Мир станет мурлыкать для вас колыбельные

— Купите шарик! Звонкий голос врывается в сознание неожиданно. Джон Константин вздрагивает, поднимает голову, недоумённо моргая. Улица. Он на улице. Шагает, весь в своих мыслях, отрешившись от действительности, а ей тоже не особо-то до него. Действительности — таковой, какой она видится всем прочим людям, и какой она для них и являет себя во всей своей вопиюще беспросветной материалистичности, — этой действительности всегда не до него. Она давно на нем поставила крест. Он — на ней. Город Ангелов, жизнь бурлит. 31 декабря, люди готовятся встречать Новый Год. Толпы туристов — это не ново. Они здесь всегда, и их едва ли не больше, чем самих анджелинос. Погода чисто новогодняя — почти под семьдесят по Фаренгейту, солнце, тёплый ветерок. Всюду атмосфера просто неописуемого веселья и предвкушения развлечений, все шумно занимаются подготовкой праздника себе и близким. Джон Константин тоже планировал устроить праздник сегодня. Себе и близким. Себе — в смысле, себе, и близким — в смысле, стакану и бутылке. Самым близким ему персонам, с которыми он предпочитал проводить всё свободное время. Такие же планы были и на сегодняшний вечер. Надраться в лоскуты, и, наконец-то попытаться выспаться. Ну хорошо, хотя бы уснуть. Сон не шел две ночи подряд. Никак. Вообще. Джон считал воображаемых овец, воображаемые сигареты, воображаемые бутылки виски, и даже воображаемо отстреливаемых демонов. Не помогало. Даже отстрел демонов. Он перекладывал подушку с одной стороны кровати на другую, таскал саму кровать по комнате, порыскав в интернете, и выяснив, КАК НАДО по фэн-хуй-чему-то там ставить её для организации здорового сна — бесполезно. А значит, выхода не было — чтобы насильно выключить организм, отправив его пусть и в беспокойно-тревожный, настоянный на алкогольных парах, но всё же сон, ПРИДЁТСЯ опять напиться. И пить до состояния отруба. Вот разобраться с парой дел на сегодня, думал Джон, и — вперёд, в очередной виски-марафон. В своих размышлениях он так и брёл меж рядов продавцов сувениров и новогодней атрибутики, когда его неожиданно окликнули. Непонимающе смотрит на девушку — скорее всего, ученицу старших классов. Брекеты на зубах и веснушки на носу. Рыженькая. Перед ней разложенный товар: разноцветные стеклянные шары для украшения новогодней ёлки. Разноцветные и разноузорчатые. — У меня нет ёлки. — Ну вот видите, зато хоть шарик будет! — ещё одна демонстрация брекетов, неподдельно радостная. Отвлечённо Джон думает: умел ли я когда-нибудь улыбаться так доброжелательно, открыто и радостно. И делает заключение: нет, никогда. И никогда не научусь. Кому улыбаться? Тем, кому он помог, избавив от нежелательного присутствия вторгшихся в обывательскую жизнь пришельцев с Той стороны? Эти люди боялись его почти в той же мере, в какой они испытывали страх перед сверхъестественными гостями. Боялись, чурались, избегали. Друзей, знакомых… если таковые ещё остались в его жизни, если он ещё не всех от себя оттолкнул, его улыбка бы только ужаснула, и заставила бы считать, что экзорциста окончательно пора сдавать на лечение в дурку. Кому улыбаться?!.. Некому. Да и незачем. Жизнь, очень и очень мягко говоря, не радовала от слова совсем. — Повесите у себя в доме, будет новогодняя атмосфера. Ну да. Бутылка и стакан это оценят. Они всегда именно что и грустят, что из-за отсутствия новогодней атмосферы. Надо их наконец уважить. — А ещё выберете, каким для вас будет следующий год, что он принесет вам, узнаете чего от него ждать! — девушка забавно наклоняет голову, лукаво смотрит на бледного до синевы, с тёмными кругами под глазами и с заострившимися скулами