Till they're sore // ex Bad romance

— Насколько плодотворной оказалась ваша прогулка, мастер Брюс? — брезгливо держа на отлете перепачканную куртку, Альфред критически осмотрел потрепанного миллиардера. — Матч Мэлоун где-то сильно… извалялся. — На этот раз извалялся Брюс Уэйн. А, главное, в чем. Дворецкий приподнял брови в ожидании продолжения, но Брюс, вместо того чтобы развить тему, вдруг спросил: — Альфред. Скажите честно, вы считаете, мне свойственна… ммм, гордыня? — Весьма неожиданный вопрос, — отозвался пожилой англичанин. — Какую из своих ипостасей вы имеете в виду? — И вы туда же. — Простите? Брюс вздохнул. — Ладно, считайте, что я ничего не говорил, — он отстегнул от ворота крошечный диктофон-пуговицу. — Насчет плодотворности. Пожалуйста, прослушайте запись, пока я приведу себя в порядок, мне очень хотелось бы знать ваше мнение. Озвучивая свою просьбу, он почувствовал неловкость. В который раз за этот день. У него не было секретов от Альфреда, но он хорошо осознавал, что вел себя не слишком… адекватно. Впрочем, начиная с того момента, когда Джокер вытащил его из бара, ни о какой адекватности чему-либо речи быть не могло. Проглотив гнев и стряхнув наваждение, Брюс отказался от мысли преследовать клоуна, быть может, тот и сумасшедший, но определенно не настолько, чтобы дать ему возможность выследить себя прямо сейчас. Подумал, не послать ли комиссару Гордону сообщение, что психопат находится там-то и там-то, но решил, что не стоит зря гонять людей. В лучшем случае бесполезно, в худшем — будут пострадавшие. Ему не составило труда выяснить местонахождение бывшей фабрики, на которой проводятся бои без правил, а также то, что ставки там исчисляются пяти-, а то и шестизначными суммами, и публика собирается соответствующая. Интересно, отчего Джокер счел, что это хуже чем «спать с кошками». Или он… щепетилен в этом вопросе? Вот что было бы действительно… забавно. По меньшей мере. Он вечность простоял в душе, с закрытыми глазами, без движения, старательно выкидывая из головы все лишнее. На столике стоял поднос с чайником и двумя чашками. — Что вы об этом думаете? — спросил Брюс, прошагав к стеклянной стене и взглянув на панораму вечернего города. — Это было весьма познавательно, — задумчиво сказал Альфред. — Я был не на высоте. — Вы были практически беззащитны, — в голосе дворецкого послышался намек не то на горечь, не то на обвинение. — Именно это ощущение. И технически в том числе. — Брюс усмехнулся. — Как это ни печально, Бэтмен наполовину зависит от… — Игрушек мистера Фокса. — Да, игрушек. Кстати, его игрушки были при нем, но он так и не воспользовался преимуществом. — Похоже, вас это оскорбило? Да. Какое мальчишество! — Сначала удивило и слегка покоробило. Он пускает пыль в глаза, утверждает, что всего лишь развлекается, и я просто не могу этого понять. От него голова идет кругом, — Брюс метнулся к креслам, обошел вокруг и вернулся к окну. — У меня от вас сейчас голова пойдет кругом, мастер Брюс. Сядьте. Последнее слово было произнесено командным тоном, настолько непривычным в устах дворецкого, что заставило Брюса слегка вздрогнуть. Он перестал нарезать круги по комнате и опустился в кресло. Альфред разлил чай и против обыкновения тоже уселся, разглядывая поднимающийся над чашкой пар, как будто это было очень интересное зрелище. — Психология преступника проста… — начал Брюс и замолчал. — Это говорил вам Раш Аль Гуль, но в итоге и сам оказался не слишком сложен, не правда ли? — Не слишком, — согласился Брюс. — Джокер провоцирует охоту на себя. — Как вы думаете, зачем? — Не знаю. Он не так безумен, как хочет казаться, и у него должна быть какая-то цель. — Не сомневаюсь. Думаю, моя теория о бессмысленном разрушении ради удовольствия верна лишь отчасти. — У вас есть какие-нибудь мысли насчет того, чего он добивается? — Возможно, того, чего не достиг в прошлый раз. Н-да, чего он только не достиг… Готэм принадлежал ему, недолго, но этого хватило за глаза. Мэр Гарсия, помнится, больше намучился с последствиями, чем Бэтмен и полиция с поимкой Джокера. Пришлось ввести национальную гвардию. Черт, надо было его уронить. — И? — А сами вы что скажете? — Туманные догадки, не более. Мне интересно, что скажете вы с высоты своего опыта. — Иногда вы беззастенчиво льстите, сэр. Учтите, я сейчас не скажу ничего нового. Если отмести некоторое количество шелухи, мы видим, что он умеет виртуозно выворачивать людей наизнанку по одному. Но ему этого