопытством уставилось на Шерлока глазами Джона, вновь облизывая клыки, но в этой заинтересованности Ватсон не уловил стремления напасть или растерзать. Скорее наоборот: его внутреннему хищнику внезапно с непреодолимой силой захотелось провести языком по стройной шее, по красивым губам, по высокой скуле, о которую можно было запросто порезаться, но это ничего, зверю не привыкать к вкусу крови, и лучше уж своя, а не его… Захотелось потереться, ткнуться носом в ладонь, прижаться лохматым боком, мурлыкая от удовольствия почувствовать, как холку треплют длинные сильные пальцы. Лечь у ног преданным сторожем, готовым перегрызть горло любому, кто посмеет покуситься на безупречность этого совершенного тела или на безмятежность неугомонной и щедрой души.       Будто со стороны наблюдая за происходящими удивительными метаморфозами, Джон не мог отделаться от не лишённого капли разочарования изумления. Неужели это и есть его другая сторона, его страшная Тень? Выпущенный на свет божий, лишённый покрова темноты, наделяющей всё, попавшее в её владения, устрашающими очертаниями, коварный и кровожадный монстр превратился в существо, грозное разве что для врагов, но рядом с королевским избранником ставшее ручным и абсолютно безопасным. И этого он так долго боялся, загоняя в самый дальний закуток своей души?       Да, похоже, и здесь Шерлок оказался прав! На башне Данерской крепости его зверь также был с ними. «Мой!», «не отдам!», «никому не позволю!» — разве не что-то подобное чувствовал Джон и тогда, в последнюю, как он думал, их с возлюбленным ночь? Разве не рычал раненным львом, вколачивая Шерлока в стену до боли, до режущих спазмов? Разве не разрывал сумрак каземата отчаянным воем? И разве боялся в себе желания обладать и доминировать, которое, переплетаясь с бесконечной нежностью, превращалось в потребность оберегать и защищать любой ценой? Возможно, именно эта часть натуры и даёт ему силы, уравновешивая мягкость и покладистость характера, делая не только великодушным монархом, но и отважным воином?       Вздох облегчения едва не вырвался сквозь готовые раздвинуться в улыбке губы, но Джон вовремя сдержался, ощутив, как заинтересованность Шерлоком переходит от «зверя» к нему. Доверчивая беспомощность любовника завораживала и кружила голову, подбивая на что-то сумасшедшее, чего Шотландец себе ещё ни разу не позволял попробовать. Чуть отодвинувшись, он обласкал раскрытое, словно раковина, тело, прищуренным взором, прикидывая, откуда именно лучше начать поиск драгоценных жемчужин. Лев, всё ещё пребывающий бок о бок с человеком, поощрительно рыкнул, обострёнными инстинктами подсказывая верный путь, по которому Джон и отправился, нисколько не сомневаясь в принятом решении и пресекая поползновения Связи разгадать его замысел.       Несмотря на то, что подобное путешествие совершалось не впервые, в этот раз, определяемое новой конечной целью, оно казалось особо необычным и захватывающим. Неторопливо, получая наслаждение от каждой секунды, Джон сперва прошёлся по намеченному маршруту взглядом — словно убеждаясь в его правильности, но на самом деле любуясь открывшимися красотами, чарующей притягательностью не уступающими ни заснеженным вершинам гор, алмазным сиянием отражающим величие небес, ни бескрайнему океану, одинаково изумляющему и безмятежной гладью, и бушующими волнами.       Король Шотландии никогда не замечал за собой поэтических наклонностей, однако сейчас ему хотелось воспеть то, что видели его глаза. На ум пришли слова, заученные когда-то в юности, но теперь наполнившиеся новым буквальным смыслом.       О, ты прекрасен, возлюбленный мой, ты прекрасен!..       Джон не был уверен, что воспоминание в точности соответствует оригиналу, да сие было не так и важно. Не в силах дольше оставаться лишь зрителем, следуя за вспыхивающими в голове фразами, как за путеводными огнями, перемежая хранимое памятью с сиюминутными плодами собственной очарованной фантазии, он совершал паломничество по святым местам обожаемого тела, беззвучным шёпотом вычерчивая на этом дивном пергаменте свидетельства своей безграничной любви.       Весь ты прекрасен, возлюбленный мой, и пятна нет на тебе!       И шея твоя — как столп из слоновой кости…       Словно боясь оцарапать нежную кожу любимого мужчины сухими от страсти губами, Джон облизал их и только после этого позволил себе покуситься на драгоценную россыпь родинок на стройной шее, собирая их поцелуями, будто созревшие ягоды. Отстранившись, поймал на себе вопрошающий и слегка недоуменный взгляд, с затаённым лукавством наслаждаясь проступившим на скулах румянцем.       Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других…       Голова его — чистое золото;       глаза его — как голуби при потоках вод;       кудри его волнистые, чёрные, как ворон…       Вплетая пальцы в густые тёмно-шоколадные волны и убирая со лба чуть влажные завитки, король поцеловал заалевшую щеку, затем пылающий висок, попутно слизывая мелкие солёные росинки с едва ощутимым ароматом мускуса.       Голова твоя вся покрыта росою, кудри твои — ночною влагою…       Щёки твои — цветник ароматный, гряды благовонных растений;       Как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими.       Совершив сие головокружительное восхождение, Джон устремился в обратном направлении, изо всех сил стараясь не торопиться, двигаясь по своим же следам, пока, позволив себе лишь на минуту задержаться в соблазнительном прибежище яремной впадинки, не опустился на грудь, мраморным сиянием напоминающую покрытую цветущими лилиями долину. Здесь Его Величество наметил более продолжительную остановку. Давно заметив, как чутко отзывается Шерлок на ласки этой части тела — да и сам на личном опыте не раз убеждавшийся в том, что абсолютно бесполезные в остальном бугорки сосков при правильном воздействии способны подарить немало удовольствий их владельцу, держа на грани тончайшего наслаждения без угрозы раньше времени закончить то, что хотелось бы продлить как можно больше — Джон приступил к делу с усердием и азартом истого гурмана, дегустирующего изысканное кушанье, исподволь наблюдая, как меняется выражение лица любовника, как трепещут ресницы, прикрывая затуманенную зелень очей, как жемчужные зубы впиваются в будто налившиеся вишнёвым соком уста - губы его — как алая лента, любезны, как лилии, источающие текучую мирру — сдерживая готовый вырваться вздох, как сжимаются и разжимаются тонкие пальцы, цепляясь за прочную сыромять удерживающих запястья ремней. Следуя скорее этим подсказкам, нежели намёкам притихшей, будто решившей оставить их тет-а-тет с возлюбленным Связи, Джон продолжил обольстительную атаку. И его усилия, подкреплённые отточенным мастерством, были вскоре вознаграждены сторицей.       Шерлок застонал низко и бархатно, и от его голоса, звучащего, как само искушение, Джона пронзила сладостная судорога, заставив оторваться от нежно терзаемых розовых жемчужин и устремиться к источнику сего божественного звука. Выпив стон любимого, как глоток драгоценного напитка — должно быть, у амброзии и нектара вкус шерлоковых губ — изощрённый палач вернулся к прерванным чувственным пыткам, присовкупив к ним истомляющие поглаживания. Рука воина неутомимо и ласково плутала по светло-опаловой коже, задерживаясь то на гибкой талии — и стан твой подобен стройному кипарису — то на подрагивающих мышцах подтянутого пресса — живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; ворох пшеницы, обставленный лилиями — то на широко разведённых бёдрах — округление бёдер твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника — в блужданиях своих раз за разом касаясь возбуждённого паха, ухоженностью не уступающего цветочным куртинам в королевском парке.       Быстро разгадав и смиренно приняв предложенные Джоном правила игры, Шерлок прилежно исполнял свою роль, кусая губы и сдерживаясь изо всех сил, дабы позволить Его Величеству считать каждый сорванный с упрямых уст стон своим личным безусловным достижением. Но когда от непрерывных ласк, сменяющих друг друга в умопомрачительном водовороте нескончаемого блаженства, тело принца, казалось, готово было воспламениться, к очередному стону прибавилось просительное и почти жалобное:       — Джон, пожалуйста… — на что Шотландец, хищно улыбнувшись, лишь качнул головой:       — Тшшш, Шерлок… Ты же сам хотел, чтобы я тебя помучил. А каким именно способом — это уж оставь решать мне. Итак, ты просишь пощады, насколько я понял?       Умело брошенный вызов попал в точку — своенравный строптивец мотнул взлохмаченной шевелюрой и, откинувшись на подушки, закрыл глаза, готовя свои бастионы к новому приступу всей королевской рати.       