RUN BOY RUN

Он лежал, смотря перед собой пустым взглядом. Он мог лежать так по четыре, пять часов кряду, вставая лишь за водой или по нужде. В тот день он нашел в себе силы позвонить Юико и предупредить ее, что его не будет. Сколько? Он не знал. И попросил предупредить Шинономе-сенсей о своем отсутствии. Звонить учительнице, слышать ее голос, говорить ей, что его не будет из-за Соби (он всегда предпочитал говорить правду, да и что уж скрывать — расставание с Соби было веской причиной не ходить в школу), слышать в ее голосе тревогу — и за себя и за «Агацуму-сана»… Нет, пусть лучше не знает. Юико может быть тактичной и смышленой порой, она найдет слова для Шинономе-сенсей, прикроет… Шли четвертые сутки. Мир сузился до размеров одной комнаты. Эмоции сменила необъятная пустота. Запах волос и сигарет Соби; вкус — еда, что он готовил; ощущения — тепло его рук, нежный и проникновенный взгляд; забота, трепет, доверие, сила, отчаяние, непонимание, ярость, — все это было связано с ним. А без него ничего не осталось. Без него он стал пустым. Он не плакал больше. Только тогда, на кладбище, когда ловил его ускользающую руку, когда неверяще смотрел в глаза ему, и зло — на брата, когда кричал на них обоих, кричал мирозданию, кричал… Сэймей смотрел с насмешкой, с немым для брата приговором. Подобно палачу он занес руку и взвизгнуло, поднялось вверх лезвие гильотины: холодное, опасное, притягательное… Ну же, милый братик, чего же ты ждешь? Вставай на колени, а сюда, милый, клади головушку, прикрой глазки… Не бойся, будет больно лишь одну секундочку, я обещаю, лишь секунду! И дальше все, никакой боли, свобода, очищение, радость! Сжатые губы Соби, его трясущиеся ладони и нервно дергающийся кадык. Рицка смотрит в глаза — некогда голубые, сейчас — черные, как Система, как смерть. Сэймей передает веревку в руки Соби и улыбается во все зубы, отходя назад. Соби не смотрит на мальчика, он смотрит перед собой, и по щекам его текут слезы — чистые, наивные создания, свободные от него и от его воли. Свист падающего лезвия… Рицка не плакал, потому что слезы тоже были по Соби… Прижимая ладони к груди, он прислушивался к своему сердцу, проверяя, живо ли оно. Чье это сердце теперь? Его? Но кто это — он? Он не помнил себя прошлого, а нынешний он — тоже не он. Нынешний Рицка был в Соби, целиком, как Соби был весь в Рицке: они стали мирами друг для друга, воздухом, водой, солнцем, небом и звездами, теплом и нежностью, трепетом, любовью… Они научили друг друга жить, они научили любить и принимать любовь, они учились творить добро — для себя и окружающих. Они были неразлучны — так думалось Рицке до конца, до того последнего вздоха на кладбище. Он знал, верил, что их сила, сила их любви сильнее всего на свете, и что Сэймей теперь им не указ. Соби убил его, Рицку. Нет, он не был в этом виноват. Его заставили, принудили. Это все Связь… Она, оказывается, никуда не пропала. Связь, терновая ветвь на шее, ядовитая змея, которая, наконец, проснулась, и, увидев жертву, напала на нее. Соби не виноват… Ни в чем не был виноват. «Рицки» теперь тоже нет. Как это — в очередной раз собирать себя по кусочкам? Узнавать себя? Как теперь дышать — одному? Слышать себя, жить с собой? Начинать заново открывать этот мир, мир, который до этого был так понятен и надежен, так безопасен, ведь заключался в одном человеке. Соби больше не мир, мир — это нечто иное… Жестокое, грязное, болезненное, отбирающее самое дорогое и ценное. Звонит мобильник. Он слышит и чувствует вибрацию, которая раздается где-то глубоко под ним, в слоях одеял, под подушками. Шевелиться лениво, не хочется, да и сил нет совсем… Но на секунду его прошивает