Прощенная колыбельная

- Выходи глядеть на белый холм над морем, стой как башня без усталости и страха. Сердце тискает предвестник новой боли, поля лет немилосердный пахарь - старость тела и упадок духа. Твою голову, как к ложу, клонит к комлю. - Ты сама, сестра, увядшая старуха, хотя я тебя давно другой не помню. Кажется, что минуло немало, а на самом деле - больше втрое. Что же, пламя ненависти алой в мой последний сон меня укроет? - Помнишь, брат... Хотя ты вспомнишь вряд ли, твою память подточило время. Как пришел корабль твой заклятый в мою гавань в белогривой пене, как вошел ты в светлые палаты, лживое лицо надев как маску, не прося ни милости, ни платы, успокоил мимолетной лаской, усыпил медовыми стихами. Ведала ли я твою опасность, за спиной в руке зажатый камень? - Ты дурная женщина, сестрица, и добрее за века не стала. Ты лесная хищная куница с сердцем из ирландской темной стали. Памяти моей пока довольно на дела, что позже стали песней. Как ты отказала своей крови в имени, оружии, невесте. Помнишь, не осыпалась ли пылью тень давно ушедших тех историй, как качался в пене белогривой мой корабль на ладонях моря, а на светлой палубе - мальчонка, очи - льдистых скал седая просинь. Голосок летит легко и звонко. Он твой сын, ему всего лишь восемь. Брошенный, ненужный, нежеланный матерью-куницей из дубравы. - Брат, отставь мои грехи и планы, только не в своем была ль я праве сыну даровать в крещеньи имя? - Он взращен и выкормлен другими. Помнишь сладкую тайну медовых стихов, белых птиц, что вкруг мачты порхают легко, серый камень, что пущен умелой рукой, мертвых глаз устремленный в безвечность покой, каплю крови темней молодого вина? Ты сама даровала ему имена. Я вошел к тебе без лживых масок, и стоял среди просторных залов. Гнева заливаясь темной краской помнишь ли, что ты тогда сказала? - ..."Я предвижу по знакам идущих штормов, по движению вод под громадой земли, что покуда мой сын от моей крови кровь - не водить ему белые в бой корабли, с братством воинов не разделить ему кров. Не носить, как мужчине копья и меча, не слыхать, как валы бьются в пыль о корму, если меч и доспех, кожу, дерево, сталь я своею рукой не доверю ему." - Ты дурная мать, моя сестрица, и любви не прибыло за годы. Хищная коварная куница, скорбь отца и огорченье рода. Помнишь, как пришел к тебе я пешим, в пыльных сапогах, со старой лютней? Пел тебе о первом цвете вешнем, о героях, как ты страстно любишь, о богах, о доблести и чести, долго пел, не повторясь ни разу. И потоком патоки и лести усыплял твои изощренный разум. Помнишь, был со мной прекрасный ликом юноша, глаза синее моря? Сын твой нелюбимый, нежеланный. О тебе не ведающий горя. Он, умеющий любить и драться и встречать, как ветер грудью, беды. Вот твой сын - ему теперь шестнадцать, по тебе тоски он не изведал. А на утро у замка воззвала труба, ее песнь была злобы полна и груба, пристань светлая впыхнула в жарком огне и от копий чужих горизонт потемнел. Когда ужас как лед твое сердце сковал, пожалела ли ты о бездумных словах? Когда жизнь от испуга вдруг стала пуста и как птица забилось сердечко в груди, ты несла свои лучшие кожу и сталь, чтобы сына на бой своего снарядить. Но затихла труба и рассеялась мгла, когда вся моя магия в землю ушла - но свершилось, уже по законам земли меч и воин навеки себя обрели. Пред тобой стоял в густой траве я, не стыдясь, от взгляда глаз не пряча. Ты ж от черной злобы багровея, все твердила... - ..."Будет все иначе. Я предвижу по знакам - лавиною с гор будет юноше этому мой приговор. Отразятся слова мои в чистой воде - не иметь ему суженой рода людей. Ни невестой не станет ему, ни женой - ни в родимой земле, ни в какой-то иной!" - И тогда я неделю корпел над котлом, и поил свое зелье старинным вином, взял дубовые листья и липовый мед... - И ты верил, что он никогда не умрет. Ты творил ему деву из вешних цветов - еще день, и напиток твой был бы готов. Но пока на столе догорела свеча, я осколки предательства бросила в чан. Вопреки твоим многим и светлым дарам я шептала "Предай!". И она предала. Спи, мой брат, своей местью я сыта сполна. Нас утешат шторма и укроет волна. И столетние шрамы незажитых ран нам сошьют птичьи крики, излечит туман. Я не чувствую больше ни боли, ни зла - я устала носить перегнившую ложь. Холм над морем уснет в тени крыльев орла. И наш сын - он отныне на нас не похож. - Спи, сестра. Утоленная жажда сладка. Гнев истаял во мне словно мартовский снег. Нам на саван зима стелет белую ткань. А наш сын возвратится домой по весне.