RUN BOY RUN

— Сигемори слушает. C темно-серого неба срываются первые капли дождя. Холодные, крупные, кажется, одной такой хватит, чтобы оставить на коже шрам, рубец, жженый след. Сэймей методично-слабо бьется затылком о стену, смотрит в небо, с пустотой во взгляде наблюдая за собирающимся полотном маленьких убийц. — Аояги. Старший. Мне нужна услуга. На том конце слышится тяжелый удивленный вздох. На том конце, в далекой Японии, останавливается время, и вновь пускает свой ход. Даже у того, чье имя Безликий, заканчиваются слова и замирает сердце. От страха ли, радости ли, облегчения ли, возбуждения ли…? — Агацума ушел в отпуск без меня. Надо его достать… — начинает Сэймей, меланхолично, словно в прострации, растирая на щеке первые, несдерживаемые небом, капли. — Здравствуй, для начала… — громкий стук сердца, клавишный перебор, клацанье мыши, — Лондон. Ого, куда вас занесло… — Да, да… Аэропорты просмотри. Сегодня, начиная с одиннадцати утра по-нашему и до конца сегодняшнего дня. И, заодно, прошерсти один ноут. Данные у тебя на почте. — Не много ли просишь? — Вы мне все еще должны. Минута молчания, затяжка, выдох в динамик. Дождь усиливается, Сэймей, не отнимая трубки, отлипает от стены, и, пошатываясь, выходит к оживленным улицам. — И приставьте наблюдение за братцем, — на последнем слове губы кривятся. Мужчина останавливается рядом с автобусной остановкой, не желая прятаться от дождя под спасительной крышей. Люди, их так много, вжимаются вглубь маленькой стеклянной пещеры, боясь настоящего властителя этих мест — сурового ветра с Атлантики, сталкивающего друг с другом облака, что в порывах яростной борьбы низвергаются леденящими души ливнями. Наконец, на том конце оживают: — По базам его фамилия не числится. Но я еще по камерам пробегусь, скрипт только подпилю… Но подумай сам, он мог и не улетать никуда, остаться в городе. Хотя тут опасно: ты его по Связи выследить сможешь легко. Или на электричке укатить далеко за город, а там на автобусе: в пригородах, как я знаю, паспорта не всегда спрашивают. Да и имя, в конце-концов, сменить… От последнего, кажущегося столь бредовым, предположения Сэймею хочется заржать во весь голос, но он лишь певуче произносит вместо прощания: — Хатсуко приве-е-е-т. И отключается. Он до конца не понимал, что делает. Не мог осознать. Сел в easy bus, доехал до аэропорта Гэтвик (Хитроу Сэймей будет проверять в первую очередь, потому как крупнейший и известнейший) купил билет в один конец на ближайший рейс (в Европу, а куда — не важно), зарегистрировался на него, («сумку в багаж или в ручную кладь?» — улыбка — «в ручную» — ответная вышла нервной, с дрожащими уголками), развернулся на сто восемьдесят градусов, увидел указатель с необходимым сектором, направился к нему, прошел паспортный контроль (застыл, смотря бесцветным взглядом куда-то выше сидящей за стеклом проверяющей, на несколько секунд, на последние несколько секунд, что отделяли его от свободы), еще один («вещи на ленту и в контейнеры!»), и, с успехом пройдя все кпп, пошел вдоль крохотных ларьков duty free. Все это на автомате, с абсолютной пустотой в голове, с разорванной, но не менее драгоценной нитью Связи, с дрожащими пальцами, со слезами, что подмывали к горлу, со стыдом, с ненавистью к себе. С желанием развернуться, рвануть через зеленый коридор, назад, в серые окраины Лондона, в еще более серый Лондон, в квартиру–клетку, в которой, как ему казалось, были заточены все те души, что он лишил телесного обличия. В которой находилась, пыша ненавистью, страстью к власти, его жизнь и смерть в одном лице, его, но ему не принадлежащий ни на йоту, Двуликий Янус, тот, кому он подчинялся без слов. Тот, кому он хотел подчиняться. Как бы он не презирал Систему, Бои, Связь, покуда он был нужен Сэймею, своей Жертве, он готов был сражаться и проливать кровь. Только у его ног он чувствовал себя нужным, а оттого — живым. И он поспешил бы назад даже будучи уверенным в том, что там его ждет наказание, ведь только на это он мог рассчитывать и об этом мечтать. Впрочем, Сэймей отлично знал о мазохистских пристрастиях Бойца, и вряд ли бы стал наказывать его