Тишины знак - молчание

В комнате было поразительно тихо, тишина обнимала со всех сторон каждого, кто попадал сюда. Она молча касалась пальцами губ зашедшего и тихонько шептала "ш-ш-ш-ш", призывая замолчать, даже если тот безмолвствует, а всего лишь громко думает. Конечно, в доме и около него в вечернее время не могла стоять такая тишина - очередной лихач проверял покрышки на прочность, а ангела-хранителя на верность, соседка сверху навзрыд рыдала, вторя горькой судьбинушке очередной дурищи, коих в изобилии присутствовало на канале Россия-1 и иже с ними, парой этажей ниже кто-то тестировал нервы соседей - то и дело там рокотал перфоратор и доносился глухой стук штробления стены. Но эти звуки поглощались невидимым коконом, охватывающем уютную трёхкомнатную квартиру на окраине Москвы. Любой писк, пытавшийся пробиться сквозь толщу тишины, гас, не успев набрать силу и мощь. Не смел скрипеть диван, на котором восседал Виталик, частенько ёрзая по бархатной поверхности, провоцируя скрип, но безрезультатно. Даже половицы, давно требующие замены, не издавали неприятных звуков, когда тяжёлая поступь Володи, ищущего удобную позу для стояния у окна, тревожила их. Гитарист опёрся на подоконник, слегка хрустнувший от нажатия, но этот звук едва ли коснулся его ушей. У него было такое чувство, что он вставил в оба уха качественные немецкие беруши, и никто и ничто не пробьётся сквозь них. Виталик же ёрзал по дивану, пытаясь избавиться от давления на барабанные перепонки, точно он находился на глубине в десяток метров под водой. Он перебирал пальцами неподключенную гитару, струны глухо позвякивали, издаваемые звуки пролетали мимо басиста, но его это ни капельки ни волновало. Лёгкое разнообразие в происходящее внесла метель, начинавшаяся за окном. Точно заплутавший путник она начала тихонько стучаться в дом. Видя, что никто и не думает её пускать, она рассвирепела, превращаясь из смиренной снежной пелены в натуральную вьюгу. Снежные вихри бились о стекло, словно мошки, стремящиеся к свету. Володя коснулся пальцами прохладного стекла и задумчиво поводил ими, вглядываясь в темноту за окном. Там одиноко качался фонарь; пошатываясь под буйством стихии, а, может, под действием горячительного, шёл какой-то человек с портфелем, на другой стороне двора бодро трусила заметённая снегом дворняга, тащившая хозяина в тепло. И много сугробов, вообще снега, лежавшего повсюду: на грибочке в детской песочнице, на машинах, на тротуарах, на недооблетевшей липе, решившей среди зимы порадовать листьями, на теплотрассе, на крыше подстанции. Володя ещё не верил, что он снова видит это. Несколько недель назад за окном пролетали не колючие снежинки, а мелкие песчинки, принесённые с побережья. Вместо ледяного зимнего ветра, пронизывающего до костей, полагался иссушающий Хамсин, пришедший из тропической Африки. От него спасали кондиционеры, работающие на полную мощность, и расположенность клиники в прибрежной зоне, где от моря тянуло прохладой. И тянулась душа к воде, к горячему белоснежному песку, к бирюзовым волнам, накатывающим на берег. Лечь, распластавшись морской звездой, и чувствовать, как прохладные воды мягко гладят ноги и бёдра, охлаждая их от полуденной жары. Но тело не покорялось желанию души: едва двигающееся - ногу поднять - словно штангу килограмм на 200 дёрнуть в мировом рекорде. Точно также - весь в поту, мышцы напряжены до предела, все члены ноют, концентрируясь в области поясницы. Спать на жёстком, строго на животе, покусывая подушку от боли в спине. Поворачиваться - только так, чтоб таз, ноги и плечи не совершали ротационных движений относительно друг друга - это по-умному. А на деле - чтоб и не помышлял повернуться лишний раз, лежи тюлькой, не дёргайся. Встать с кровати - смертельный номер: подтягивание на руках, удержание спины строго прямо, опустить одну ногу, попытаться выпрямиться и не упасть. Сведёт руку, чуть дёрнешься - боль такая, что теряешь сознание, а мысль крутится только одна - не дай бог какой болт повредился в спине. Первые шаги по коридору - будто робот или заржавевший Железный