Ghost

В заброшенном парке тихо. Ветер изредка колышет уже не такие яркие, как летом, но еще и не успевшие пожелтеть, листья деревьев. На грязных ступеньках полуразвалившейся беседки холодно, и, пожалуй, Артур уже давно мог бы найти себе место уединения получше, и он сам не понимает, почему до сих пор не сделал этого. Всё-таки, он за эту осень приходил сюда всего три раза, /хорошо, не за осень, а за одну неделю сентября/ только тогда, когда становилось совсем невыносимо. И он ведь не мог так быстро привязаться к этому месту, правда? — Эй, братишка... — слышит он знакомый голос, и, нет, пожалуйста, только не снова. — Эй... Артур тихо шипит проклятия и закрывает лицо руками, впиваясь ногтями в кожу. Скотт умер. Скотта нет. Он не может его видеть, просто... Не может. Артур не псих, умершие не возвращаются, и... Его плечо вдруг словно резко обливают ледяной водой, и Артур знает это ощущение. После к нему привыкаешь, но поначалу — ежишься, холодно безумно. — Арти... — Артур прекрасно ощущает руку у себя на плече, но оборачиваться не хочет. Он надеется, что Скотт исчезнет. Всё еще надеется. Глупый, глупый Керкланд. — Обернись пожалуйста, братик, — голос у Скотта совсем не такой, какой был раньше. Скотт говорит грустно, но ласково, любяще, чёрт побери, и боль снова возвращается, нахлынивает резко, волной, и это уже не хандра, преследующая его всё время, нет, это как будто вырвали кусок кожи с мясом. Боль резкая, пульсирующая и убивающая, и Артур знает: пока Скотт рядом - не уйдет, не схлынет, не даст вздохнуть. И Артур слишком слаб, чтобы терпеть, и поэтому он оборачивается к Скотту и смотритсмотритсмотрит, потому что знает: чем больше будет смотреть, тем меньше боли будет чувствовать сейчас /и тем больше — потом/ Скотт красивый. Он совсем не соответствует традиционным представлениям о красоте, он красивый по-своему. Просто смотришь на то, как он держит неизменную сигарету, как вдыхает дым, обхватывая губами фильтр, как стряхивает на землю пепел, и понимаешь — красивый. — Я скучаю, братик, — улыбка у Скотта печальная, совсем не такая, как раньше. Раньше эти губы вечно были растянуты в ехидной усмешке, раньше эти губы отдавали терпким привкусом виски и сигарет, а теперь... Теперь каждое их касание — словно обжигающий лед, и Артуру от этого физически больно, потому что он вспоминает, как касались эти губы его раньше, и тогда казалось, что на его теле оставались ожоги, но это пламя было болезненно-приятным, и не хотелось умереть от холода /поцелуев/ А сейчас — сейчас этот парадоксально сжигающий до кости холод, и эта вечная печаль в побледневших глазах, которые раньше были синими, а теперь — льдисто-голубые, и, господи, как же холодно. И Скотт, Скотт не тот, другой, такой не похожий на себя, что Артур хоть сейчас, добровольно, готов приставить пистолет к виску, который будет держать не кто иной, как сам шотландец. От прошлого Скотта остался лишь сизый дым, да и тот побледнел как-то. Глаза у Скотта — больные. Больные, но, чёрт возьми, всё так же затягивающие, и Артуру еле удается держать себя в руках, потому что /Скотта нет, Артур, Скотт мертв, а ты не сумасшедший, соберись, чёрт возьми, ты не псих, не шизофреник, это просто временно, это пройдет, всегда проходит. Призраков нет, Артур, в призраков верит чертов американец, а ты разумный человек, ты не веришь во всю бурду и мистику, нет того и этого Скотта, Скотт был один, и он умер. Давай, ущипни себя, ты же спишь, моргни, и Скотт исчезнет, давай, давай/ — Больно, родной? — голос у Скотта ласковый и успокаивающий, как будто он с ребенком разговаривает, и Артур с какой-то абсолютно не присущей ему нежностью вспоминает детство, чертово детство... Как Скотт учил его плавать, столкнув в воду с борта лодки, как они воровали печенье из ларька около дома, как Скотт играл на гитаре какие-то никому не известные шотландские песни... — Больно, да? Ничего, Арти, потерпи. Оно пройдет, уйдет. Все уходят. Скотт говорит тихо, слишком тихо для того, настоящего Скотта, этот показывает эмоции, когда тот предпочитал носить вечную маску. — Поговори со мной, Арти... — просит он. Артур вцепляется пальцами в свои волосы, лишь бы не сказать что-нибудь в ответ. Он понимает: если заговорит, это будет точкой невозврата, Скотт будет преследовать его всегда и везде, а не только в этой заброшенной беседке. — Ничего, Арти, я понимаю, — грустно улыбается шотландец. — Я понимаю, ты не хочешь со мной разговаривать, — Скотт садится на ступеньку рядом с ним и обнимает за плечи, и холодно так, что хочется просто умереть быстро. — Умереть быстро? — смеется Скотт, и чем-то отдаленно становится похожим на прошлого себя, но вскоре эта усмешка пропадает. — Но я же умирал медленно, а, братик? Сколько дней я, еще живой, лежал в этой грязи? Артур утыкается носом в колени, чувствуя лед еще больше, видимо, Скотт сжал его в объятиях еще крепче. Скотт говорит нежно и ласково, но именно его тон и является тем самым ножом, что разрезает Артуру сердце на мелкие кусочки. — А цветы? Помнишь те цветы, что ты принес мне на могилу? — Скотт снова тихо смеется. — Лилии... Красивые, Арти. Но ты красивее. И Артур не выдерживает. Он отпускает себя. Слезы начинают течь по его щекам, он сжимает руки в кулаки и кричит, кричит, кричит... — Тише, родной, — Скотт ледяными пальцами нежно вытирает слезы с щек Артура, и тот держится, стараясь не отшатнуться от этого пронизывающего холода. — Тебя нет... Ты ненастоящий... — отчаянно одними губами шепчет Артур, но Скотт его слышит. Раз он может читать мысли, что ему какой-то шепот, верно? — А может, ты? — Скотт улыбается, и эта улыбка заставляет задуматься, один ли Артур тут псих. И эту мысль, конечно, шотландец не оставляет без внимания. — Тут нет психов, Арти. Просто я так скучаю по тебе... Но я не могу отходить куда-то далеко от этой беседки, поэтому жду каждого твоего появления здесь. Артур рушится слишком быстро. Словно все те месяца, что он пытался свыкнуться с мыслью о том, что брата больше нет, были ничем. — Я тоже скучаю... — слезы всё еще застилают глаза, и Артур жмется к Скотту, ближе, сильнее, продираясь сквозь обжигающий лед. — Я так сильно скучаю. Эти кошмары... Каждую ночь. Помнишь, в детстве они мне тоже снились? — Артур жалко всхлипывает, потому что он, чёрт возьми, разговаривает с пустотой, но уже не может остановиться. — И, знаешь, каждое утро, когда я просыпаюсь, в мозгу одно и то же: "Скотт". Мне так больно каждый день, я просто не могу... И так же резко, как начал говорить, замолкает. Пару минут они сидят в тишине, а потом Скотт тихо произносит одну единственную фразу: — Почему же тогда позволил мне умереть, а, братик? И Артур вдруг почему-то вспоминает, какие принес Скотту цветы, и ему вдруг кажется, что с неба на них сыплются розовые лилии. Чертов цветочный дождь. И он воет, воет в голос, а Скотт лишь грустно улыбается и только крепче прижимает его к себе...