прохожего. Каким будет следующий год? Отстойным и тошнотным, как и все предшествующие. Каковыми будут и все последующие. Полным безысходности, тоски, и отчаянной усталости от осознания факта, что все предпринимаемые действия и поступки всё равно не поменяют существующий расклад. Таким будет этот грёбанный новый год. А принесет он, как обычно, ворох проблем с выходцами, полицией, и прочей мутотой. Ждать можно все того же, что было и раньше. То есть всего, чего угодно, кроме хорошего, светлого, доброго. — Видите, бантик на ниточке каждого шарика? Он привязывает к ней свернутое послание-предсказание! Возьмите шарик, который вам всех больше нравится — определите свою судьбу на следующий год! И, это удивительно, но Джон Константин всё же покупает этот дурацкий стеклянный шарик. Вишнёво-бордовый, с золотыми завитушками узоров, с красным бантом, в котором видна свернутая в трубочку записка с предсказанием. И идет дальше по Лос-анджелесским улицам, неся этот шарик в руках, глядя на него бездумно и отрешённо. Он приходит практически в умиротворённое состояние: то ли шарик, то ли аура всеобщего веселья и радостного ожидания вокруг, то ли чисто новогодняя магия, особое волшебство, но что-то точно помогает ему обрести равновесие. Уравновешенность мыслей, уравновешенность чувств. Ненадолго, он это понимает, но хотя бы небольшая передышка. Она выходит очень небольшой. Как всегда, что-то снова качает чашу весов. — О, что видят у меня глаза!!! Б Л Я Т Ь. Н Е М Е Н Я. Они видят у тебя не меня. Что угодно, но не меня. Они у тебя видят улицу, машины, туристов, анджелинос… но не несчастного экзорциста с несложившейся жизнью, судьбой и личными отношениями. — А Р Х А Н Т Е Р! Вы ли это?! Нет. Нет, и нет. Это не я, не я это, глаза тебе врут. Они такие же лживые, как и ты. — Константин? Джон Константин! Господи, да вернитесь же в реальность, вы ещё нужны этому миру! Джон морщится. Напускная весёлость, с которой этот стремительно пролетевший к нему через толпу чижик завсегда и запросто чирикает, лишь означает что существуют какие-то побудительные мотивы, заставившие чижика расцветить яркими красками свой настоящий — тусклый и невыразительный, равнодушный ко всему голос. Ему не хочется её видеть. Не хочется с ней говорить. Он замечал, как настороженно держались близ неё полукровки — им она тоже не казалась в достаточной мере человеком. — Здравствуйте же, архантер, — похожая на недокормленного мальчишку-подростка девушка, по-пацански же засунув руки в карманы брюк, бодро шагает рядом. И снова это странное ощущение рядом с ней. Он пытается пробурчать что-то приветственное, сбивается, вздыхает, посылает всё к чертям. — Не ждал тебя встретить, — он краток и правдив. Он не ждал. Не желал, не мечтал. Д е в о ч к и. Чёртовы девочки от пятнадцати до семнадцати. Адский ад. Чем Джон Константин их так привлекает, от него исходят особые педофильские феромоны?! — Вообще день обещал быть праздничным, избавляющим от приятных сюрпризов навроде встреч с кем-то типа тебя. — О, да меня, как обычно, неимоверно рады видеть. Ну прямо только что не аплодируют стоя, — ни мало не смущается черноглазая ходячая странность. — Не ждали? А я вот как раз ждала вас здесь. Маленькая пауза. Ему. Предоставленная возможность удивиться — почему его, почему здесь, почему сегодня. Он думает. Думает — в самом деле, почему. Почему она не отстанет от него, а продолжает терзать, словно бы ему всех прочих терзателей недостаточно. Ну да, при первой встрече он её едва не убил, приняв за демона. Ну что ж теперь, всю жизнь мстить, что ли. До самой его смерти. И вообще, ну ведь не убил же. А то, что водой святой окатил — так любой верующий