мало, и он решил пойти дальше, попытавшись показать всему городу его истинное лицо. Во всяком случае, то, что он таковым считает. И, боюсь, это как раз относится к тому немногому, в чем он искренен. Зачем — вопрос, пожалуй, даже не к нему, а к специалистам. — Специалисты сели в лужу. А то, что ему это не совсем удалось… — Приводит нас к тому, что мы имеем на данный момент. Если исходить из популярной теории, что сумасшествие есть попытка получить иной результат, совершая те же действия, то он, безусловно, не сумасшедший, при всем безумии общей картины. Учитывая, что цель довольно абстрактна, знание ее нам ничем не поможет. Человеческое сознание, тем более, сознание толпы — это, грубо говоря, не банк, где можно вдесятеро увеличить охрану. Защищать нечего, вам остается только нападать. — Я не нахожу смысла. Он не замечает людей, они для него — ничто. — Возможно, они для него и ничто, но не соглашусь с тем, что он их не замечает. Мне кажется, он их даже слишком хорошо замечает. И повторяю, если только я прав, его задача абстрактна. Полагаю, ему интересен сам процесс, он будет удовлетворен самим фактом того, что ему это удалось. А хорошо от этого кому-то или плохо, не важно. Вот вы ему чем-то интересны. Или Бэтмен. У меня создалось впечатление, что он действительно пытался немного раскрыться перед вами, но не слишком преуспел. — Зачем бы? — усмехнулся Брюс, — мне стоит оценить его усилия и проникнуться к нему симпатией? — Учитывая, насколько он выбил вас из колеи, боюсь, он мог бы и этого добиться, будь это его целью. — Э? — Неважно, так, мысли вслух. Возможно, чтобы еще больше запутать. Возможно, ему показалось, что так будет интереснее. Или, — дворецкий всем своим видом продемонстрировал, что не очень верит в то, что произносит, — честнее. — В таком случае, он действительно не преуспел. Мне это не показалось ни интересным, ни, тем более, честным. И я не вижу тут ничего кроме акта бесстыдного позерства. Но осадочек… — Подобное поведение свойственно тем, кому глубоко безразлично то, как их оценивают. А уж вы, смею заметить, давно стали специалистом в этом вопросе, и потому меня удивляет, почему вы, что называется, за деревьями леса не увидели. Вместо того чтобы услышать, вы позволили себя прочитать. Скорее — раздеть. — Это так заметно? — Он хорошо видит ваши слабости. — У Бэтмена не должно быть слабостей. — Смею напомнить, там был не Бэтмен. Мне кажется, его антураж защищает его не хуже, чем броня и маска — вас. Он волен делать и говорить все что вздумается, не оглядываясь. — Мне не обязательно скрываться под маской, чтобы выкидывать… фортели. Вы прекрасно это знаете. Альфред вздохнул. — Вам? Или… Он вполне ясно дал понять, что общался не с Бэтменом и не с тем Брюсом Уэйном, который у всех на виду, а с вами. И почти достучался до вас. Да так, что вы этого даже не заметили, защищаясь. Мне это не всегда удается, как ни прискорбно. — Мне стоило залепить уши воском. — Возможно, вы правы. Наследник Уэйнов прикрыл глаза и медленно выдохнул, стараясь точно сформулировать то, что почувствовал. — Он как будто ворует твои мысли и чаяния, а потом возвращает… такими же изуродованными, как и он сам. — Что бы он ни утверждал, он увидел в вас человека, а человек уязвим. Он хочет заставить вас мучиться рефлексией, мастер Брюс. Может быть, вам тоже стоит попробовать? — Попробовать что? Заставить его мучиться рефлексией? — хмыкнул Брюс. — Перестать воспринимать его как стихию, увидеть живого человека. Со слабостями. Вот так просто. Как само собой разумеющееся. И ведь почти увидел. И постарался поскорее забыть. — В нем же нет ничего человеческого. — А в Бэтмене, надо полагать, есть. — Это другое. — Вы абсолютно в этом уверены? — Да. Дворецкий едва заметно поморщился. — Хорошо, отложим этот вопрос. И вот что я вам скажу. Тот, в ком действительно не осталось ничего человеческого, вряд ли станет так упорно открещиваться от этого. Это первое. А второе — вам самому стоит попытаться вспомнить, каково это, видеть вокруг себя людей, а не функции. Я имею в виду хотя бы тех, кто вас окружает. Джокер — отдельный случай, не сомневаюсь, это будет нелегко, но ради того, чтобы остановить его, стоит переступить через себя. Мне не хочется это говорить, но во многом он прав относительно вас. И еще он спрашивал, как вам удается выдерживать все это. И я вынужден ответить вам. Вы уже не выдерживаете. Вы тонете, Брюс, и не замечаете этого. — Образ вышколенного дворецкого на