Дровосек, одышка после двух метров, сочувственные взгляды таких же маломобильных, улыбки медсестёр и мечты о доме, о басисте, который только во время операции позвонил 15 раз и ещё 10 пока наркоз не отошёл. Медсестра расширила свои познания в русском языке, в его подзаборно-нецензурной версии. "Почему ваш коллега так матерится?" Знала бы эта кареокая мамзель, почему "коллега" весь матерный словарный запас на неё вывалил. Ругань бранная, оказывается, боль снимает, душевную тоже, волнение немного укрощает, вот и выдавал Виталик трёхэтажные конструкции, дожидаясь, когда слабый голос, ещё не отошедший до конца от наркоза, едва прошепчет "я в порядке, я живой" и тут же добавит, уточняя "насчёт в порядке не уверен, но живой точно, мёртвых такая боль не грызёт". А после этой короткой фразы, отнявшей все силы, Володя погрузился в сон, но успел услышать вздох облегчения и, если ему не почудилось, всхлип и звон стекла. В далёкой России Виталик чокнулся с зеркалом, высморкался в герань на окне, утёр набежавшие слёзы и выпил водку с корвалолом, наведённую из расчёта бутылёк сердечных капель на один стакан Московской. Ему чуть полегчало, можно было ехать на репетицию улыбаться Бугаеву. Но это все события осени, а сегодня уже зима, конец декабря. Почти всё в порядке: реабилитация идёт полным ходом, доктор удивляется, что в таком возрасте восстановление проходит крайне интенсивно, так, что он всерьёз размышлял, чтоб выпустить Володю на сцену, куда тот так рвался, но в последний момент решил поберечь пациента. "Два часа вашей прихоти, а потом ещё месяц в позе тюльки! Устроит? Цена соразмерна?" - Володя промолчал. Его в тот момент разрывали два желания: быстрее восстановиться и быстрее выйти на сцену. Перед бушующей толпой как-то забывались мелкие и крупные проблемы, рёв фанатов действовал точно анальгетик. В конце ноября он сидел в вип-ложе, наблюдая за коллегами со стороны. Только после двух часов концерта он вдруг вспомнил, что больше часа ему сидеть пока нельзя, и что спина вообще-то болит. Тяжело опёршись о поручень, гитарист щурился на сцену, где в софитах и прожекторах энергично подпрыгивал и крутился вокруг своей оси Виталик. Они же ровесники, только он - Володя, едва ходит, а басист, чью жизнь не раз вытаскивали из лап костлявой дамы с венком, бутылкой и косой, как энерджайзер скачет, заводя почти уснувшего на балладе вокалиста и подбадривая одуревающую толпу. И с того вечера фестиваля гитариста начал грызть крупный и прожорливый червячок сомнений: а нужен ли он Виталику со своей спиной, не имеющий возможность разделить его активный образ жизни. На столе лежат билеты в Австрию, на лыжный курорт Зеефельд. Басист уже наточил лыжи, дважды натёр их мазью, проверил шлем и защиту, послезавтра на Рождество - вылет. Володя отнекивался до последнего - как с его спиной лететь, но Виталик практически заткнул рот гитаристу, прорычав, чтоб тот даже не помышлял остаться. - Без тебя мне праздник не праздник, ты долетел сразу после операции, четыре с лишним часа в самолёте трясся, а тут и трёх часов нет. Если тебе совсем плохо, давай я наберу клинику, тебя положат туда, будешь под присмотром медиков. - Я нормально себя чувствую. Но что буду делать в Австрии, на лыжах кататься? - губы сжались в нитку. - Естественно нет, пока я катаюсь, ты будешь сидеть на террасе под присмотром фрау официантки, нежиться под чудным зимним солнышком, дышать свежим альпийским воздухом, пить глинтвейн, чтоб не замёрзнуть, и пробовать апфельштрудель, который тебе понравился ещё в Берлине, наслаждаться жизнью, в общем, в меру возможностей. А потом мы с тобой будем гулять, понемногу, по ровным прямым дорожкам, а не по скользким ухабам нашей столицы, где и здоровый свалиться может. Я буду держать тебя под руку, и никто косо не посмотрит на нас, толерантная страна же, скрываться не надо. Прист с Мишкой в центре Берлина целоваться удумали, помнишь, в карты на поцелуи играли, продул наш вокалюга. Так хоть бы кто ткнул пальцем, наоборот, одобрительно кивали: нечего свои чувства скрывать, а какая-то парочка даже присоединилась. Володя