только б возрадовался очищению и смытию грехов. Но она точно не была верующей, и ещё более точно не возрадовалась, и вообще при случае всегда ядовито напоминала ему о том происшествии. Мимоходом уточняя, что вот она-то, хоть и вела охоту за одним вампиром, Джону осиновый кол в грудь забивать не поторопилась, хотя никто из всех встреченных ею в жизни незнакомцев не был столь похож на трушного вампира, как Джон Константин. Даже сами вампиры. Это было истиной. Джон, извечно бледный, а в периоды похмелья так и вовсе синюшный (собственно, оцените: два равновероятных состояния Джона Константина — бухой в стельку/похмельно-убитый, и в обоих состояниях ну просто чудо как хорош собой — как говорится, краше в гроб кладут), с глубоко залегшими под глазами тенями от бесконечной бессонницы, с осунувшимся худым лицом, и беспросветно устремлённым в иные реальности взглядом мог получить роль вампира в любом голливудском ужастике без всякого кастинга. Выглядел он именно что живым мертвецом. Окружающие упорно пытались превратить его в мертвеца настоящего. Мёртвого. Он, маявшийся необходимостью жить, тем не менее, к смерти не стремился, и активно противодействовал всем попыткам подобного превращения. — Я знала, что вы будете опять бродить по улицам, убивая время в ожидании того часа, с которого вы сами для себя установили разрешение начать напиваться. И это было истиной тоже. Имеющееся в собственном распоряжении время он предпочитал именно что пропивать. Иногда уходя в недельные запои. Периодически он пытался держать марку перед самим собой, доказывая себе же, что не такой уж он и алкоголик, не настолько уж всё и запущено — и тогда предоставившиеся дни передыха в работе забивал бесцельным праздношатанием по городу до самого вечера. Вечером, как он полагал, пьют все. С утра же начинают пить исключительно алкоголики. Если кто не пьет с утра, а имеет сил дотерпеть до вечера, он, следовательно — не алкоголик. К сожалению, всегда находилось кому испортить малину Джона, и зачастую во время прогулок он натыкался на кого-нибудь знакомого, кто начинал выражать бурное удивление внезапно трезвому состоянию экзорциста, что как бэ намекало на тщетность его попыток что-либо кому-либо доказать. — Это что, преступление? — Да нет, почему, дело-то хорошее. — Ты про бродить или про напиваться? — Я — про то, про что вы спрашивали. Так вот, зная, что сегодня у людей праздник, а, следовательно, вас будет одолевать ещё бо́льшая тоска, чем обычно… — Интересное умозаключение. — Но вы не любите праздники, архантер. Джон Константин отчётливо скрипит зубами. Блять. Почему, ну почему. «Мастер», «herr экзорцист», «маэстро», «Джонни-бой», «комбаттенте»… и, блять, «архантер». Они все что, сговорились?! У него есть имя — Джон. Джон Константин. Почему все зовут его так, кому как хочется?! Это тоже ещё один из способов изводить. — Праздники не любите, а шарик купили. Зачем? Вам его и вешать некуда. Ни за что не поверю, что у вас есть хотя бы хвойная ветка в доме, не говоря уже о ёлке. — Вопрос веры — личное дело каждого человека. — Алюминь. Золотые слова. Но все же ёлки нет. Так шарик зачем? — Это предсказание на следующий год. Этот шарик определит мою жизнь и судьбу на грядущие 12 месяцев. — уныло-монотонным голосом с покорной обречённостью сообщает Джон. Стоит ли бояться Ада после смерти, если ещё до её наступления все и всё устраивают тебе Ад из твоей жизни. — Сильно. Сильно, — она с серьёзным видом, сосредоточенно собрав губы птичьей гузкой, кивает в такт своим словам. — Советую читать это предсказание не раньше, чем после третьего стакана: лучше прочувствуете. — Так и сделаю. В собутыльники не напрашивайся, я