телесными методами, как Соби хотелось бы. О, чтобы он сделал… «О, что бы я сделал…» — стонет Сэймей, и дерганным рывком, расталкивая пассажиров, выскакивает из автобуса. Дождь хлещет рьяно и бурно, высится плотной стеной, но ему не остудить гнева Возлюбленного, не затопить жар его сердца. Приказ, который Агацума выполнит, тем самым наладив утраченную Связь. А позже он будет вить из нити Связи такие веревки, что Боец будет беззвучно кричать, умирая. Нет, ему не будет больно — больно так, как он привык, но вот каждый нерв будет находиться в таком напряжении, что из глаз выступят кровавые слезы. А позже, когда надежные оковы его души будут уничтожены, и непослушный пес будет уже не в состоянии терпеть выкручивающиеся под кожей органы, Сэймей добавит остро отточенных иголок. Вонзит их в особо уязвимые места, и вот уже Соби плачет по умершим родителям, тянется к плети Минами, к холодной руке Сэймея, нежной щеке Рицки… Тянется, но нигде ему не отвечают, оставляя одного. Изможденный, с трясущимися конечностями, в слезах, упадет без сознания на пол, а на губах его будет теплиться лишь одно слово: «Прости». Злость продолжает бурлить волнами огненной лавы, застилает туманом глаза, и Сэймей, глубже натягивая капюшон, спешным шагом идет ко входу в метро. Нисею не спалось эту ночь. Бешено стучало сердце, отдавая болью в висках. Боль тягуче растекалась по телу, вернее, по тем оставшимся участкам, которые продолжали быть к ней чувствительными. Несколько раз он поднимался, с шумом забирался в коляску, доезжал до балкона и смотрел в коричневато-серое беззвездное небо. В Японии оно было совсем другим… Пересчитывал (пятый, шестой раз за ночь…?) деньги, недоумевая, откуда Агацума успел достать за сутки шесть тысяч долларов. Конечно, то была мелочь, в сравнении с тем, что могли Соби с Сэем выручить за первое место. Заработать легально он бы просто-напросто не успел, торговать телом — тоже. Толкать дурь? Да нет, опять же… Ведь ему еще с собой надо было что-то взять, а значит заработал он больше… Со всеми этими размышлениями Акаме понимал, что устает, и вновь катил к постели, где его ждала звенящая тишина. Но сна ни в одном глазу. И лишь страх легонько царапал острыми когтями душу, сжимал легкие, мягко, но так, что набрать полную грудь воздуха было невозможно. Три часа, Аояги еще нет. Он давно должен был приехать, злой, яростный, неистовый… Но его не было. И это ожидание выматывало душу похуже действий и слов любимой Жертвы. Неужели он не догадался, что они с Соби были заодно?.. Первая неделя пролетает одним мгновением, взмахом крыла белой птицы, одним порывом южного ветра, что нес с собой соль и солнце, частички тех теплых, вечерних разговоров, что ведутся на остывающих после жаркого дня открытых террасах кафе, запах пряных трав с рынка по соседству и мимолетную свежесть поцелуя. Того, что каждый вечер украдкой дарит Рицке Азуми. Кио первым замечает, как лучится счастьем Рицка. Пускай он все также хмур, иногда ворчлив, вечно рассудителен и строг с мешающими ему оболтусами (в лице Яея, Наны и «оболтуса-художника»), но его счастье… буквально чувствуется. Им заражаются и посетители, и кухня, да и все они. Потому Кайдо перестает после работы сопровождать Рицку и Азуми: тут все понятно без слов. И Кио тоже счастлив, пускай не за себя, но также ярко и всеобъемлюще. А как здорово они все вместе сходили на его выставку! Ребятня носилась по полумраку зала, и то и дело до него доносились, то там, то тут, восторженные возгласы. Он не соврал тогда про презентацию, но Рицка и слушать не хотел… Правда, он не знал, как Рицка отреагирует на небольшой зал картин Агацумы Соби. Хотел, конечно, предупредить, запретить, но тот сам увидел на стендах знакомую фамилию. Кио показалось, что глаза юноши застыли, а плечи вздрогнули. Этот взгляд… В нем была такая тонна грусти вперемешку с благодарностью! Тот самый взгляд, с которым он собирал вещи Соби, упаковывал его картины, забирал свои учебники и свою одежду из пустующей квартиры. Грусть и безысходность — они никуда не исчезли. Да, больше они никогда не говорили о Соби. Даже об умерших говорят, а они не говорили