помнил, это было два с половиной года назад, ещё не было проблем со спиной - болела порой, но давала возможность жить и дышать. Там их молодой вокалист был застукан за весьма интимным делом со вторым гитаристом. А Виталик ещё подумал, что те порнушку смотрят под пивко. Недооценил басист молодую поросль, которая лихо оседлала черногривого коня, и недвусмысленно скакала на нём, только кудри золотистые сверкали. - Вот молодёжь, а мы в его годы стеснялись так, не заперев двери, развлекаться в полный голос. А Попов-то каков? - зарифмовал Виталик, - Наш ровесник, а послал все приличия в одно тёмное место. - А, может, иногда и нужно? Послать всё к черту, сорвать все маски, что мешают жить? - меланхолично протянул Холст. Виталик, игравший на гитаре, вздрогнул, вглядываясь в коллегу. Тот, молча уставившись за окно, разговаривал сам с собой. Неожиданно... Нет, не первый признак шизофрении, мол, с хорошим человеком хорошо и поговорить, а само звучание Володиного голоса, глубокой мелодики речи. Он так отвык от этого, потому что сам себя заставлял, каждый день насиловал, по десять раз повторял, что Володи рядом нет, нужно зажимать уши, как только знакомые звуки коснутся их. Гитарист отсутствовал месяц, Виталик привык, что не слышит голос Володи. Тот далеко, в израильской клинике, неизвестно, когда вернётся. И каждый день, каждый час, каждая минута растягивались в вечность ожидания хотя бы смски, безликой, не показывающей ни одной эмоции "я в порядке". Так мало и много надо для счастья. Мало - тридцать секунд личного времени, затраченного на набор сообщения и нажатие кнопки "отправить", так много - через границы, моря, леса и города весточка, что можно выдохнуть - операция и добрые доктора не сотворили ничего дурного с Володей, он может общаться и даже юморить. В четыре утра одного из промозглых осенних дней Виталик проснулся от урчания телефона под подушкой, принявшем смску. Продирая глаза, в темноте нащупал мобильник. Щурясь от яркого дисплея, не видя практически ничего, он сумел разобрать "смешно. русские пациенты везде русские, как и медсестры. лежу и слышу "у вас есть глюконат кальция?" ответ бесподобен "есть, но он невкусный." и смайлик". Но теперь всё хорошо - гитарист ночью находится под боком - тихо сопит, иногда забавно дёргает ногой. Он осязаемый, реальный, он совсем рядом - руку протяни и докоснись. Если не верится тактильным ощущениям рук, поцелуй в тёплую колючую щёку, акккуратно прижми к груди и усни счастливым от того, что Володя снова рядом и несчастным, потому, один раз потеряв, начинаешь бояться повторения. Виталик только отвык, как он думал, от отсутствия близкого человека. Чай заваривать на одного себя, пиво покупать - нечётное число - делиться не с кем. Ночью стал спать, не ощупывая судорожно и испуганно холодное место слева от себя. А вот вернулся Володя, пришлось заново привыкать. А вместе с ним в двери квартиры вломился страх, нагло усевшись на плечо басисту и терзая его. Страх того, что врачи порой не всесильны, и что придётся скоро отпустить гитариста опять, на дообследование, на проверку, да мало ли куда. И повис басист над пропастью, оторвавшись от родного человека, но так и не прибившись к берегу другому. И главное, Виталик убедил себя, что делать нужно всё самому, чтоб лишний раз не тревожить больного гитариста. Володя обижается, считает, что, несмотря на свою спину, может кое-что по дому делать сам. - Я, конечно, олимпийский спринт не выиграю, но до кухни дойти - чаю налить тебе, продрогшему дураку, могу, и ванну наберу, раздевайся давай, - обиженно и гордо выдал Володя и медленно похромал по поскрипывающему полу. Виталик глядел ему вслед, в гордую фресочную спину, чуть согнутую возрастом и болезнью. С него капала холодная и весьма грязная дождевая вода. - Прости меня, - шепнули губы, но Володя уже ушёл. И много-много таких мелких случаев, когда басист обходился без помощи Володи, а тот обижался на него за это, мол, совсем инвалидом и рухлядью считает. Как жаль, что нельзя залезть в голову к другому человеку, понять, не что говорит и делает человек, а