мысль, что, быть может, это Соби, и мальчик подскакивает, отчаянно раскидывая и вороша постель в поисках источника шума. Номер неизвестный, и оттого Рицку прошибает пот. — Привет, Ри-тян! Телефон выпадает из рук, мальчик замирает, сидя на коленях. «Не он…». Не Соби. И даже не Сэймей. Кио. Он поднимает мобильник, прикладывает к уху. Обреченно и безжизненно отвечает: — Да…? — Эээ…– недоуменно тянет Кио, явно не ожидая услышать такие интонации в голосе мальчика, — Ри-тян, ты заболел? — интересуется он осторожно, чуть понизив голос. «Заболел»…? Болеют, обычно, еще живые. А он насчет этого сомневался. — Мой брат забрал Соби. Забрал и, скорее всего, увез. Поэтому, Кио-кун… он вряд ли скоро появится в университете, если появится в городе вообще… — отвечает Рицка отрешенным голосом. Вот она, правда, сказанная его словами. Так просто, так буднично, всего лишь слова, которые скрывают под собой, казалось, целую вселенную боли. На том конце провода слышатся лишь чужие приглушенные голоса, Кио же молчит. Спустя полминуты он, севшим голосом, произносит: — Я сейчас приеду, и мы поедем к нему домой. Может, ты что-то захочешь забрать себе… в общем, нужно забрать все. Он никогда не оплачивал аренду на несколько месяцев вперед, все боялся… «Он знал об этом?! Знал, что Сэймей заберет его, рано или поздно?». Идея Кио Рицке совсем не нравилась. Абсолютно. Это как признаться в том, что Соби нет рядом… Нет вовсе в этом мире. И никогда не будет. Рицка падает лицом в кровать, сотрясаясь в бесслезных рыданиях. Кио отключается, выбегает на улицу и ловит такси. Тишину разрезает звук пощечины и тихий смех. Нисей прижимает ладонь к щеке, хохочет во весь рот, улыбается одними глазами. Сэймей смотрит загнанным зверем, из носа благо что дым не валит. Шерсть на хвосте дыбом, уши заведены назад, щеки покраснели. — Скотина… ничтожество… дрянь… — выплевывает Аояги, вытирая губы тыльной стороной запястья. — Да, да, дорогой. Это все я. Ну же, обними своего Бойца! Только так мы сможем вернуть нашу Связь. Ну, а еще лучше, если ты отдашь мне свои ушки… — мечтательно произносит брюнет, обнимая себя за плечи. — Я лучше прикончу тебя. Своими собственными руками, мне даже Агацума не понадобится… — Это не честно, Сэй-ча-а-ан. Я защититься-то и не смогу… Теперь уже черед Сэймея смеяться. — Ты мне говоришь о чести? Человеку, который приказывал тебе убивать? Калечить? Насиловать маленьких девочек? Разрушать человеческие судьбы? У тебя явно вместе с ногами и мозг отнялся… Нет, я не благородный самурай, но знаю одного… Нисей подрывается, вытягивает вперед руки, обвивая ими талию Сэймея и кладет голову ему на колени. — Не зови его… — глухо — Останься со мной, пожалуйста… еще немножко. Аояги от такой фамильярности начинает трясти. Желая проучить наглеца, он привычно дергает нить Связи, так, что, кажется, та сейчас порвется, но лишь спустя несколько мгновений понимает, что дергает не за ту нить. Что, в общем то, она осталась одна… Сэймей отпихивает Возлюбленного от себя на подушки, но не бьет его. — Спи, — с нажимом произносит он. Нисей усмехается, скрещивает руки на груди. — Если ты так и будешь приходить раз в несколько месяцев, то увидишь меня в такой же позе, только не в кровати, а в гробике. Подумай, Сэй… В дверь стучатся. Соби. Он заходит в ванную, включает свет, начинает разматывать бинты. Пару небольших кровавых пятен, ерунда, но все равно надо поменять повязку — Сэймей не терпит вида крови. Грудь на удивление зажила быстро, но разматывать утяжку он пока не решается. После Соби пытается смотреть телевизор, но от него лишь начинает болеть голова. Ложится, согнувшись в три погибели, на диванчик и намеревается