Вновь усмехнувшись этой самоуверенной готовности и с затаённым восторгом предвкушая, что же будет, когда начнётся основной штурм, Джон возобновил атаку, повторяя ртом уже проложенный рукою маршрут. Но как только королевские уста, осчастливив страстно-нежным вниманием живот и бёдра возлюбленного, нацелились на главный предмет своего тщательно продуманного паломничества, бывший Преданный встрепенулся и попытался возразить, по, видимо, всё ещё не искоренившейся до конца привычке полагая себя недостойным оказываемой чести. Перебив возражения проверенным способом — поцелуем, настолько глубоким, что дыхание их успело соединиться, став одним на двоих — Джон почти серьёзно пригрозил воспользоваться замеченным среди подготовленных приспособлений кляпом, если его избранник не прекратит бессмысленные протесты.       — Мне бы не хотелось этого делать, но не могу же я всё время затыкать тебе рот поцелуями, Шерлок, — заявил он с демонстративной рассудительностью и вновь сосредоточил свои внимательные ласки на бёдрах возлюбленного и маняще проступающих сквозь опаловый атлас кожи подвздошных косточках.       Вожделенный приз, твёрдостью подобный вырезанной из мрамора статуэтке, а цветом и налитой сочностью — нераспустившемуся бутону розы, источал горьковатый аромат и притягивал взор затейливым переплетением тонких голубых вен. Расположившись так, чтобы позволить Шерлоку беспрепятственно наблюдать за своими дальнейшими манипуляциями, и находя в этом дополнительное очарование предстоящей мистерии, Джон для начала осторожно приподнял плотно прильнувший к животу пурпурно-розовый стебель, наслаждаясь его элегантными пропорциями и бархатной поверхностью. Перламутровая капля, подобная утренней росинке, матово поблёскивала на обнажившемся вишнёвом глянце, и Шотландец слизнул её, смакуя непривычный вкус. Шерлок шумно вздохнул, явно намереваясь как-то прокомментировать происходящее, но, памятуя о монаршем предупреждении и, должно быть, не решаясь проверить его нешуточность, лишь плотнее сжал губы, словно собираясь не сдаваться до последнего. Однако намерения Ватсона были слишком серьёзными, а желание добиться своего — почти безграничным, да и опыт, полученный от изобретательного и всегда стремящегося доставить как можно больше удовольствия любовника, представлял собой прекрасное руководство к действию. Не медля более ни секунды Джон принялся обхаживать подрагивающее в его руке сокровище, согревая поцелуями и лаская дыханием, не щадя ни языка, ни горла, превратив собственный рот в орудие утончённого возбуждения и изысканной неги, источник умопомрачительного наслаждения.       Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени её люблю я сидеть, и плоды её сладки для гортани моей.       В том, что старания Его Величества достигают намеченной цели, убедиться было не трудно: и до этого вконец распалённый добровольный пленник, точно позабыв и об отведённой ему роли, и о принципе никогда не просить пощады, вскоре забился в удерживающих его путах, словно птица в силках, выгибаясь в неистовом желании ответить на осыпающие пылающую плоть ласки и оглашая опочивальню всё учащающимися упоительными стонами. И когда Джон, свободной рукой массирующий основание любовного орудия избранника в такт со скользящими движениями собственных губ, бережно проник влажными от слюны пальцами во внутрь изнемогающего от вожделения тела, отыскивая там заветное местечко и мягко, в ритм пульса, надавливая на сию поистине магическую точку, его восхитительный возлюбленный сдался окончательно, выстонав сквозь искусанные уста страстно и умоляюще:       — Джоооон!..       Чувствуя себя безоговорочным победителем, достойно вышедшим из этого поединка с самим собой, и не имея больше сил сопротивляться ни искушающей мольбе своего прекрасного Ангела, ни собственной телесной жажде, Ватсон в мгновение ока расправился с мешающими ремнями, почти виновато сцеловывая с изящных запястий оставленные грубой сыромятью следы и с радостным удовлетворением отмечая, что развязывание пут доставляет ему несравнимо большее наслаждение, нежели завязывание.       Шерлок, облегчённо всхлипнув, набросился на своего нежного истязателя с жарким исступлением, словно намереваясь уравнять счёт всем излитым на него ласкам и даже приумножить их сторицей. Джон, предполагавший в освобождённом любовнике подобную пылкую неистовость и мечтавший о ней не меньше недавно стреноженного Холмса, отвечал тем же. Они схлестнулись, как два неукротимых урагана, без раздумий пуская в ход зубы и ногти, рыча и наваливаясь друг на друга, срывая тяжёлую ткань балдахина и путаясь в ней, сбрасывая на пол подушки и, в конце концов, сами оказавшись на полу — но всё это было не важным, пустым и не стоящим даже тени внимания.       