секунду треснул. Не то чтобы Брюс никогда не видел Альфреда взволнованным, но зрелище было достаточно редким. — С уходом мисс Доуз вы перестали быть похожи на себя… Брюс нервно шевельнул пальцами. — Хватит. Как это ни неприятно, он был согласен, что в последнее время действительно перестал видеть людей за их функциями. Перестал видеть себя за своими функциями. С гибелью Рэйчел мир окончательно потерял оттенки и превратился в черно-белое. С преобладанием черного. Ярость, тоска и тупая боль внутри, и бесконтрольное зло снаружи. Джокер был лишь поводом встряхнуться и переключить внимание на что-то более конкретное, чем то бесконечное болото, в котором задыхается город. И он сам? И еще болезненнее было то, что Альфред поднял эту тему, вдохновившись прослушанным разговором с тем, с кем вообще не стоит разговаривать, а уж упоминать рядом с именем Рэйчел — и подавно. Тот видит за масками людей и при этом продолжает причинять им боль? Бэтмен пытается что-то исправить, и в этих попытках утратил способность видеть тех, ради кого он старается. Или он только убеждает себя, что делает это ради других? Удивительное лицемерие. Брюс считал, что хорошо знает свои слабые места, и у него было в избытке времени и возможностей, чтобы отрастить на них кожу потолще. Его в принципе не могло беспокоить то, что о нем говорят, он затратил достаточно усилий, чтобы о Брюсе Уэйне сложно было услышать что-то хорошее (вот ведь гад, и это понял!) и вполне мог пережить опалу Бэтмена. С усилием, опять же. Но его совершенно определенно не должно волновать мнение убийцы, место которому в Аркхэме, а еще лучше — в камере смертников. Но обвинение в лицемерии, брошенное Джокером, отчего-то задело его. А теперь еще и Альфред подлил масла в огонь. Похоже, он слишком сильно испытывал его терпение в последнее время, и даже невозмутимого бывшего агента наконец прорвало. Или Джокер дожал? Вот так, через запись. — Простите, мастер Брюс, мне не стоило этого говорить. — Нет, все правильно, — но больно. — Альфред, вам пора открывать кабинет психоанализа. — Спасибо, одного пациента мне вполне достаточно. Я думаю, вам стоит прослушать это еще раз. Отвлеченно. — Сейчас нет времени. — Собираетесь наведаться на ту фабрику? — Да. — Мы едем в бункер? — Думаю, Бэтмену там делать нечего. — А Брюсу Уэйну себя уже не скомпрометировать? — Верно. — Вы уверены, что не пожалеете об этом? — Нет. *** Он смотрел так, словно видел ее без кожи, и это доставляло ему тихое удовольствие. И молчал, пока она говорила все дежурные фразы, полагающиеся при знакомстве с пациентом. Он не слушал. Ухмылялся скучливо и нехорошо, а шрамы бледными гусеницами изгибались на щеках, покрытых трехдневной щетиной. Он был гадок, знал это и отлично этим пользовался. И она знала, что это игра на публику в ее лице. Головой знала, ей говорили. Но все равно хотелось встать и уйти, или хотя бы наморщить нос и отвернуться. Вот так же, демонстративно. И очень непрофессионально. Так что нет уж, дудки. А когда он заговорил, она пожалела, что пришла сюда, пожалела, что вообще захотела работать в Аркхэме. Он будто знал то, о чем она не хотела думать. Жалкая карьеристка, выскочка, обреченная теперь всю жизнь прилагать неимоверные усилия, чтобы казаться не тем, что она есть на самом деле. Фальшивка. Прошла и окончила университет в постели. — Неправда, у меня была спортивная стипендия! — пальцы, сжимающие папку, побелели. — Какая разница? — безразлично пожал плечами злой клоун. И зачем только она это сказала? Она знала, что он будет давить на нее, но и не предполагала, что это будет так просто и так невыносимо. Ее предупреждали. Это все чушь, он всех испытывает на прочность. И никто долго не выдерживает. Но она девушка настойчивая. Нужно только немного потерпеть. — Так примитивно. — А если бы я сказал, что ваше женское очарование способно открыть любую дверь, сколько времени понадобилось бы вам на то чтобы осознать, что это не комплимент? Мерзавец. Коллеги поздравили с тем, что он сразу не съел ее с потрохами, и это придало уверенности. Второй раз был еще хуже первого. После этой беседы она чуть не сдалась, хотела отказаться от дальнейших попыток, так было больно. Но упрямство победило. Третий сеанс прошел спокойнее, теперь она была готова, и, мысленно сжав зубы, старалась пропускать мимо ушей наиболее болезненные уколы, старалась соблюдать протокол. Получалось плохо. Она все равно была вынуждена принять успокоительное, но об этом никто не