почему он такое сказал и сотворил на самом деле. И представления с предрассудками рухнут, как карточный домик от дуновения ветерка. А в реальности элементарно слов не хватает, чтоб объяснить, что Виталик заставил себя отвыкнуть от Володи, и не даёт себе привыкнуть к нему заново, боясь снова потерять и испытать сердечную боль - в незажившую и незащищённую рану в любой момент мог вонзиться кинжал разлуки. И было это немного эгоистично: желая душевного комфорта, басист ранил Володю, который искренне не понимал, почему тот себя так ведёт. Даже его пытливый философский ум не мог придумать здравого объяснения. А сердце нашёптывало гадости: мол, обуза Володя для басиста, не нужен больше, вот тот и обходится без него. Спросить же напрямую - да что вы, у людей такое не принято: молча страдать, молча переглядываться. Недомолвки, недосказанности, невысказанные мысли нашли благодатную почву в душах и сознании музыкантов и начали разрастаться точно большой колючий зловредный сорняк. Вот и молчали целый вечер. Наверное, молчание продлилось бы до утра, если бы не доблестные коммунальщики, недрогнувшей рукой перекрывшие вентиль с горячей водой. Володя, по-прежнему пересчитывающий снежинки за окном, ощутил холод, зябко повёл плечами. - Что-то стало холодать. До клиники и разлуки Виталик бы широко улыбнулся и закончил фразу в рифму "не пора ли нам поддать?", но сейчас он промолчал, лишь нервно дёрнул за струну, неожиданно холодную, хотя его натруженные пальцы уже несколько часов касались её. Неужели холод из его сердца вышел наружу, охладив гитару? Володя неосторожно повернулся - спина тут же неприятно хрустнула и заныла, но во всем плохом есть что-то хорошее - гитарист в повороте задел бедром батарею. Он был готов ощутить сильный жар сквозь тонкие домашние шорты, нос настроился ощутить аромат шашлычка от ноги, но этого не случилось. Батарея была едва тёплая у стояка и почти остывшая с краю. - Нам отопление выключили, - сквозь зубы пробормотал гитарист, чувствуя, как они начинают клацать. - Чего-о-о? - Дуб вскочил с дивана и собственноручно пощупал прохладный чугун батареи. Следующие две минуты речь басиста была наполнена такими витиеватыми сочетаниями и образами, что любой филолог бы упарился записывать. Виталя в красках расписывал, что бы он сделал с коммунальщиками, какое место их организма лучше всего подошло бы под трубу, и куда им следует сходить: маршрут недалёкий, но не самый радужный. Потом сообщил Володе, что с этой батареей был совершен половой акт в особо извращённой форме, а потом неизвестный насильник переключился на чиновников и организацию с чудным названием "ЖЭК-потрошитель". Выпустив пар, Виталик рванулся в коридор. Через мгновенье хлопнула дверь. Володя устало опустился в кресло: вот пожалуйста: ни здрасьте, ни до свидания. Убежал, хоть бы сказал куда, когда вернётся, а лучше бы взял его с собой. За окном тем временем метель набирала обороты, а откуда-то из-за пелены снега доносился мат, сравнимый с дубининским. Некто на повышенных тонах обличал ржавые трубы и погоду. Надо же, в конце декабря неожиданно пришли морозы, да ещё целых двадцать градусов ниже нуля по Цельсию. Цельсий, цельсий, реомюр, кельвин, фаренгейт... По такой ассоциации Володя добрался до книжного шкафа и выудил оттуда антиутопическое произведение: 451 градус по Фаренгейту. В уме мелькнули строки "число 451 на шлеме смотрится красиво". Или не совсем на шлеме, как спел недавно Миша. Вот ведь фрукт, недаром молодым Кипеловым зовут. Перенял от русоволосого предшественника кое-что, жаль не то, что нужно - хромую дикцию. То букву "С" потеряет в "Рабе Страха", и песня приобретёт довольно грустный оттенок, а ещё рейтинговый, то вот теперь на детородном органе татуировку герой песни сделал, судя по исполнению Миши. В чёрный цвет уже покрасил, краска даже успела облупиться за годы, а тут апгрейд - выбитые циферки, не то серийный номер, не то... Подобные мысли были безумны и бредовы, но они заставляли мозг работать, а сердце биться, разгоняя кровь по жилам. - Завтра к вечеру сделают, - выдохнул Виталик, вваливающийся