Фейерверки

      Да как же глупо. Всё ужасно глупо. Начиная с утреннего кофе до метафор, придуманных поздно ночью. И никакой правды. Никакой правды в жизни. Везде какое-то тупое враньё, от которого хочется повеситься. Везде эти натянутые улыбки, какие-то подколы, собственные ужасные шутки, которые все считают смешными, корона на голове и какая-то постоянная хладнокровность.       Господи, за что так плохо? За что так плохо живу? С этим ужасным характером, который и порождает эти тупые шуточки. И постоянно путаюсь, то ли действительно такой плохой, то ли просто прикидываюсь. Путаюсь в собственном противном вранье каждый день. Та же история, то ли вру, то ли говорю правду. Весь лживый до нитки. Совершенно ничего настоящего. Эмоции, жесты, улыбочки, всё наигранное и давно отрепетированное, как танцы. Ложь. Прикрытие правды. Везде. Вся жизнь какая-то прикрытая правда. Начинаю сомневаться, что там есть правда. Просто какое-то прикрытие непонятно чего, непонятно зачем, непонятно как.       Хочешь жить? Соври что-нибудь. Хочешь любить? Соври что-нибудь. Хочешь правды? Даже тогда соври. Как будто какой-то лозунг в старой, задрипанной газетёнке, издатель которой снимает шлюх каждый день, но врёт всем, что ходил в церковь и молился за упокоение каждой души, ведь все мы заслуживаем прощения. Даже грешники. Собственные мысли противны до тошноты.       Все говорят снять корону с головы. Но никто даже не думает о том, что корона − всего лишь прикрытие. Ещё одна ложь, точно такая же, как и предыдущая и будущая. Ложь для самозащиты, чтобы никто не видел тебя за ней. Твоя собственная пелена. Ты как металл, покрывающийся оксидной плёнкой при взаимодействии с кислородом. Люди видят лишь твой мутный силуэт и не могут приглядеться к тебе, даже если очень сильно захотят. Так абсурдно, когда ты хочешь быть хоть на маленькую часть себя открытым, но укутываешься этой плёнкой ещё больше.       Лучше быть плохим, чем слабым. Лучше никогда не показывать, что творится у тебя в душе, чем кричать об этом на каждом углу. Лучше оскорбить кого-то или обидно пошутить, чем получить отказ. Но есть одна очень странная вещь. Ты не хочешь быть слабым, поэтому ты становишься плохим, но плохие всегда слабые и уязвимые. Они всегда ранимые и чрезмерно эмоциональные. Мало того, что врут окружающим, так ещё и врут себе. Врут, что не любят солнце, хотя охотно и с радостью подставляют лицо его лучам. Врут, что не любят любить. Любить по настоящему. По настоящему, до боли. Врут, что не думают об этом человеке. Врут, что не ловят его резкие и короткие взгляды. Врут, что недолюбливают. Врут, говоря о нём за его спиной похабные вещи, чтобы развеять какие-либо намёки на «лживую» любовь. Врать. Врать. Врать. Врать.       Врать даже сейчас, сидя на кровати своего одинокого номера, не ожидая никого.       Я скоро загнусь из-за этого. Я постоянно чего-то боюсь и по этому вру. Слабый. Слабый до такой степени, что даже стыдно. Стыдно до приступов отчаяния. Стыдно до боли в голове. И в постоянном выборе между настоящей жизнью, прекрасной, полной настоящих эмоций и ложью, я выбираю второе. И вся эта погоня за ложью ужасно изматывает. Ложь проезжает по мне огромным грузовиком, убивая каждый раз, но я каждый раз встаю в погоне за следующим враньём. Ложь − уже смысл жизни. Я уже давно в этих цепких лапах, и становится страшно, что я никогда не смогу выпутаться. Я никогда не смогу не врать. Не смогу улыбаться искренне, не смогу снять проклятую корону с головы. Никогда не смогу измениться. Потому что ложь живёт отдельным человеком во мне. Правильно говорил Макс, у меня раздвоение личности. Я и Ложь ведём какую-то постоянную борьбу за жизнь и никто не может выиграть. Всё пасуем друг другу и пасуем, но конечный счёт никак не устанавливается.       