Имели значение лишь их любовь и желание слиться воедино, пусть даже на несколько бесценных мгновений. И когда это случилось, Джон, растворяясь в тесноте обожаемого тела, обнимая крепко и жарко, и сам будучи заключённым в не менее страстные объятия, дойдя до грани и пытаясь удержаться ещё хотя бы мгновение, уткнувшись лицом в стройную шею Шерлока, выдохнул последнее, пришедшее в голову:       — Чем возлюбленный мой лучше других возлюбленных?       И сам же ответил, заглядывая в сияющую восторгом бирюзу:       — ВСЕМ!       Чуть позже, когда буйствующие желания, наконец, были временно удовлетворены, а испепеляющая страсть несколько поутихла, набираясь сил для новой вспышки, Джон пренебрежительно кивнул в сторону больше не внушающих неприятных опасений приспособлений:       — Убери, милый. А лучше — просто выброси. Не думаю, что нам это когда-нибудь понадобится. Как видишь, всем моим сущностям нужен лишь ты — и ничего более. Ты, Шерлок! Никаких игр — только любовь. Согласен?       Разумеется, Преданный был согласен. Более того — сей мудрый вывод, столь категорично сделанный Джоном лишь после встречи со своим внутренним зверем, давно не был для Шерлока секретом. Он предполагал его, узрев Ватсона в Эплдоре, когда тот примчался к князю Магнуссену, чтобы спасти возлюбленного из липких лап бывшего Хозяина. Он подтвердил этот вывод в зале суда, где Шотландец, не веря в чудо, был готов пойти против законов Империи, только бы Шерлок остался жив. Он окончательно убедился в нём в Данерской крепости, когда Джон не покинул своего Преданного даже ради спасения собственной жизни. Но вот сам Джон… Шерлок видел. О, он на самом деле видел, как порой сдерживает себя его возлюбленный, опасаясь, что его тёмная сущность однажды встанет между ними, принуждая нарушить данную когда-то клятву: «Я никогда не поступлю с тобой жестоко и против твоей воли!» Не теряя контроль во всех иных ситуациях, с Шерлоком Джон всегда чувствовал себя несколько за гранью привычного «я», упивался этим, но и боялся одновременно, не имея возможности расслабиться и отпустить себя по-настоящему. Как только «зверь» приближался, Шотландец, лишь замечая его зубы и когти, загонял бедолагу обратно в глубины сознания, лишая себя и свободы, и источника неисчерпаемой силы. И сейчас Преданный был невероятно доволен собственным решением взять, наконец, ситуацию в свои руки, поставив Ватсона перед невозможностью уйти от неизбежного и, пройдя сквозь страх, избавиться от него навсегда. Как он и предполагал, всё удалось как нельзя лучше.       Даже слишком хорошо.       Но это почему-то совершенно не беспокоило.       Шерлок не спал. Уткнувшись носом в пшеничного цвета макушку умиротворённо посапывающего Джона и просто поддавшись ленивой, сменившей бурные восторги и фейерверки неге, он думал. И не только об удачно проведённом эксперименте, о котором, дай Бог, Его Величество никогда не догадается.       Он думал о том, что именно так и ощущается дом — запахом медового вереска в перемешку с солёным потом и ещё чем-то, упрямо ассоциирующимся с полуденным зноем и солнцем, ярко освещающим крутые склоны шотландских холмов.       О том, какие извилистые и сложные пути ведут к тому единственному месту, человеку или нескольким людям, что в итоге становятся олицетворением твоего родного очага, твоего истинного пристанища: через боль, через кровь, сквозь череду заблуждений и жертв — твоих собственных и чьих-то во имя тебя.       О том, что любить — это самая удивительная, самая невероятная, самая непредсказуемая способность и удел на свете: порой трагичный и болезненный, порой безумный, но, тем не менее, всегда невероятно, невозможно захватывающий и прекрасный.       О том, что все его размышления в этот предрассветный час странны до нелепости и о том, что, по-видимому, именно так и переживается счастье.       Потому что он был абсолютно уверен: сейчас, бережно сжимая в объятиях любовь всей своей жизни, сам опутанный его руками и ногами, чувствуя родное дыхание на своей шее и спокойный стук дорогого сердца, бьющегося в унисон с его собственным — он счастлив. Абсолютно.       И ещё он думал о том, что его Джон прав.       Человеком всё-таки быть совсем неплохо.