*
Аллен не верит в людей с нечеловеческими способностями, не видит смысла в тоталитарных режимах, считает, что все мирские заботы оставлены людям во имя искупления; он читает об этом проповеди, доносит людям Волю и служит на Благо Творца. У него под плащом, в нагрудном кармане, над которым ярким клеймом выделен знак Ордена, молитвенник, потрепанные четки на тонкой нити, сильная вера в праведное дело; в чудо. У него под плащом его работа, его долг перед миром, перед Творцом. Уолкер верит в чистоту людских сердец даже в самые ужасные мгновения: разрывая демонов на части, убивая оступившихся и заблудших, верующих в нелюдя больше, чем в человеческие души и доброту. - Мы, может, и не всегда поступаем гуманно, - говорит однажды Лави, кутаясь по самый нос в свой шерстяной шарф. – Но я верю, что однажды упомянутое всуе станет реальностью и спасением. Их миссия на этот раз где-то в горах, на самой дальней точке планеты, где веры в Творца больше, чем снега вокруг; и люди привыкают к мыслям об Отце, ибо единственный, кто может прийти на помощь – Он. Аллен дико замерз, не чувствует кончиков пальцев, но упорно не одевает варежки. Это ни к чему. - Считаешь, что за наши дела нам воздастся? – Венхамм закуривает последнюю папиросу, медленно выдыхая дым. Он шарит по карманам в поисках портсигара (хотя вместо приличных сигар у него в нем лишь горсть табака), но не находит искомое и разочарованно поджимает губы. Выходит жутко смешно – рот кривится в жутком оскале-гримасе, отчего папироса ломается и падает на снежный ковер. - Черт, это была последняя! – раздраженно бросает Ривер, морщась от боли – Лави стукнул его тростью, что пришлось взять каждому для удобства. Лави смотрит на него укоризненно. Аллен кутается в плащ сильнее, стараясь скрыть улыбку.*
Они набредают на глухую деревушку почти к ночи. Она пуста, если не считать созданий Адовых. У Аллена болит в груди и невыносимо тянет внизу живота; чувство настолько мерзкое, что сдержать рвотный порыв почти не в силах. Он устало прикрывает глаза и с шумом втягивает носом воздух, сильная рука на плече – и отпускает. Медленно, тягуче, как почти застывшая карамель; Уолкер касается пальцами кармана на груди и начинает молитву: - Отец наш Небесный, прости дела насущные нам, грехи наши не увидь, дай спасение, прими в Дар… Белый плащ и маска на половину лица – его Вера сильна, несокрушима, толстой стеной воздвигает вокруг темных тварей серебряные клетки. Существа вопят, раздирают в кровь свои лапы, скалят пасти и хрипят, когда черная плоть соприкасается со священной материей; Уолкер читает молитву, держа в одной руке молитвенник, а другой - донося Веру. Рядом Лави делает тоже самое, пока Венхамм разыскивает крошечный всплеск благодати; крадется, осторожно обходя ловушки, разгадывая загадки. - И имя Его вознесется над миром Благодатью… - заканчивает рыжий, подходя ближе к Уолкеру. – Аминь. Аллен дрожит. Внутри будто обожгло жутким адским огнем: душа сгорает в пламени ненависти, и Уолкер понимает, что чувство это дикое, неправильное, чуждое каждому последователю; оно пожирает подобно дикому бешеному зверю, вгрызается в кости, ломая их и выплевывая хрящи, как самое невкусное лакомство. Аллен собирает останки ушедших на ту сторону в крохотный серый мешок, читает про себя молитву за упокой, кладет в нагрудный карман молитвенник и развевает по ветру прах грешников. Они не должны оставаться не погребенными. Аллен выбирает… Лави идет помогать Риверу, оставляя Уолкера наедине с самим собой. Аллен выбирает за Него. Аллен выбирает за них.*
Уолкер знает, что никогда не предстанет перед Творцом. Комуи снисходительно улыбается, считает, что Уолкер еще слишком мал для подобных мыслей; но они в голове, в самой сути, на его устах, потому что дела последователя громче поступков. Аллен хочет верить, что Смотритель прав, но четкие пятна греха на коже – совсем другое. Нечто чуждое, мерзкое, совсем не подобающее для него, но в тоже время самое сокровенное и волшебное. Аллен читает молитвы каждый вечер, когда находится в Ордене; очищает тело, открывает перед Творцом душу, остается совсем без защиты, шепча обескровленными губами слабое Отче… - Простите меня, святой Отец, ибо я согрешил… Он не может исповедаться сам себе, поэтому каждый вечер заходит в общий зал лишь для того, чтобы взять склянку с маслом и шкатулку с благовониями. Его комната тускло освещается Луной, она заглядывает к нему, словно воришка, осторожно, стараясь не тревожить. Запах ладана сильный, более резкий и не такой сладкий, как привык Уолкер – больше горький, тяжелый, но по-прежнему желанный. Окно открыто нараспашку, льняные занавески едва заметно колышутся, словно танцуют медленный танец, красивый и настолько чарующий, что в груди все замирает. Аллен на коленях, пол деревянный и четки в руках. Выпрашивает себе прощение. - Тело бренное мое грешно, душа моя… - он запинается, - душа моя… должна быть чиста. Он не слышит легкий скрип открывающейся двери, тихих шагов, совсем не замечает за спиной своей тень. Аллен пытается. Действительно пытается, но тело предательски дрожит, потому что чувствует позади человека. Это уже не Его выбор.*
С рассветом Аллен старается не думать о ночи, о человеке, что приходил, о тьме, что кроется за его поступками; Аллен не думает о грехе, как о совершенном. Утром Уолкер в большом зале произносит молитву Творцу, держа в руках старые четки, не свои, с благодарностью. - Мелкий, опять упал в транс? – с шумом садится рядом, шурша формой и тихо звеня четками. - Мое имя Аллен, - произносит Аллен, заканчивая и убирая свои в нагрудный карман. – Пора бы запомнить, Канда. В ответ ему молчат. Но Аллену уже не важно. Аллен держит в обезображенной руке колоратку, не свою, нет. Не его вина, что ночной гость порой бывает рассеян. И лишь насмешливый взгляд сапфировых глаз напоминает ему о том, что не его выбор, что ночной гость так настойчив. Это выбор Творца. _______________________________________ *Ладан упоминается в Библии как один из даров, которые принесли волхвы Младенцу-Христу вместе с золотом и смирной