о живом… Но Аояги быстрым шагом срывается к дальнему залу, хватая за руку Азуми-тян. Та не говорит ничего, но оборачивается через плечо, пытаясь добиться объяснений от Кио, а он лишь улыбается ей, не говоря ни слова. Грустно, но улыбается. Рицка сам все расскажет. В маленьком зале темно, лишь картины подсвечены: какие-то сверху, некоторые снизу, а иные и вовсе с боков и углов. Холсты без рам, и Рицка невольно улыбается: рамы, как убеждал Соби — есть несвобода. И потому, что он не обладал свободой в полной мере, он пытался хотя бы через творчество познать ее вкус. Именно поэтому на его полотнах было столько воздуха, ветра и нежных крыльев разноцветных бабочек. Рицка приобнял девушку за плечи, тут же отпуская. — Этот зал посвящен работам моего очень близкого друга. Моего и Кио… У меня одна напротив кровати висит, помнишь? — начал Рицка, оглядывая зал вновь и вновь. Его голос разносился вкрадчивым шепотом по стенам, так, что на предплечьях Такаги-тян пошли мурашки. Но не от страха, нет. Он поражался, насколько точно был здесь настроен свет, с помощью которого картины, которые он помнил еще по своим воспоминаниям, воспринимались совершенно иначе. К тому же, он вырос с последнего раза, а потому видел в них много больше. — Он еще учился в университете, на художника, когда был вынужден покинуть страну. Картины ему пришлось оставить. С тех пор прошло почти пять лет… — И он ни разу не приезжал? — подала голос девушка, приближаясь к самому маленькому полотну. Внезапно на стене ярким огоньком вспыхнула голубая бабочка. Вспыхнула, и, взмахнув крылышками, полетела выше, к потолку. Она медленно, завораживающе летела, сбрасывая искрящуюся пыльцу. — Нет. Не приезжал и не звонил. Но прямо сейчас он с нами… Сердце юноши сжалось от тоски. Он протянул, было, руку к маленькому чуду, но синекрылая красавица, замерев, рассыпалась мириадами угасающих голубых огоньков. Перед роковым решением открыть свое сердце Азуми-тян Рицка провел несколько бессонных ночей, раскладывая на крупицы все то, что он испытывал, ощущал, предполагал. Заглядывал и вперед, строил теории вида «А что, если на них нападет Пара», «А что, если Азуми похитит кто-то из подчиненных Минами Рицу», «А что, если он ошибся, и она не та самая?..» Но разум был более не властен над душой, телом и сердцем. Все его существо трепетало, стоило ему увидеть ее маленькую, но такую складную фигурку, искреннюю улыбку, услышать звонкий голос. Он проклинал себя за слабость и отсутствие воли, но как же счастлив он был, работая с ней рука об руку, ловя ее теплый взгляд, принимая и даря поцелуи!.. Для него все было слишком быстро и стремительно, головокружительно; он был уверен, что никогда и никого не подпустит к себе так быстро, даже с Соби все было не так, но, видимо, это произошло. Младший Аояги чувствовал ее как саму себя, как свою часть, неотделимую, ощущал биение ее сердца в своей груди и готов был раскрыть крылья, взлететь в самую ввысь от переполняющего его чувства первозданной любви. Первый глоток воздуха, сухого, отдающего на губах йодом… Он прикрыл глаза от удовольствия, смакуя. То был вкус свободы, лета, жаркого июньского дня. Казалось, от него ему снесет крышу. Хотелось кричать, но он лишь коротко улыбнулся, невольно касаясь забинтованной шеи. «Так вот какая ты…». Яркоокая Венеция лучилась солнцем, жаром, многочисленными каналами и любовью, что пропитала воздух. Он так давно не видел такого яркого солнца, так соскучился по обжигающему сладкому теплу, что невольно снял с себя рубашку, оставаясь в майке. Впрочем, на этих оживленных, счастливых, влюбленных улицах никто и не смотрел на него. И не увидят они все те шрамы, ссадины, что почти не скрывала белизна тонкой ткани, и, тем более, бледная, почти бесцветная кожа. «Надо было прихватить солнцезащитный крем…» — подумалось мужчине, и он тут же оборвал себя на мысли, вспыхивая от ее дерзости. Но через мгновение выдохнул: он один. Сэймея нет рядом, не прочтет он этих мыслей, не подвергнет наказанию за вольность. Зайдя в ресторанчик у Гранд-Канала в районе Сан-Поло, Соби открылся неповторимый вид на канал, противоположный берег, толпы