должен был знать. А потом он оказался таким обаятельным. И таким мягким. И таким… израненным. Не вдруг, но постепенно она как-то достучалась до него, во всяком случае, он почти перестал издеваться и даже начал рассказывать о себе, сначала осторожно, а однажды, после того как он очень выразительно покосился на диктофон, и она его отключила, она услышала такое, о чем лучше не знать. Такое невозможно придумать. Тем более невозможно пройти через это и остаться в своем уме. По ночам ей стали сниться кошмары. А днем он обязательно ошарашивал ее чем-нибудь. А она упорно делала вид, что это не работает. — Ха-арли. Куинн. Ар-ле-кин. — Да, знаю, ты не первый, кто делает из моего имени «арлекина». Он склонил голову набок и хитро улыбнулся. — А ты знаешь, что Арлекин — не просто паяц, доктор Куинзел? — расценив ее молчание как отрицательный ответ, он продолжил, — Эллекен, Эрл Кёниг, слышала? Хотя Лесной Царь не слишком похож на маску комедии дель арте… Хе. Предводитель Дикой Охоты, — его глаза загорелись, — сонмища призрачных всадников, несущихся по воздуху, между небом и землей, сметая все на своем пути, и свора огнедышащих гончих впереди, представь себе… — Это легенда. Красивая, страшная легенда. А Арлекин… — … во главе кавалькады. — … не более чем паяц. Он прокашлялся. — Ну конечно, легенда, о чем речь. И забыли. Вроде бы. А потом он постепенно перевернул вверх тормашками все ее представления о мире, порвал в клочья все этические принципы, которые она всегда считала непреложными, заставил в полной мере почувствовать очарование Хаоса… и она почувствовала. Дикая Охота. Этот образ добавился к кошмарам, удивительным образом уравновешивая их, преследовал ее, особенно по вечерам, на темных улицах зимнего Готэма, когда из-под земли валит пар, а неба не увидишь, как ни вглядывайся в высоту. И это не было неприятно. А еще позже он сказал — надо, чтобы все закончилось так же, как и с остальными терапевтами, иначе можно вызвать подозрения. Она и так продержалась намного дольше других. Чего ей стоило разыграть нервный срыв после того, как она целых два месяца общалась с ним почти каждый день! Чего стоили все эти слезы и показное возмущение! Впрочем, синяки на руках были настоящие. Это как раз можно было пережить. Для достоверности. Получила выговор за пренебрежение правилами безопасности. Хуже всего было, когда ей самой пришлось проходить короткий курс психотерапии, обязательный после подобных инцидентов. Вот тут она чуть все не испортила. Но она хорошая актриса, не допустила ни одного серьезного промаха. Они заранее все продумали, и она мечтала, каково это будет, когда он будет свободен, когда она будет по-настоящему свободна. Вместе с ним. И, может быть, однажды она сможет его согреть, ослабить его боль. И теперь ей оставалось только ждать, когда он даст знать о себе. Днем она узнала, что Чарли Бэнкс, студент, которого она привела, чтобы тот заменил Джокера в палате, не приходя в сознание, умер в Готэм Дженерал, куда его перевели. Она не думала, что этим кончится, Чарли такой хороший и талантливый мальчик. Ему не повезло только оказаться слегка похожим на него. Нет, она не будет жалеть об этом. Она же сильная, правда? Она это переживет. Ведь она хочет быть с ним, а значит, придется привыкнуть ко многим вещам, раньше казавшимся ей неприемлемыми. В конце концов, кто решает, что хорошо, а что плохо? Незаметно пробраться в больничный морг и положить на тело карту оказалось не слишком сложно. Это позволило ей почувствовать себя причастной к чему-то большему, чем просто случайная смерть и парадоксальным образом успокоило совесть. Она по пять раз на дню просматривала новости, видела фото на сайтах газет. Он не такой. Он не может быть таким отвратительным, это игра на публику, эта жестокость вынужденная, она знала, через что ему пришлось пройти, любой сломается. И еще эта девка с фотоаппаратом из Трибьюн, которую уже несколько раз упомянули в связи с ним, да еще и в довольно двусмысленном тоне. Ее она тоже погуглила. Вольный стрелок, репортерство, студийная съемка и прочее. Фотоблог, заброшенный около года назад. Даже выставка была… какие-то развалины, трубы, стройки с торчащей арматурой, бррр. Городские пейзажи бывают намного привлекательнее. Что за… Она что, ревнует? Нет, это бред какой-то, те, кто работает на него, долго не живут. Эта мысль немного умиротворила. — Скучаете по нему, доктор Куинзел? Тихий голос главврача, неслышно возникшего за спиной, заставил