привык напиваться в одиночку. — Что вы, что вы, в мыслях не было. Я не пью в компании экзорцистов, которые чуть не убили меня на трезвую голову: мало ли чего от них можно ждать в НЕтрезвом состоянии. Ну и тем более на вечер у меня самые грандиозные планы. — Да, представляю. Полагаю, опять ошиваться в каком-нибудь клубе, куда захаживает позависать всякая нечисть. Подвернуться под руку этой нечисти, чтобы оная нечисть повисла уже на тебе. Потом обломить её в лучших ожиданиях относительно того что ты подходящий корм на вечер. Обнаружить собственную волчью сущность под овечьей шкуркой. И тянуть из неудачливой нечисти жилы всю ночь, выясняя особенности конкретного её вида и особенности выживания в этом жестоком, жестоком, жестоком, жестоком мире людей. — Ваш вариант мне нравится, но — нет. Не сегодня. — Надо же. Полукровкам нынче везет. Можно расслабляться спокойно, не вздрагивая от присутствия непонятно чего в опасной близости. Он знает, что старается напрасно: попытки пробить её линию защиты разбивались о непреодолимую стенку. Никаких разговоров на тему её недочеловечности она не поддерживала. Джон мог отпускать любые колкости на этот счёт, как угодно подначивать, задорить, она на подначки не велась. Максимум, могла заметить, что рядом с ним даже самая странная и причудливая аномалия выглядит усреднённой нормой. В Джоне Константине, и впрямь, любая нечисть мгновенно распознавала Охотника, и либо пыталась атаковать, либо обращалась в бегство. А вот эту — эту не боялись, не избегали, не проявляли враждебности, скорее, испытывали настороженное недоумение. Нелюди тоже не понимали, вас ис дас, кес ке се. Не могли воспринимать её как потенциальную жертву, поскольку не видели её в достаточной степени человеком; не относились, как к представляющему опасность хищнику, так как не ощущали от неё агрессии в свой адрес. — Ваши полукровки тоже встречают Новый год?! О как. — Они не мои, и я понятия не имею, что и как они встречают. — Они — ваши. Они — ваша специализация. Ваша сфера деятельности. И потому-то вы мне и были нужны. Аллилуйя. Стрясёт с него какую-то информацию, совет, наводку, и, наконец-то, свалит и избавит его от своего напрягающего присутствия. — Да-конечно-что-ты-хотела, — он очень надеется, что выпаливает это не чересчур скорострельно, и, замечая нехорошую улыбку, понимает напрасность сей надежды: желание поскорее спровадить её в нём читается на раз. — Сейчас отстану, не переживайте так, — язвительно замечает она, — только задайте мне нужное направление движения. — Всегда готов помочь. — Джон думает о пинке. О хорошем таком пинке, гротескном, как в мультиках, когда от полученного ногой да в нижнюю часть тела ускорения персонаж улетает на хз сколько метров. Вот так задаётся нужное направление движения. — Что? — Вампиры. Вы в них разбираетесь. Здрасьте-приехали. — Нет. — Да. — Я не Ван Хельсинг. — Я знаю. — Сходи в зоопарк. Там есть летучие мыши. — При чём тут мыши, архантер? Ну вот при чём тут мыши?! — Тогда в кинотеатр сходи. Там очередной «Дракула». — Ваше чувство юмора оставляет желать лучшего. — Оно сегодня попросило у меня отгул. — Дали? — Я же не тиран. — Держите плюсик вам в карму. — Спасибо. С самого вот утра чувствовал, что чего-то не хватает. Теперь порядок. — Носите-не стаптывайте. Теперь попытайтесь собраться с мыслями, и подскажите, куда мне отправиться искать очень НЕправильного вампира. — Неправильного? Туда, где много света, зеркал и чеснока. Ты василиск?!.. — Не была до сегодняшнего дня. Хотя у всех нас могут быть неизвестные нам факты наших биографий. Тем не менее ранее василиск во мне ни разу не проявлялся, поэтому всё же рискну предположить что