в гостиную. - а завтра минус двадцать снова. - С утра на студию уедем, - глядя в пространство, произнёс Холст. - Ну это утром, а ночь-то как переживать? У тебя уже мурашки, - брякнул басист и зажал рот ладонью. Вырвалось! Он боялся не только потерять гитариста, но и сильно обидеть его своей заботой и вниманием. Виталик любил разглядывать любовника, изучать каждую морщинку, каждый синячок под глазом, каждую павшую в неравной схватке с временем прядь кудрявых волос. Но сейчас пристальное внимание воспринималось Володей негативно: басист чувствовал это интуитивно. На мысли его наводили и подрагивающие брови, пытающиеся занавесить окологлазные морщины и синяки. Но страх мерк перед картинами, появлявшимися перед глазами: вот Володя пытается свернуться на диване в большой меховой клубок, его колотит дрожь, он желает укрыться пледом, но он весьма тонкий и лёгкий. В спине нарастает болезненное ощущения закоченевшего позвоночника, лицо бледнеет, скулы заостряются, покрываются инеем, синяки под глазами ещё больше набирают цвет. - Отчего мне так светло... оттого, что ты идешь по переулку... с фингалом, - сам себе процитировал Дуб. Володя не услышал или сделал вид, что не понял слова друга. Молчание продолжалось. Температура в комнате ощутимо падала: сначала по коже бежал лёгкий холодок, а затем уже полноценные мурашки. После захотелось поёжиться и согреться чем-нибудь. - Чайник что ли поставить? - протянул Виталик. - Пойду поставлю. Он почти встал с дивана, но обернулся, натыкаясь на володин взгляд. - Пойдём вместе, - слова почти застряли в горле, но он сказал это, сделав маленький шажок к сближению. Странно чувство охватывало обоих музыкантов: с одной стороны и вроде не ругались, с другой между ними не то пропасть, не то стена, не то ещё какое препятствие, и оба молчат, как партизаны на допросе, и оба не могут решиться что-то изменить. В воздухе повисла мысль, что если во всем плохом есть что-то хорошее, то почему бы отключенному отоплению не стать причиной их сближения - греться же как-то надо. Кухня, тёмная и холодная, была мрачна и неприветлива. К тому же оказалось, что кто-то не закрыл форточку, отчего здесь было намного холоднее, чем в комнате. - Чёрт, я тепловентилятор на дачу увёз, - ругнулся Виталик, включая чайник. Басист забрался на вихляющуюся табуретку в поисках больших толстостенных чашек. И вдруг почти оступился - не то невольно качнуло, не то табуретка дёрнулась, ощущение потери равновесия сжало за горло, но падения не последовало. Широкие ладони осторожно, но крепко сжали его бёдра, лоб упёрся в поясницу. Володя знал, что, если Дуб начнёт падать совсем, он его не удержит - 85 кг как-никак, а ему больше пяти поднимать запретили. И Виталик знал, что удерживающие его руки - условная опора, поэтому, тряхнув головой, он уцепился за шкаф и устоял на табуретке. - Ещё ты свались, два инвалида будем, - прошелестел Володя. - Ты не инвалид, - возмутился Дуб. - А кто? - горько усмехнулся гитарист. - Временно маломобильный человек, перенёсший серьёзную операцию, но от которой успешно восстанавливается. Будешь ещё калинку-малинку отплясывать. Взять хоть Плющенко - вон как прыгал с такими же болтами в спине, я смотрел, - Виталий действительно отсматривал выступления легендарного фигуриста, которого оперировал тот же хирург, что и Володю, а заодно и ютубовские ролики, на которых люди с металлом в позвоночнике вели активный и очень активный образ жизни. Басист впитывал как губка, наматывал на ус, какие упражнения надо делать, приёмы массажа и гимнастики, чтоб вернуть двигательную активность гитаристу в полной мере. И Володя понял всё это, скрывающееся под коротким и рубленым "я смотрел". Чай всё-таки выпили. Не сильно он согрел - обжигающая жидкость стекла в желудок, но пальцы руки и ног по-прежнему были холодными. - Может к соседу схожу, вдруг у него второй обогреватель есть? Или в Эльдорадо, он до 21 часа, купить хреновину какую-нибудь, да погреться. - Виталик говорил, но точно знал, что у соседей, если и есть тепловентилятор, то только один, а на часах уже половина девятого, он