И я просто вру в тысячный раз, потому что ничего другого не остаётся. Я умру скоро, если буду так же продолжать.       Противно от собственных лживых мыслишек. Безнадёжно накрываю голову подушкой. Может получится исчезнуть? Раствориться? Нет, не выходит.       Какой я глупый мальчик. Глупый и безнадёжный. Понимаю, что пора прекращать, но не могу. Это как с героином. Попробовал один раз и уже не можешь прожить без иглы и заветного порошка. Ложь. Как собственный сорт героина. Фу, как будто цитатка из какого-нибудь ванильного паблика, в которых сидят девочки в возрасте 13−15 лет из-за «несчастной любви».       Оу, отлично Антон, сам понял, кто ты. Ты теперь тринадцатилетняя ванильная девочка, страдающая из-за несчастной любви. Опять. Опять, как будто из какой-то второсортной книжонки, которые ты иногда читаешь. Какой же я всё таки слабый. Слабый и уязвимый. Повторюсь в сотый раз, противно от собственной мысли. Противно из-за того, что не могу признать это ебаное непривычное чувство, которое забралось под кожу. Которое причиняет столько боли, пробираясь до самого сердца своими мерзкими щупальцами. Это делает меня слабым. Я скоро свихнусь и окажусь в психушке, где мне давно самое место, потому что я так жить не могу. Не могу отвергать то, что действительно есть. Но легче отвергнуть это в себе, чем принять. Легче скрыть это за какой-нибудь очередной сладкой ложью, чем признать, что любишь.       Короткий стук в дверь, который совпал с биением сердца. Я не запер в номер дверь. Плевать. Не встану. Не скажу обрывистое «открыто», даже не вылезу из подушек. Просто останусь в этой лживой пустоте, не желая видеть этого загадочного гостя. Опять утопаю в собственном вранье. Думаете, что мне не любопытно знать, кто пришёл? Кто зашёл в мой открытый номер и сел на край кровати? Да, любопытно. И даже очень. До боли в груди и ужасной дрожи. Нет, совершенно не любопытно. − С тобой всё в порядке? − этот голос Этот голос, который пробуждает чёртовы щупальца, которые сжимают и разжимают сердце, который я так ненавижу. − Нет. Да, − вру. Так плохо вру, что даже сам себе не верю. − Нам нужно на тренировку. Мы и так опаздываем. Мигель будет рвать и метать, − Слава, продолжай закрой уже свой рот. − Я заболел. Скажи ему, что я скоро умру, и пусть устроит мне хорошие похороны, как и положено королю, − привет, корона, ненавижу тебя люблю тебя − Тоха, ты не болеешь. Хотя, нет, ты болеешь, но эту дурь легко можно вытрясти из тебя, и это не стоит того, чтобы пропускать тренировку. Ты же не хочешь потерять корону и первое место, − ох, Слава, да плевать я хотел на эту корону, да, согласен. − Нет, − Господи, веду себя как настоящий ребёнок. − Да вставай уже, дурень, − сразу же чувствую, как одеяло, накрывавшее тело, куда-то исчезает, но головы из-под подушек не высовываю. − Верни на место или я сделаю одеяло из тебя, − опа, какой кульбитный момент. Вроде бы угроза, но больше похоже на совершенно необдуманную и легкомысленно кинутую фразу, с красочным подтекстом, от которой кровь прилила к лицу, и из-под подушек не захотелось вылезать ещё больше. Ты всё ещё маленькая тринадцатилетняя девочка, помни об этом, Антон. − Нет, − хм, чему именно нет. Нет возврату одеяла или его становлению им? И обидно, и безразлично. Впрочем, ничего нового. − Нет? − вот дурак. И чего же ожидал услышать в ответ? − Да, − мудак что за дурацкая игра слов, в которой я проиграл.       Какая-то слишком долгая тишина, убивающая мой и так умирающий рассудок. Становится как-то неожиданно любопытно, что даже хочется рискнуть и вылезти из подушек, чтобы посмотреть, что там творится в мире и почему так тихо. Не решаюсь высунуть голову полностью, поэтому освобождаю лишь часть лица, чтобы была только слегка видна окружающая картина.       