Сочельник

Его кишки свисали с елки, очень эффектно заменяя дождик и цветную мишуру. Пять или семь метров тонкого кишечника, гладенькие, обрызганные лаком для волос. Отрубленная голова с разбитым носом высилась на елочной верхушке вместо вифлеемской звезды, из глазниц были вырваны глаза, и сейчас они плавали в двух бокалах охлажденной водки с лимоном. В пустые глазницы он вставил по синему квадратному кристаллу, которые сам распечатал на 3D-принтере, и сейчас самодовольно любовался делом своих рук. Тело без головы плескалось в ванне, вода воняла недопереваренной едой из желудка — хлебом с чесноком и винегретом. И он немножко пожалел, что не успел убить своего гостя до праздничного ужина, а не во время него. Сочельник, прекрасный радостный сочельник. В окнах везде горел свет. Но не у него. Он вывинтил все лампочки и сложил в холодильнике, потому что свет должен был быть там и больше нигде, иначе гирлянда из кишок будет не так таинственно мерцать в свете искрящихся бенгальских огоньков. Он зажег сразу три, два поставил в кружку с пивом, а один поднес к остренькому, розово-синему скользкому отростку кишки. Прижал прутик бенгальского огня и насладился запахом фосфора и паленой требухи. Как вкусно пахнет, куда вкуснее винегрета и хлеба с чесноком. Особой лампочкой зажглась идея вынуть из тела что-нибудь еще, например печень, и поджарить с луком и черри-помидорами, пока всё свежее и не подкисшее. С убийства прошел всего час, а вода не даст телу чувствовать себя в ванне плохо. Там тоже не горел свет, ему приятно было заходить в темноту к своему пленнику, который больше никуда не убежит, никому не пожалуется, не будет скулить и умолять о пощаде. Он взял парня за руку, подержал, стоя нависнув над ванной, принюхался к запаху чеснока из внутренностей, который не так сильно и раздражал, даже просто щекотал за ноздри. Это было приятное ощущение после всего, потому что он устал махать пилой и хотел насладиться тихим вечером. Ведь он так старался, чистил эту ебаную свеклу и варил целое кило картошки и тоже ее чистил, и раньше он винегрет никогда не делал, брал готовый из магазинной кулинарии. А этот неблагодарный сосунок перевернул миску и пытался заорать во все горло, чтобы соседи услышали и прибежали. Но он вовремя отрезал сосунку язык, пожалел, что не отрезал раньше, но ему так нравилось целовать с языком своего пленника. Без языка его рот был не слишком аппетитный. Жаль, что теперь язык плавает в унитазе, он три раза пытался его смыть, но не получалось, язык разбух и почернел и просто плавал и плавал, хоть и не мешал ссать. Он тогда развеселился, стараясь попасть на плывущий не хуже куска пенопласта язык струей мочи, два раза получилось попасть на самую серединку языка, но потом он отплывал, колыхаясь и переворачиваясь. Он подумал, что купил мало пива к водке, надо что-то еще попить и еще поссать, потренироваться с попаданием. А потом поймал себя, что отвлекся: ему нужно дальше украшать елку, например, отрезанными пальцами, если их получится нанизать на рыболовную леску. Он поискал шило или иголку потолще, но ничего такого дома никогда не было, он не умел шить или вязать. Зато он нашел отвертку и проткнул пальцы насквозь. Не получилось ничего путного с мизинцами, но остальные восемь сладких, обвалянных в сахарной пудре пальчиков украсили елку, она стала гораздо наряднее. Пальцы! Пальцы на ногах! Как можно забыть? Для их отрывания понадобились плоскогубцы и полчаса — и у него есть полностью украшенная елка. Он снова вспомнил о печени, облизнулся, но решил, что сначала выйдет, чтобы купить пива, пока магазины не закрылись в сочельник на час, а то и на два часа раньше. Ему хотелось потратить не очень много денег, чтобы потом осталось на карточке тысячи три или две — на растворители. Он не сможет полностью избавиться от тела, даже по частям, не сможет выкинуть в мусор, ведь бездомные собаки сразу почуют гнилое мясо и полезут нюхать и грызть. Нет, он поступит умнее, как всегда поступали завораживающие герои в его любимых фильмах. Ему нужна полная ванна кислоты или другого растворителя, а печень он все-таки съест. Он никогда не пробовал свежую печень. Настолько свежую. Он отщипнет кусочек от сырой, чтобы понять, как ему это нравится, а остальное поджарит. И черри-помидоры завалялись как раз кстати. А что если попробовать сердце? Если аккуратно вырвать и сразу замариновать. Но он боялся ребер. Он сам не знал, почему ему так не нравились ребра, но к ним он не притронулся, и потому легкие и сердце находились в относительной безопасности от его планов. Он надел коричневое пальто, обул зимние полусапожки, взял тонкий портфель, с которым всегда ходил на работу, и вышел из квартиры. На лестничной площадке ему встретился сосед: черноусый мужчина средних лет в майке и трениках и кирзовых сапогах на босу ногу. Он как раз захлопывал свою дверь, но не запирал, чтобы вынести мусор и сразу подняться обратно. — Вечер добрый, профессор Кучинский! — бодро поздоровался сосед и посторонился, чтобы пропустить его вперед. — За покупками спешите? — Да, Николай. Забыл коей-чего взять. Ну, а вы? Мусор до завтра не мог подождать? — Это всё суеверия моей дочери, профессор, не хочет Рождество с полным пакетом картофельных очисток и яичной скорлупы праздновать. — Опять оливье накрошила? И кутьи на семерых сготовила? — Угадали, профессор. А ваш студент задержался, я смотрю, с пересдачами? Две недели назад ходил всё, выпрашивал тройку, надоел всем хуже агента Орифлейм в домофон трезвонить, а потом взял и запропал. Сессия, поди, только началась? В армию его не загребли? — Может, и загребли. Материаловедение он завалил, могли и к отчислению представить. — Скандалист он, правильно, если отчислили, профессор. На машине вечно приедет сюда и выезд заблокирует «Мерседесом» своим. Профессор кивнул и поспешил выйти из парадного. Хорошо, что Николай напомнил ему о машине. Отогнать ее надо куда-нибудь на штраф-стоянку, или еще куда подальше, чтоб глаза соседям не мозолила. Он тщательнее запахнулся в пальто, спасаясь от январского холодного ветра, и свернул по протоптанной в снегу дорожке направо, к ярко освещенным витринам супермаркета.