ее подпрыгнуть. Она судорожно ударила alt+tab, сменив окно браузера на чью-то историю болезни, и повернулась к Джеремие Аркхэму. — А? — она зачем-то начала поправлять шпильки, державшие свернутые в пучок светлые волосы, — что вы имеете в виду? Джеремия выглядел расстроенным. — Не надо так суетиться. Я должен был догадаться раньше, вы продержались слишком долго, тем более для новичка. — О чем вы говорите? — Пожалуйста, не играйте дурочку, это утомительно, а вы совсем не дурочка — в голосе ничего, кроме доброжелательности. Поня-атно. — После его побега я заметил, что вы были абсолютно счастливы, хотя и пытались это скрывать, а потом ваше настроение портилось день ото дня, и вот вы уже на грани, — он склонился над ней, заглядывая в глаза. — Ну и что? Настроение меняется у всех… Особенно в сложившихся обстоятельствах. — На карте в морге нашли ваши отпечатки, — сказал Аркхэм, — разве можно быть такой непредусмотрительной? — Не может быть, я… ой, — она хлопнула себя ладонью по губам. Она была в перчатках, да, но как глупо! Какие отпечатки? У нее никогда не снимали отпечатки! И она вообще ничего не должна знать о карте. — Ай-ай-ай, а так хорошо нас всех разыграли! — покачал головой Джеремия. Полноватый главврач был проворнее, чем казался. Он резко выпрямился, и удар клавиатурой пришелся в плечо. Она бросилась в коридор, уже жалея об этой секундной панике и слишком хорошо зная, что не доберется до выхода, но теперь пути назад нет. Навстречу уже бежал вызванный Джеремией охранник. — Привет, Хью, как дела? — крикнула она, надеясь, что удастся проскочить, в конце концов, она же не сбежавший пациент, но охранник уже схватил ее за запястье. Она ударила его коленом в пах, высвободилась и побежала дальше по коридору, но следующая дверь была заперта. Она несколько раз безнадежно тряхнула упрямое железо о повернулась, глядя как в ее сторону, потирая ушибленное плечо, неторопливо шел Джеремия Аркхэм, а за ним ковылял постепенно приходящий в себя от болезненного удара охранник. Оба остановились в двух шагах от нее. — Харлин. Вы не выйдете отсюда. По крайней мере, сейчас. Пожалуйста, не делайте глупостей, давайте спокойно поговорим. Главврач продемонстрировал открытые ладони, словно ребенку, убеждая в своем дружеском расположении. А за плечом его стоял уже вполне оправившийся Хью, ожидающий только повода расплатиться за перенесенное унижение. Без шансов. — Пойдемте, Харлин. — Куда? Вы запрете меня… и сдадите полиции. Нет, — она стиснула челюсти, пытаясь сдержать слезы бессилия и обиды. Как глупо. Ее начинало трясти. Сейчас зареву. Так не должно быть! Молчание тянулось с минуту, но эта минута была очень, очень длинной. — Будете стоять здесь всю ночь? — Джеремия сочувственно улыбнулся. — Ноги затекут, а сидеть на бетоне вредно. Особенно юным леди. Пойдемте, — повторил он, — посидим, поговорим. Из горла вырвался длинный удушающий всхлип. Он прав, она, конечно, может простоять тут очень долго, но смысла в этом нет никакого. Проигнорировав протянутую руку, она шагнула вперед. Джеремия отвел ее в пустующую палату и сам вошел следом, оставив дверь открытой. — Спасибо, Хью, можете вернуться на свой пост. — Все вы тут ненормальные, — пробормотал охранник и убрался восвояси. Послушно уселась. Она из последних сил старалась вести себя разумно. Уже и так наделала достаточно глупостей, нечего было паниковать. Горло жгло, хотелось разнести в щепки проклятую койку, не будь она железной, швырнуть что-нибудь в голову невозмутимому начальнику. Бывшему? Наверное, теперь бывшему. Всхлип. — Ненавижу вас… всех. Все-таки заперли… — Успокойтесь, Харлин. Тут не так плохо, я здесь вообще живу. — И… ик! издеваетесь? — Ничуть. Это ради вашего же блага, и я снова совсем не издеваюсь. Допустим, вы бы оглушили меня и даже прошли через посты охраны. Каких еще глупостей вы наделаете в вашем состоянии? И я не могу винить вас, зная, на что он способен. Даже я слегка… теряюсь перед ним. Моей ошибкой было допустить вас к нему, но вы так рвались, так хотели написать о нем, такой азарт, такое обаяние, что я подумал — вдруг повезет? Не повезло, — вздохнул Джеремия, — а жаль, — он чуть помолчал. — На данный момент это ваш единственный шанс не попасть немедленно под суд за убийство. — Непреднамеренное, — процедила, сжав зубы, чтобы не всхлипнуть. — Сомневаюсь, что его можно расценить, как непреднамеренное, хотя я вам верю. — Может быть, он болен и сломлен, но во многом он прав. — Не берусь