поспать, но уснуть не удается. Да и Сэймея надо дождаться и забрать… Он пытается прислушаться к Связи, но там привычная пустота и темнота. Их связь с Сэймеем односторонняя, но вот Связь Сэймея с Нисеем… Они едины именем, они чувствуют друг друга, слышат, ощущают, понимают без слов. Они — нормальные, а он — бракованный экземпляр, пустой сосуд, который никогда не наполнят. Под руку попадают листы бумаги и карандаш. С минуту Соби не решается взять их в руки и начать рисовать. Сэймей отнял у него и это… Считает его картины «бессмысленной мазней», а само рисование «пустой тратой времени». О том, что для Соби рисование остается единственной отрадой он заговорить не решается. Но карандаш ложится меж пальцев, лист разглаживается ладонями, прогревается. Соби склоняет голову набок, погружаясь в себя и начинает водить карандашом по листу. В эти мгновения, как, впрочем, и всегда, когда он писал картины, его сознание отключается, и он уносится в другие вселенные. В его собственные выдуманные миры, яркие и живые. В них многообразие красок, в них свет и тепло, в них любовь. С ног до головы прошивает болью, так, что Соби невольно вздрагивает, вытягивается струной и сжимает зубы. Это Сэймей дергает за Связь, но уж больно сильно… Он хоть и отличается садистскими замашками, но обычно все же действует аккуратнее. Сильно, но не так… Соби встряхивает головой, смотрит на лист бумаги. На него черной пустотой смотрит Система. Он появляется в коридоре квартиры, осторожно стучится в дверь спальни. — Заходи, — отзывается Сэймей. Аояги-старший как-то невероятно возбужден: ушки торчком, хвост бьет по ногам. Нисей бледной статуей спит в кровати, сложив руки на груди. Он спит или же…? Соби на секунду замирает всем существом, смаргивает, пытаясь прогнать наваждение. — Он жив. Все нормально. Истерика очередная… Боги, за что мне такие слабаки, понять не могу… Один сражаться не умеет, второй досражался до инвалидной коляски… Сэймей проходит мимо Соби, направляясь на кухню, и сильно задевает Бойца плечом. Соби, бросив последний взгляд на Нисея, идет следом за Жертвой, закрывая дверь. — Ну что, ты готов к завтрашнему бою? — Всегда готов, — следует тихий ответ. — Всегда, говоришь…? — Сэймей, стоящий до этого к Соби спиной, разворачивается с ножом в руке. В глазах его боль и кровь, в глазах его праведный огонь, безумный, жуткий. Он подходит к Агацуме, прижимает обух ножа к открытым ключицам, ведет вверх по шее, сквозь бинты, обводит острием линию челюсти, — Значит ли это, что ты готов умирать — всегда? А, Со-би? Несмотря на разницу в росте, Сэймей всегда оказывается выше. Он пожирает Соби глазами и ненавидит-ненавидит-ненавидит. Ненавидит с такой силой, что воздух вокруг него вибрирует и раскаляется. Стискивая пальцами шею Бойца, надавливает режущей кромкой на его щеку, заливаясь смехом. Глаза Соби расширяются от удивления, но он лишь стискивает пальцы в кулаки. Ему совсем не больно и не страшно, но вот… — Что, Агацума? Минами так трясся, молил слезно, чтобы я не уродовал твое лицо, вот прямо ноги мне целовал… И ты всегда защищал свою мерзкую мордашку, прикрывал ее. Мог в кашу быть избитым, но лицо никогда не давал. А сейчас я уродую его. Минами находил его ангельским… Но, знаешь, мне все равно, как выглядит мой Боец, он лишь машина, вещь, притом моя вещь. А я могу делать со своими вещами… — он тянет Соби за волосы, наматывает их на кулак и совершает несколько легких взмахов ножом — все что угодно! Вот, лишил тебя чести, «доблестный самурай»! Мягкие пряди белым шелком ссыпаются на пол. Агацума прикрывает глаза, в надежде не дать Аояги еще больше поводов для насилия. Сэймей смеется безумно. Кровь стекает