не успеет, да и Вовку одного в холодной квартире не оставить. А с ним он на 200% не успеет. Взгляд упал на новенькую электроплиту. Ну что же, может попробовать погреться ей? А пока позвонить службу заказов бытовой техники. Виталик вызвонил отчаянно зевающего менеджера, который, судя по голосу, хотел уйти домой на полчаса раньше, но судьба в лице кудрявого басиста ему помешала. - Да, тепловентилятор, одна штука, позвоните, как будете у дома, я вам открою, - Дуб редко открывал домофон - мало ли кто там может ломиться: то сектанты, то сотрудники НПФ, то сумасшедшие фанаты, и неизвестно кто из вышеназванных причинял больше неудобств. - Через два часа привезут, ночная служба доставки, - Виталик засунул мобильный в нагрудный карман. - А пока так погреемся, - басист плюхнулся на пол и вывернул ручку духовки. Внутри плиты зажёгся жёлтенький огонёк, сообщавший, что процесс нагрева пошёл. - Знаешь, Вов, - чуть клацая зубами начал Виталик. - Я готов встретить разлуку потом, но сейчас я хочу быть с тобой. Одно понял - я дурак. Понимаешь, вот мы с тобой молчим, теряем минуты, часы, а если расстаться придётся - так и не сделаем, не выскажем друг другу всё, что хотим. Теряем время так глупо, так бессмысленно, аж противно. И если выбирать между жизнью с тобой с перспективой разлуки и жизнью без тебя, я предпочту первое, разлуки может не случиться, мы вместе, я в это верю, будем оттягивать её, а то вовсе нейтрализуем, согласен, Вов? Володя с интересом посмотрел на басиста. Не так уж часто тот выражал свои мысли и чувства длинными речами, это была его - Володина прерогатива философа и мыслителя. Но куда больше его занимал смысл сказанного. Как и Виталик, гитарист думал о том, что, возможно, им снова придётся надолго расстаться. И это страшило, ведь до операции они не разлучались больше чем на пару дней и то, если разругаются в хлам. И самое страшное - неизвестность - когда, когда его спина даст сбой снова, когда неловкое движение вызовет необходимость одиночества на больничной койке без любимого и родного человека. Сегодня? Завтра? Через месяц? А, вдруг, его совсем сломает, и он превратится в овощ с парализованной спиной, тогда что? Володя отогнал от себя совсем дурные мысли и глянул на сидящего у распахнутой створки духовки Виталика, сложившего ноги по-турецки. Эх, ему, Володе так не загнуться уже, сесть бы умудриться, а потом без проблем встать. - Садись, Вов, - Виталик сцапнул подушечку с кухонного диванчика, - тебе удобно будет. - Басист протянул руку, помогая Володе опуститься на колени, осторожно вытянуть ноги и как-то сесть рядом с собой. - Спасибо, что помог, - грустные зелёные глаза замерцали в темноте первыми солёными каплями. - Ты чего, Вовка, ты чего? - Ничего Виталь, так, мысли разные. А можешь мне пообещать кое-что? - Что именно? Володя замолчал. Зачем он это сказал? Что он хочет потребовать в качестве обещания? Что Виталик его не бросит никогда? Эгоистично! Что басист не будет рядом с ним мучиться, если, не дай бог, что серьезное произойдет? Глупо! Виталик его любит, как умеет, может, не всегда это показывает, но глаза не спрячешь. - Что не будешь лихачить на склонах. - Да ла-а-а-адно, будем на пару хромать, да шучу я, постараюсь, обещаю. Володя выдохнул, он корил себя за несдержанный длинный язык, но хвалил за то, что смог вывернуться. Виталик же подкручивал ручку у плиты - в кухне стало ощутимо теплее - новенькая духовка исправно функционировала. Арийцы сидели молча. Кажется, всё было сказано, всё понято, но опять эта гнетущая тишина. - А помнишь, - произнёс Володя, - как ночью в Ужгороде мы сидели у костра. - Это в 2011-м, когда Птица улетала от нас? Помню, также молчали, как мумии фараонов египетских. Также мёрзли - хоть июль, но было зябковато ночью, горел костер, мы так же пили чай, на удивление, пиво было почему-то слишком горьким. Оба закрыли глаза, одновременно до синхронности. И вот, не кухня вокруг арийцев, а тихий лес на границе со Словакией, сосны до неба, закатное солнце тихо гладит горизонт, где-то плещет лесной ручей, а на двоих одна мысль - что будет с новой