туристов, гондолы, неспешно рассекающие воды в оба направления и небольшие катера. Хотелось зарисовать неспешность, гармонию и красоту момента, но все, что мог мужчина, так это запоминать детали, впитывая, будто губка. Ему казалось, что он спит, что не он сейчас сидит, пьет вино, и смотрит сверху на проплывающие толпы туристов, на кипящий жизнью город, на тот самый, с картинок и телепередач, Гранд Канал… Венеция оказалась еще прекраснее, нежели он представлял себе. К горлу подкатил комок. Он жалел, что Сэймея сейчас нет рядом: даже он бы оценил расстилающийся захватывающий вид. И он был счастлив, что все же смог, успел в своей жизни увидеть его. Он был счастлив… но там, в холодной Англии, остался Хозяин: ему сейчас холодно, больно и зло. А ему счастливо. А Хозяину плохо. Агацуму согнуло пополам, и он зажал рот ладонью, чтобы не завыть, не разрыдаться брошенным шестилетним мальчиком, слабым и беззащитным. Он остался один, и он не знал, что делать с этой свободой. И заслужил ли он ее? Не успела пройти неделя, как Нагиса взвыла: дорога до Лун занимала больше двух часов, она перестала высыпаться, чувствовала себя ужасно, и совершенно не готова была находиться в лаборатории даже пяти минут. Посоветовавшись с Наной и выбив (по-другому не скажешь) из Минами отпуск, она сняла небольшую квартиру недалеко от кондитерской. Нана, не говоря ни слова, присоединилась к ней, оставляя недоумевающего директора управляться со всеми системами, механизмами и приборами. И все бы хорошо, но вот на душе у начальника лаборатории было неспокойно. Она терзалась все то время, что дожидалась возвращения сыновей из путешествия, потому как никому не могла рассказать о том, что узнала: перво-наперво именно на нее была оставлена кондитерская и на нее возлагали надежды сыновья. Не могла она их подвести сейчас…! Зато у Нагисы была отличная площадка для наблюдения. Да, между Рицкой и Азуми явно было что-то (все-таки Рицка-тян не стал тянуть кота за хвост, а решил сблизиться со своим, хоть и предполагаемым, но Бойцом), но выбросов Силы она не чувствовала. Что-то явно было не так… Женщина приняла решение просто наблюдать, до того момента, когда точно удостоверится, сама, в правдивости слов ушастого мальчишки. Вот только имела ли она право вмешиваться в его жизнь теперь, после всех тех потерь, горечи и страданий, что он пережил? Нагиса знала, что они, пускай и станут боевой Парой, но опасности представлять не будут, ведь Рицка никогда и никому не сделает плохо. Ее долг перед Минами… стоил ли он этого? — Завидую Саган… — тянет Рицка, потягиваясь. Осталась всего неделька до каникул, до возвращения Нулей, а он уже готов умереть от ежедневно накапливающейся усталости, — Мало того, что улетели, так еще и на две недели раньше положенного… Девушка, поднявшись из-за стола, хохотнула, подошла к юноше, вплетая пальцы в его темные растрепанные волосы на затылке. Рицка прикрыл глаза, прижимая к голове ушки и откидывая голову назад. Было приятно, тепло и спокойно на душе. — Зато им надо было очень постараться, чтобы сдать все заранее…! Рицка развернулся, смотря в глаза Азуми снизу вверх. — Совсем скоро мне предстоит поступление… Девушка улыбнулась, забирая его ладони в свои. — «И мы совсем мало будем видеться» — пробурчала она, копируя Рицкину манеру разговаривать, — да? Юноша вспыхнул, сжимая в ладонях мягкие маленькие ладошки девушки. Та рассмеялась, быстро переводя тему. — Мне кажется я после этих двух недель буду целый месяц бегать по стадиону чтобы сбросить лишний вес…! — она отстранилась, качнулась на пятках и крутанулась вокруг себя. — Два месяца. Нам еще целую неделю терпеть повышенный уровень глюкозы в крови, — тихо, останавливая ее вращение, прошептал Рицка. Девушка замерла в его руках. — Черт. Кажется, я теперь поняла, почему ты ненавидишь семейку Саган. И они оба рассмеялись. Девчонка Careless все еще была жива — вон, бегала, крутилась противной, мешающейся под ногами, собачонкой вокруг Бойца. Таких Жертв, что расстилаются перед собственными Бойцами, Аояги терпеть не мог. Они вызывали у него жалость и презрение. Агацума ослушался приказа своей Жертвы. Агацума