судить о правоте, не знаю, что он вам наговорил, но он абсолютно непробиваем, можете мне поверить. А вот вас он сломал. Заныло запястье, за которое ухватил ее охранник, и пришло воспоминание, как они… она и Джокер разыграли тот «инцидент», после которого прекратились их сеансы. Это же был единственный раз, когда он сам к ней прикоснулся, осенило ее. Вынужденно. Подонок. Все ложь. — Что вы теперь со мной сделаете? Нервными пальцами она успела скомкать простыню так, что ее можно было уместить в горсти. — Пока не знаю. Честно. У вас есть время все обдумать, но в конце концов я буду вынужден известить полицию, — Аркхэм был явно расстроен происходящим. — Они и так все узнают, — она кивнула в сторону поста охраны. — Хью получит инструкции, кроме него пока никто не будет знать о том, что вы здесь… в ином положении. — Главврач устало посмотрел куда-то в стенку, избегая встречаться с ней глазами. — О чем вы думали, девочка? — Он… я… — всхлип. — Понятно, не сейчас. Вот, пара таблеток валиума поможет вам уснуть. Не держите зла, его и так слишком много. — Толку от вашего валиума. — Предпочитаете что-нибудь посильнее? Не советую. — Аминазину превентивно, — усмехнулась она сквозь слезы, — спасибо, перебьюсь. И-ик! Давайте свой валиум. — Так-то лучше. Оставшись одна, она сжалась в комок, стараясь не разрыдаться снова от обиды и злости. Но в груди жгло, и слезы сами текли по лицу, она только пыталась приглушить всхлипы, чтобы не оказаться на одном уровне со своими бывшими пациентами. Постепенно успокоительное начало действовать, тугой узел внутри стал ослабевать, и в конце концов ей удалось заснуть. *** Анна обнаружила, что машина медленно катит ее по незнакомой улице. И место, надо сказать, очень неприятное. В такие трущобы ее не заносило много лет, с тех пор как она работала «в городе» с новостной бригадой. Немало удивленная, она остановилась, пытаясь понять, где она, зачем сюда приехала, а главное, почему не помнит, как. Она, конечно, давно уже не девочка, но до старческого слабоумия ей пока далеко. Стоит пересесть на серьезный автомобиль и нанять личного водителя? Не дождетесь. Она достала коммуникатор и включила GPS, который обычно не слишком жаловала. Кто-то постучал в окно. Не подумав, Анна опустила стекло и тут же пожалела об этом, потому что перед ней возникла наглая и малоприятная физиономия, причем обладатель ее был явно под кайфом. Позади маячил еще один субъект, не более вменяемый, чем тот, что дергал ручку двери. — Что делает такая цыпочка на такой клевой тачке в таком паршивом местечке? Заблудилась? Она попыталась снова поднять стекло, но в щель уже просунулось дуло пистолета. — Открывай, прокатимся! Разумнее всего было послушаться, стекла-то не бронированные. Усмехнувшись про себя, Анна посмотрела на налетчика. — Благодарю за приглашение, молодой человек, но, боюсь, я старовата для «цыпочки», — проговорила она как можно более безразлично, слегка покривившись от мерзкого словечка. — И правда, — опешил «молодой человек», но его приятель тут же нашелся: — А не старовата ли ты для спортивной тачки, бабушка? Выметайся-ка, — и грубо дернул за плечо. Не сопротивляясь, Анна стала вылезать из машины, запнулась о порог носком туфли и растянулась на дороге. Двое вскочили внутрь, двери захлопнулись, шины завизжали, и ее белый «Корвет» сорвался с места. Нервы у Анны Метценгерштейн были из проволоки, а вот кости, увы, соответствовали возрасту, что она и ощутила в полной мере, попытавшись подняться. Левое плечо пронзила острая боль. Неужели первый в жизни перелом? На седьмом десятке, подумать страшно. Она никогда не задумывалась, насколько хрупким может оказаться ее тело. Левая нога тоже послушалась не сразу. Только бы не шейка бедра, ей же надо как-то выбраться отсюда. Кажется, все в порядке, хвала небесам. С трудом встав на ноги, она огляделась. Кругом ни души, ближайший целый фонарь, наверное, в четверти мили. Самым естественным было бы позвонить Марку, ее секретарю, чтобы он приехал и забрал ее отсюда. Не развалится юноша. И стоит показать руку доктору. Но вместе с машиной она лишилась обоих мобильных телефонов. И все же, какая нелегкая ее сюда занесла? Придерживая здоровой рукой ушибленную (или все-таки сломанную?), она медленно пошла в ту сторону, откуда, как ей показалось, раздавался шум невидимых проезжающих машин. Туфли на невысоком устойчивом каблуке внезапно оказались тесными, неудобными и совершенно неподходящими для прогулок. На