Картина оказывается довольно странной и неожиданной, что даже зрачки расширяются, уж слишком близко оказывается это невинное лицо. Лежит на противоположной подушке и, не моргая, смотрит прямо в душу. Хочется просто опять напустить на себя корону и закрыться за какой-нибудь правдивой ложью, чтобы не показывать, не оголять себя и свои эмоции, но я этого не делаю, что кажется мне до ужаса странным и непривычным. − Я слишком тяжёлый для одеяла, − что?! я хочу сделать вид, что не расслышал или не понял, что будет очередной плохой ложью.       Мычу что-то непонятное, всё так же, не высовываюсь из подушек, веду себя как какой-то царский капризный ребёнок и закрываю глаза, чтобы стало темно и холодно, потому что такой мир, каким я его сейчас видел, пугал меня. − Пошли на тренировку, − его губы почти не двигались, а лицо так и оставалось неподвижно близко. − Нет, − я растянул это короткое слово в его манере, но, похоже, немного переиграл в плане эмоций, так как его левая бровь медленно поползла вверх. − А если так?       Всё ещё пытаюсь не сильно высовываться из-под подушек, но это явно плохо у меня получилось. Слава резко прижимает меня к себе, вырывая из плена уже ненавистных подушек и утыкается куда-то в шею, ровно дыша. Признаться, меня шокировало это его резкое превращение из обычного напарника по танцам, который пришёл вытащить меня на тренировку, в то, что я так долго отрицал в себе, в то, что мне так было нужно.       И это не какие-то нежные и ванильные объятия, которые описывают влюблённые парочки, рассказывая свои эмоции знакомым или друзьям, с одной лишь целью − похвастаться приобретённой находкой − любовью. Немного грубоватые и неловкие, но такие нужные, объятия. Нужные до такой степени, что хочется тянуть и тянуть этот неловкий и обыденный момент. Сердце гонит как бешеная лошадь на незаконных скачках, накачанная героином со странным названием − ЛОЖЬ.       Я просто не знаю, что мне делать, валить и трахать, хотя, стоп, он и так лежит в моей кровати, поэтому я утыкаюсь в его щёку и всё это ужасно правильно и приятно неловко. Но когда тебе в шею сопит человек, которого ты любишь, с которым ты должен идти на репетицию, мир зажигается миллионами искр и в глазах темнеет, то ли от счастья, то ли от безумства, которое бурлит внутри, нужно, правда, вставать и идти на репетицию.       Жутко сильно вздрагиваю из-за собственных лживых мыслей, под которыми пытаюсь прятать правду. И это так надоело. Надоело до отчаяния. И хочется уже сорвать всю эту ложь, чтобы быть искренним и настоящим, ведь сейчас это так нужно. Ложь кричит: «Оттолкни и убеги, чтобы перегорать и умирать снова, лишь бы не быть отвергнутым», но сам я хочу не этого. Хочу лежать так целую вечность и плевать на все правила, нравственные и библейские. Хочу смазано касаться его сухих, до невозможности, губ. Хочу уже, наконец, почувствовать. Почувствовать эту проклятую жизнь. Вдохнуть полной грудью и утопиться в этом тёмном омуте. В таком тёмном омуте, где гремят фейерверки, предвещая что-то явно очень хорошее. Фейерверки, которые сейчас стоят у меня перед глазами. − Репетиция, − Слава в один рывок вытаскивает меня, всё ещё утыкающегося в его щёку, из постели, − фейерверки потом, − и он, выводя меня из какого-то странного транса, из лживого транса, ведёт на репетицию. Очередную глупую репетицию. Наверняка, тоже лживую, но уже с нелживым мной.       Но я-то жду этого правдивого «фейерверки потом». Потому что знаю, что это уж точно не ложь, это фейерверки, которых давненько не было в моей жизни.