посмел открыть свой грязный рот. Агацума перечил ему. Агацума исчез, ни сказав ни слова… Нет, не исчез, а позорно сбежал. Агацума разрушил всю его жизнь, что он отстроил с таким трудом. Ярость распушила острые перья, вскинула голову, подрывая мужчину на бег. Метро уже давно было закрыто, денег на такси не было. Нисей жил в тридцати минутах ходьбы от дома несостоявшихся противников, и Сэй был уверен, что у него найдется, что сообщить своей Жертве. Резкая вспышка света больно бьет по глазам. Нисей вскакивает: только десять минут назад удалось, наконец, уснуть. Поворачивается: Жертва стоит в дверях, и, поджав губы и скрестив руки на груди, выжидающе смотрит. Акаме щурится, закрывает ладонями лицо, падает обратно на подушку. — Любимый, выключи, пожалуйста, свет, и дай поспать, — бубнит через ладони, слов почти не разобрать. На удивление, Аояги свет выключает, и Нисей уже, было, закрывает глаза, как запястье выкручивает железной хваткой. — Любимый?! Нисей, любимый? О, любимый, как же! Сговориться с Агацумой, разрушить все то, что я строил последние пять лет, — разве так надо благодарить своего любимого?! Расширенные зрачки не скроют дьявольского огня, коим полыхают глаза Сэймея. Даже в полумраке Акаме отмечает губы Жертвы в свежих, кровоточащих ранках, синяки под глазами, мертвенную бледность кожи. Не выдать себя перед ним слишком сложно… — Боги, отпусти меня, пожалуйста, — выходит спокойно, голос почти не дрожит, — как мне тебя понимать, Сэймей? Я спал себе, значит, спокойно, не трогал никого, а тут ты вламываешься и чем-то возмущаешься! Как это понимать? Если ты захотел близости, то мог бы заранее предупредить… Хотя я не очень сейчас готов. Сэймей, тяжело и шумно выдыхая, толкает Нисея в грудь, хватает за ворот футболки, тут же притягивая к себе, и второй, сжатой в кулак, ладонью, бьет в нос. — Поддельные документы ему нарыл, твою же мать! Ты ноутбуком пользоваться умеешь, нет? VPN, очистка истории, куки, вот это все? А? — яростно кричит Сэймей, и бьет еще раз, в челюсть, с удвоенной силой. Голова брюнета мотается дешевой игрушкой, и он, сглатывая кровь, улыбается. — Я ничего не знаю, Сэймейчик. Не надо меня избивать. Пальцы сжимаются на горле, Сэймей хрипит, тогда как Нисей, напротив, абсолютно спокоен. Даже улыбается. — Как его теперь зовут?! Куда он исчез?! Но Акаме, прерывисто и поверхностно дыша, не отвечает, мотает головой. Хватка на горле исчезает ровно в ту секунду, прежде чем темнота накрывает плотным темным покрывалом. Сэй бьет по щекам ладонями, встряхивает полуобморочное создание. — ОТВЕЧАЙ!!! Акаме прикрывает глаза. Сил больше нет на этого дьявола, все соки высосал. — Да, сделал документы. Агацума оставил денег нам на первое время, молодец, да? Но ни имени, ни куда он отправился, я не знаю. Не вскрывал конверт, знал, что ты будешь пытать, — устало и сухо произносит мужчина. Сэймей подскакивает с кровати и уходит из комнаты. Через несколько секунд с треском захлопывается входная дверь. Она почти погрузилась в сон, обнимая пушистую, пахнущую луговыми травами, мягкую подушку, как ее разбудил звонок. На экране мобильного значился номер Семи Лун. — Етить твою налево, Минами! Ты сам подписал заявление, чего еще тебе от меня надо? Соскучился? Так нечего в ночи звонить! — гаркнула в трубку женщина, в порыве откидывая повязку для сна в другой угол спальни. Молчание. — Эй, хорош тянуть театральную паузу, мы не в кабинете у тебя. Есть что сказать? Не молчи, говори. Не трать мое время на сон! — гневалась Нагиса, надувая губы. — Ты ничего не хочешь мне рассказать? — стальной голос Рицу раздавался идеально четко, так, будто он стоял в этой комнате. От этого голоса у женщины пошли мурашки по ногам, и ее гнев в миг угас. — Если бы хотела, то позвонила бы, и сделала бы это днем…! — она продолжала напускать на себя разгневанный и обиженный вид, хотя на деле была страшно напряжена и напугана. — Что Рицка нашел своего Бойца. М? Кровь отхлынула от красивого, все также молодого, лица. — Спокойной ночи, Нагиса-сан — проговорил мужчина, и, не успев положить трубку, она услышала, как он отдает Паре приказ найти обоих Нелюбимых.