пути оказался телефон-автомат. Бессмысленно — она не носит мелочь в карманах, да и сами карманы на ее костюме исключительно декоративны. Впрочем, кажется, 911 должен быть бесплатным. Трубка, зажатая между ухом и плечом, молчала, не подавая признаков жизни. В отчаянии, Анна ударила кулаком по корпусу. Послышался шум и на мгновение прорезался гудок. Тогда, оставив трубку висеть на проводе, она кое-как прислонилась к покрытому трещинами стеклу, сняла туфлю и, примерившись, ударила посильнее, после чего снова прислушалась. Телефон ожил, но через несколько секунд снова замолчал. Она на мгновенье закрыла глаза, собираясь с силами, чтобы продолжить путь вон из этого гиблого места. Тихий шум мотора, шелест шин. Из неприметного автомобиля вышел мужчина и пружинистой походкой приблизился к ней. Еще один. — Мисс Мэйн? Что вы делаете в такой час в таком месте? — спросил Брюс Уэйн, подавая ей руку. Чудеса случаются. А его что сюда принесло? — Приблизительно то же спросили люди, угнавшие мою машину. Не думала, что когда-нибудь скажу это, но я искренне рада вас видеть. Он помог ей забраться на пассажирское сиденье. Напряжение оставило ее, силы — тоже. — Вы позволите? — Уэйн потрогал пострадавшую руку, Анна тихо зашипела. — Мне не нравится ваше плечо. — А мне не нравитесь вы. — Взаимно, — кисло улыбнулся Уэйн. — Куда вас отвезти? — Желательно в «скорую». И — большое спасибо. — Простите, это, конечно, не мое дело, но все-таки как вы здесь оказались? — Простите, — по возможности мягко передразнила Анна, — но это действительно не ваше дело. И я бы попросила вас никому не рассказывать об этом. Если сможете, разумеется. А я не буду спрашивать, что делаете здесь вы. — Ну конечно, это останется строго между нами, мисс Мэйн! — легкомысленно-заговорщицким тоном ответил набивший всем оскомину миллиардер. *** Бешеная трехдневная скачка под идиотским штандартом «расслабились тут без меня» с явной целью — напомнить о себе и запустить пару подспудных процессов, с приятным побочным эффектом в виде милой беседы и еще одним, свое отношение к которому он пока не определил, а все это, в сущности, ради одного — по-настоящему уснуть. Уже едва держась на ногах, выложил из карманов гору мелочей на бесконечный, заваленный книгами, бумажками, недопаянными схемами и прочей ерундой верстак, протянувшийся вдоль одной из стен мансарды. Пальто пора на помойку. Швырнул в дальний угол. Сдул облако годовой пыли с ноутбука, открыл, передумал и захлопнул. Отстегнул пружинные ножны от предплечья, повертел и бросил к остальным вещам. Отличная штука. На самом деле никакой нужды в этом трюке с ножом-из-рукава не было, но хотелось проверить новую игрушку. Ну и дополнительно пощекотать Бэта за ушком. Черт возьми, после сегодняшнего надо бы пересмотреть свое к нему отношение и как-то вписать в общую картину. Впрочем, это не составит труда. Стоит надеяться, что тот тоже получил достаточно пищи для размышлений. Сбросив остатки испорченной одежды и мельком подумав, что такими темпами ему скоро снова понадобится портной, нырнул в прохладную ванну, стоявшую прямо под окном и никак не отгороженную от остального пространства. Стеклянная громадина, закрывавшая собою обзор, могла бы давить, но в ней отражалось небо. До него здесь была мастерская какого-то не слишком интересного ваятеля с претензиями, и место было... идеально. Тут было все необходимое, включая отдельный лифт, в котором мог бы поместиться молодой слоненок, и, как ни странно, тишину. Впрочем, первоначальное назначение лифта так и осталось неизвестным. От его спешно съехавшего предшественника здесь остались два скульптурных станка, верстак, четырехрукий металлический каркас высотой в полтора человеческих роста, оказавшийся отличной вешалкой, неисправный сварочный аппарат и вот эта шестифутовая ванна на львиных ногах, служившая вместилищем для мокрой глины. Трубы пришлось подводить самому, устроив в процессе пару небольших потопов. Спотыкаться о них тут некому. Сам он ни разу вот не споткнулся за два года. Хорошо, за один, учитывая время отсутствия. Вернувшись в Готэм после нескольких лет путешествий, проведенных в тщетных попытках поинтереснее свернуть себе шею, он кочевал из одного дешевого отеля, где не задают вопросов, в другой, бродил по городу, ввязывался в какие-то сомнительные предприятия, стараясь не слишком обращать на себя внимание, наблюдал и, в сущности, маялся бездельем. Во время очередной бесцельной прогулки набрел на