по щеке, но Соби не страшно. Он ничего не боится. Рицка не решается рассказать, поделиться. Ехать в школу и задавать Минами вопросы — тоже. Конечно, он мог бы ему позвонить и, перечислив все происходящее с ним, спросить, неужели и правда у него объявился природный Боец… или она все-таки Жертва? Всю ночь он промучился в размышлениях, ворочался с боку на бок, смотрел на картину Соби, подвешенную над кроватью и, вновь зарываясь в одеяле, пытался уснуть. А если он все же пустит Систему в свою жизнь? Допустим, он станет вновь сражаться. Поможет ли Система найти Соби? Поможет ли найти Нелюбимому — Возлюбленного? Рицка усмехнулся. Какая ирония. Его брат-садист и Beloved! Человек, так обошедшийся с Соби… с матерью и отцом. С ним, в конце концов! Но, да. Он все равно любил своего брата. Тогда Имя ему дано не просто так… Сэймея будут продолжать любить, ему будут продолжать поклоняться, благословлять, падать ниц, что бы он ни делал… Пока он носит это имя. А Рицка… Любит ли его кто? Юноша закидывает ноги на стену, обнимает подушку. Улыбается. Любят. И еще как. Мама с папой, Юико и Яей, Йоджи с Нацуо, Сого-сенсей, Кацуко-сан тоже любила, Кио как-то тоже ляпнул… Разве это мало? Или много? А что вообще понимать под «много» или «мало» в отношении любви? Рицка стонет, накрыв лицо подушкой. Когда Соби его любил, это было много. Потому что любовь его была повсюду. В его заботе, нежных прикосновениях, в его радостном взгляде, когда они встречались после школы, или когда он заслонял собой Рицку в боях… Тогда Рицка тонул в этой, единственной, но столь всепоглощающей любви. Он только сейчас это понял, когда немного повзрослел… Сейчас же появилась Азуми. Сможет ли он полюбить ее так же сильно, как его любил Соби? И нужно ли это? Он прикрывает глаза и проваливается в беспокойный сон. Просыпается он ближе к полудню, когда яркое солнце висит в зените, а птичий гомон будит получше будильника. Вчера была выходная суббота, которую он провел с близкими и друзьями, а значит сегодня нужно прибраться дома, сходить за продуктами и приготовить овощи на пару дней вперед. Да и в зале неделю не был… В магазине ему звонит Юико. Извиняется за себя и вчерашний вечер, переживает, что испортила Рицке настроение. Осторожно извиняется и за Азуми, за то, что привела ее, «Рицка-кун, я правда не хотела, чтобы ты подумал, будто я вас свожу…», на что Рицка отвечает, что Азуми все ему рассказала, и «не переживай, Юико». Пока Рицка ходит по отделам и складывает продукты в корзину, Юико на том конце провода щебечет, рассказывая, как они все впятером спали в ее комнате, какой подняли шум, как ворчал Яей и как обнимались во сне Йоджи и Нацуо. Она не знала, конечно же, что ушей лишились они оба и друг благодаря другу, но если бы узнала, то вряд ли удивилась бы. — Скажи этим лентяям и пьяницам, чтобы в четыре были в зале. Иначе заставлю их бегать пятикилометровый кросс на время, — произносит Рицка, расплачиваясь на кассе. Юико транслирует послание Рицки и заливается смехом, после чего передает: — Они придут. Таблеток от головы только напьются и придут! Поздно вечером Рицка падает на кровать ни жив ни мертв. День был суматошный, Саган загоняли его («их двое, а я один!») в зале, да еще уроки надо было сделать. Сон этой ночью пришел быстро, стоило только глаза закрыть. Утро, будильник, спешка, душ, быстрый завтрак, рубашка, брюки, ботинки. День, занятия, перемены, бенто, зеленая трава, розовые хвостики Юико. День, приближающийся к вечеру, книги, полки, читательские листы, этажи, лестницы, аудитории и преподаватели. Но внезапно его бьет, словно обухом по голове. Едва не роняя стопку книг, он встречается взглядом с Такаги-тян.