группой при новом вокалисте. Со старым уже каши не сваришь - разве что из него, а как всё хорошо начиналось, да что теперь вздыхать, Артур сам виноват. В костёр, видимо, попали душистые травы - воздух стал густым и ароматным, он дурманил и заставлял дышать полной грудью, давая возможность ему проникать в каждую альвеолу. - Напомни мне, почему прервалось молчание тогдашнее у костра? - попросил Володя, однако, сам прекрасно помнил, что было дальше. Виталик, как гитаристу показалось, немного вздрогнул. Он тоже не страдал склерозом: тишина разорвалась поцелуями и стонами - два переволновавшихся за судьбу группы человека не сдержали данного самим себе обещания - совокупляться только без свидетелей. А как тут без свидетелей, когда за ёлками гуляет Прист, собирая грибы в темноте, Макс ему помогает в этом прекрасном деле, а Артур изображает былинного водяного - сидит на мелководье в десятке метров и печально поёт известную песню, делая акцент на строчках "а жизнь моя - жестянка, ну её в болото, живу я как поганка, а мне летать охота". - Вот и лети, мессершмидт, - сплюнул басист, нарушая молчание и обвивая шею Володи. Сегодня же свидетелей не было - разве что воробьи, прибившиеся на подоконник за окном, но была другая проблема - Виталик элементарно опасался заниматься любовью с гитаристом, камасутры для больных спиной не написано, а любимые позы арийцев могли бы стать хорошими элементами показательной программы по художественной гимнастике. С момента возвращения того из клиники они хоть и спали в одной постели, но половую жизнь не вели. Осторожный поцелуй, точно касание крыла бабочки, случайно вспорхнувшей с ладони. Прохладные пальцы, скользнувшие по щеке, тёплое дыхание с лёгким привкусом ментоловых сигарет и чая. Володя поерзал по полу, устраиваясь поудобнее: спина, естественно, напоминала о себе, но он пытался её мысленно уговорить не портить удовольствие. Кажется, ему это даже удалось - поясница и свежие швы, конечно, ныли, куда без этого, но боль была не резкой и уже вполне привычной. Гитарист упёрся лопатками в холодильник, едва не ожёгшись коленом об открытую плиту. - Если будет больно - говори сразу, - Виталик устроился около ступней коллеги и пытался осторожно развести тому ноги. Каждое движение проверялось по лицу гитариста: чувствует он болезненность или нет. Но Володя молчал: лишь тяжело дышал, поскрипывая пальцами об пол. Его занимали серьёзные думы: сесть-то сели, но как снять штаны, и какую позу принять ему и Виталику. Думалось с трудом - по спине бежали мурашки - ощутимо дуло из коридора, а по груди мелкие капли пота, не столько от тепла, сколько от близости басиста. - Французский секс без белья нательного, русский секс - без белья постельного, - заявил Дуб, в излюбленной им манере юморя по поводу и без него. Володя хихикнул: за время его отсутствия басист пополнил свой перловый лексикон. Улыбка тут же слетает с лица, сменяясь на искажённый сладкой мукой оскал - Дуб по-хозяйски сжимает ладонь на его паху. Натёртые десятками лет игры на басу, эти жёсткие умелые пальцы могли возбудить даже мумию. Это порой едва ощутимое чувство - как кровь приливает к члену, внизу живота теплеет и тяжелеет, хочется рвануться бёдрами вперёд, но последние капли здравого смысла, что спина такого не простит, сдерживают порыв. И снова мысли о костре в лесу: вместо смазки - тёплая слюна, вместо удобной постели - холодная и жёсткая поверхность, чуть в стороне пышет жаром плита, принимаемая за полноценный костёр, в темноте пыхтит Виталик, старательно и нежно стягивающий с гитариста домашние штаны. - И как мы...