нет, я не василиск. — Тогда прекрати смотреть на меня его взглядом. — И не думала даже. Вы не хотите мне помочь? Ему приходится глубоко задуматься. Хочется сказать: нет, не хочу. И не буду. Но. Тогда она не отстанет от него. Это плохо. И вообще. Не стоит. Василиск-не василиск, чёрт знает, чего от неё можно ждать. Впечатления абсолютной нормы она не производила. И тут его озаряет. И он выполняет привычный приём всех тех людей, которых определяют как человекотип «где сядешь — там вокзал». Он переводит стрелки. — Полуночник, — говорит он отрывисто. Злорадно думая — а что, пусть демон-полукровка огребёт своего счастья сегодня. Вот и подходящая компания ему на Новый Год организовалась. — Винсент? Зачем он мне? — У него свои интересы в области вампиров. Он тут самый настоящий эксперт. Эксперт, ага. Вот пусть получит такой чудесный подарочек. Не будет приставать и навязываться со своей стрёмной дружбой. Она принимает решение мгновенно. С Вентимильей у них отношения… странные. О господи, да у неё со всеми отношения странные. — Ну с наступающим тогда вас, архантер. Постарайтесь не сильно напиваться сегодня под ёлочкой… ой, то есть, под своим красивым шариком, и не забудьте загадать в полночь желание. И она исчезает в толпе раньше, чем он успевает что-либо ей ответить. А Джон Константин бредет дальше. Уже где-то за пару минут до полуночи он, благополучно приведший себя в состояние, именуемое народом «в дрова», сидя в маленькой съёмной квартире на полу (и правда — под шариком, подвешенным за нитку к люстре) вдруг вспоминает про «предсказание», и лезет снимать его с шарика. Дважды падает при этом. Но достает бумажку. В принципе, он полагает, что не особо удивится, если увидит там что-то вроде «Джонни, веди себя плохо в новом году! ХАХАХАХА!!! /твой ЛЮЦИ/» или ещё что-то в том же духе. Светоносный — он такой, он тот ещё шутник-зажигалочка, да и к Джону сильно неравнодушен. От его шуток, конечно, нервный тик развивается, и крыша начинает всё ближе и ближе к краю сползать, но ведь у нас только Сам один без недостатков. По слухам. Не по личному впечатлению. Джон разворачивает бумажку. Буквы прыгают перед глазами, хватаются за ручки, водят хороводы. Не желают складываться в слова. Джон трясет головой. Как ни удивительно, но лучше не становится: теперь буквы вообще бросаются врассыпную. Джон неподдельно огорчён, настолько, что даже думает: а не надо было отшивать попутчицу, сидела б она сейчас тут же рядышком на полу, в собутыльниках, всё польза была бы — вот хоть бумажку эту прочесть. Но он один. В соседях: квартира чокнутых кришнаитов, к которым даже экзорцисту заходить страшно; и — не такой, как Джон, а настоящий алкоголик, аккурат из тех, что начинают пить с самого утра, капая новой порцией на старые дрожжи. К кришнаитам пойдёшь — не воротишься, во всяком случае, самим собой уже точно никогда не будешь. К пьянчуге, ежедневно с утра пораньше спешащему в супермаркет за бухлом, тоже резона нет идти: набрался, поди, давно по самые брови да и вырубился, проснётся уже в новом году. Так-то. Не на кого рассчитывать. Быстренько-быстренько, Джон, сам-сам-сам. Джон с размаху даёт себе затрещину. От обиды и боли зрение проясняется, и он читает своё предсказание. А потом начинает безудержно хохотать. Так он и встречает наступление нового года: заливаясь искренне весёлым смехом. — Люцифер! — орёт он в никуда. — Ну наконец-то у тебя хоть одна удачная шутка! — Все мои шутки удачны, Джонни, хоть и стары, как мир, — одновременно и польщённый, и оскорблённый в своих лучших чувствах, огрызается вовсе не из ниоткуда, а из самого что ни на есть Ада, тоже искренне весело встретивший Новый Год Люцифер.