стоявшее на границе старого и нового Сити здание, не вписывающееся ни в ту, ни в другую часть города. Проник внутрь, влез на крышу. И встретил рассвет наверху, между стеклом и арт-деко. Дом оказался «несчастливым» — владельцы менялись раз в полтора-два года. Почему не снесли? Никто не знает. Через некоторое время здание перекупил некто Джон Картрайт, слегка неуклюжий и вечно извиняющийся мормон, обладатель небольшого брюшка, каштановой бороды, фотографий трех своих жен и выводка детей в бумажнике и не вызывающей сомнений кредитоспособности (что вы, помилуйте, Юта — вовсе не резервация для моих единоверцев, извините, кто из нас отстал от жизни, хе-хе), а в мансарде поселился человек-невидимка (извините, мой племянник — мизантроп и со странностями, не беспокойте его, ни-ко-гда — управляющему). Это стоило всего лишь недели на хакерском форуме, где ему удалось взять на слабо какого-то виртуоза. Знал бы, кого — отблагодарил бы. Правда-правда. Просматривая бумаги, он обнаружил, что дом построен в 1915 году, еще до небоскребного бума, его прадедом. Или все-таки пра-пра… обсчитался, а плечи мормона тряслись от смеха добрых десять минут. Глубоко вдохнуть и уйти с головой под воду. Сейчас одна девица по его заданию должна быть в одном из самых отвратительных мест Готэма. И охотиться за не менее отвратительными картинками, если ничего не изменилось. А некоторые люди не меняются, и иногда это бывает очень полезно. Плоды ее сегодняшних трудов понадобятся не скоро, но именно сейчас может выйти кое-что интересное, если он еще хоть что-нибудь соображает. К тому же, на этот вечер он даже позаботился о ее безопасности. Х-ха. Убедить себя, что его интерес ограничивается всего лишь желанием поэкспериментировать над очередным человеческим существом, как-то слабо получалось. Не то существо, над которым стоит экспериментировать. Неинтересно и неэстетично — ломать то, что уже сломано. В этом городе все либо невыносимо скучны, либо запредельно корыстны, а значит, тоже скучны, либо так или иначе надломлены, и среди последних можно отыскать что-то любопытное. Абсолютно случайно. Во всяком случае, ее реакции не всегда были для него ожидаемы, а это что-нибудь да значило. Это было хотя бы занимательно. А некоторые ее ужимки не ко времени будили воспоминания, которые он почти похоронил. Яркие и, к слову, далеко не всегда приятные. Хватит обманывать себя, он слишком много думает об этом. И вот это уже не лезет ни в какие ворота. Стоило бы изобрести способ забывать, насколько все было бы проще! Выпустить воздух, наблюдая из-под поверхности, как отраженный вид из окна превращается в нелепую мазню. Кривые зеркала. Легче всего было бы покончить с проблемой, убрав ее из бытия, а следом и из своих мыслей, но у него впервые за много лет не поднимется рука. И он понимал, что так легко не отделался бы. Трудно представить, что он может позволить себе подпустить кого-то близко. Это немыслимо. Он сделал достаточно, чтобы, по крайней мере, с ее стороны больше не было подобных мыслей, эта девица должна была возненавидеть его за то, что он использовал ее, чтобы уйти от Бэта и полиции, и отказаться от договоренности, когда он ей предложил, но этого почему-то не случилось. Он готов был даже и сам отменить маленькую папарацци-пиар-кампанию, задуманную на ходу, но что-то дернуло все же взяться за эту сомнительную затею. Возможно, он просто хотел убедиться, что и этот конец обрублен. Вместо чего получил сонное ворчание, руки, обвивающие его на летящем мотоцикле, любопытство и беспокойство в украдкой бросаемых взглядах, секунду ярости и едва заметную улыбку на прощанье. Все неправильно. Вынырнуть. Запоздало подумал, что вся эта петрушка с Марони может обернуться не совсем так, как он планировал. Ну, тогда придется с облегчением выкинуть из головы то, что его беспокоит. Он постарается выкинуть. Очень постарается. Копаться в себе и своих ощущениях было последним, чем он хотел бы сейчас заниматься. Повалился поверх одеяла, надеясь, что вымотал себя достаточно, чтобы наконец-то, впервые за год, уснуть без сновидений. Его сны не были кошмарами, во всяком случае, рассказав их кому-нибудь, он вряд ли смог бы объяснить, чего именно так старался избежать. Кровь на его руках не проникала за грань бодрствования. Это не было тем, что заставляло его переживать или чего он стыдился, нет, кому-то иному его сны могли показаться даже приятными. Но лучше бы их не было. Совсем. Пожалуйста, хотя бы сегодня.