будем? - вдруг шепчет Володя. - Да сейчас придумаем, ты сиди. Басист пару раз пристраивается, наконец, находит решение. - Ну, коленки, не подведите, - тихо бурчит он, принимая такую позу, глядя на которую гимнасты бы удавились. Первое и всё равно болезненное, не смотря на три десятка лет опыта, ощущение проникновения, чувство заполненности до самой простаты, и уже не боль, нет, удовольствие, то, что невозможно забыть, от чего нельзя отказаться. Плавные и осторожные движения - страх и за спину Володи, и за свои коленки, похрустывающие в неудобной позе. Гитарист пытается, как обычно, доминировать и направлять, но дёргаться с его спиной противопоказано, остаётся подчиняться ритму басиста, чувствовать, как его ягодицы ритмично касаются живота партнёра, как плещут по груди шоколадные кудри, видеть вздувающиеся от напряжения мышцы под тонкой водолазкой, слышать прерывистое дыхание и давно знакомый пошлый матерок. - Ух, хорошо пошла-а-а-а, твою ж налево! Только наш человек самые яркие и приятные эмоции может выражать самыми нецензурными словами. Опираясь на руки, Володя чуть оторвался от холодильника, целуя басиста между лопатками. Привычный запах парфюма, немного пота и папиросок, такой родной, такой любимый, даже помыслить невозможно, что с ним когда-то придётся расстаться. В глазах мерцают слезы: не то волосы Витали всё-таки попали по ним, не то эмоции нашли такой выход. - Тебе плохо? - шепчет басист, сдерживая стоны. - Мне хорошо, Виталь. И снова движения, чуть более рваные и активные, спина подождёт и потерпит, в ритме горячий объятий и волн страсти не сразу слышится настойчивый звонок в дверь, а следом пиликанье телефона. - Какого хрена? - вместо приветствия выдаёт Виталик. - Доставка тепловентилятора. Я стою у вашей квартиры, откройте, пожалуйста. У парнишки-курьера окончание рабочего дня было запоминающимся. Минут 10 он стоял, переминаясь с ноги на ногу перед бронированной дверью, пока ему не открыл встрепанный и потный мужчина с удивительно знакомым лицом и без штанов. - Где расписаться? - задыхаясь, спросил он, прикрывшись бас-гитарой. - В договоре доставки, под суммой заказа. Дуб левой рукой поставил замысловатую каракулю и сунул курьеру деньги. Тот, щурясь и пытаясь вспомнить, где же он видел этого человека, вручил басисту коробку с тепловентилятором. - Пользуйтесь на здоровье, вам помочь занести? - Спасибо, да я сам справлюсь. Доброй ночи. Виталик развернулся, заходя в квартиру. Если б он увидел глаза курьера, то не позабыл бы это взгляд никогда: спереди-то была басуха, а сзади розовела весьма аппетитная голая филейная часть тела. Парнишка помотал головой, протёр глаза, но задница по-прежнему мелькала перед ним. - Доброй ночи, - басист развернулся, оскалившись во все 64 зуба, и закрыл дверь перед носом обалдевшего курьера. - Володь, всё в порядке, это наше тепло пришло. - Моё тепло - ты, - негромко отозвался гитарист. - Согласен, а это что за новости? - Виталик вошёл в кухню и увидел Володю, который как-то поднялся на ноги, бледный до синевы, с прокушенной губой. - Иди ко мне, - гитара мягко звякнула об пол, вентилятор следом. Переступив через оба наименования, Виталик прижался к горячему телу гитариста. - Ты сам встал? Тебе же больно, тебе же нельзя... - продолжение мысли потонуло в поцелуе, долгом и требовательном. Очнулись оба арийца от приближающегося финиша - волны экстаза уже подкатывали, в лучших традициях порнографии, одновременно. Тёплая сперма брызнула на пол, слегка попав на плиту. - Ад сперматозоидов, - хихикнул Дуб, но тут же и его накрыло, и он вскрикнул, обмякая и сползая куда-то под стол. - Виталь, ты без штанов курьеру открывал? - чуть отдышавшись, поинтересовался Володя. - Ага, ну я гитарой прикрылся. Спереди... - А сзади? - Ой, блядь, не подумал, да и чёрт с ним. Пусть думает, что хочет, наплевать. Главное, что вентилятор получили, и ты со мной, - Виталик осторожно обнял гитариста, чувствуя под тонкой футболкой ещё не зажившие шрамы, и вздрогнул. - Володь, а было больно? - Будет больнее, если ты меня бросишь, - честно признался Володя, прикусывая язык. - Не брошу, никогда, - серьёзно пообещал басист и посмотрел любовнику в глаза. - Ты мне веришь? - Верю, эта вера хранила на операционном столе, и после, и когда мы молчали друг с другом, всегда. И снова повисло молчание, но не тягостное и гнетущее, а лёгкое и спокойное. Виталик приобнял гитариста и улыбнулся ему. Впервые после операции арийцы засыпали взявшись за руки, чувствуя крепкую и надежную ладонь друга. Несмотря на холод в комнате, в их душах было тепло и светло, а это главное.