Проснись

Сцепились на нежизнь два противополжно-родных мира, вгрызаясь друг в друга извилистыми корнями, взмахами самоотверженно-обезумевшей королевской рати, воем непобедимых, но уже давно поверженных чудовищ. Стекает кровь на жадные до смерти лепестки невинно-белых роз. Кэрролл склоняет голову и сморит на мужчину перед ним. Макги приоткрывает один хитро блеснувший глаз и изучает его без интереса, как уже давно выцветшую фотографию из полувековой «Таймс». Кто же не знает создателя Страны Чудес? А кто же не знает того, кто возродил Страну Чудес? А может, убил? Извратил? Перед ними, будто шлагбаум, – тяжелый лакированный стол из тиса, узким длинным росчерком чьего-то карандаша разделяя две Страны Чудес. Везде и всюду – огромный бескрайний лес. Со спины Льюиса все сияет благородным золотом, дышит спокойствием и уверенностью прожитых веков. Чего боятся такому древнему колоссу? А за высоким стулом Американа тоже лес, но сплетенный из камня и тугой алой плоти. Если приглядеться, то можно увидеть, как сквозь тонкую обтяжку кожи проступают кончики ослепительно-белых костей. Новое, в отличие от старого, не увядает, наоборот – набирается сил, чтобы потом распуститься матовой белизной неувядающих цветов. Шорох листьев, цокот каблучков; порхает в тонких руках кружевной зонт, защищая нежную кожу от косых лучей солнечного дождя. Смеется первая Алиса звонким детским смехом, почтительно склоняя белокурую голову. Льюис Кэрролл мягко улыбается ей с выражением любящего и понимающего отца, а Американ Макги усмехается, самодовольно приподняв острый нос. Вторая, наоборот, ступает тяжелее. Кожаные сапоги с железной оковкой на острых носках, тускло блестит темное серебро в форме знака омеги, а зеленые глаза будто прожигают насквозь. Алиса Лидделл и Алиса Лидделл. Одно имя, разная судьба. Первая улыбается. Искренне, счастливо, смаргивая прозрачные капельки, скопившиеся в уголках огромных синих глаз. Вторая смотрит невидяще, будто статуя. Первая подходит к ней, мягко обнимая худые плечи, и утыкается лицом в пропахший дымом сарафан. Такая взрослая, такая сильная. Первая Алиса плачет. Плачет-плачет-плачет, кристально-чистыми слезами. Вторая молчит. И думает, почему же плачет старый ребенок?.. Торжествует жестокий художник. Почтительно склоняет голову старец, признавая поражение. На столе из лакированного тиса появляется дорогая фарфоровая посуда, а победивший приступает к трапезе. Где главное блюдо – проигравший. Смеется горько Первая Алиса, сцепляя пальцы с младшей сестрой. Вилка и нож, соль и перец, красный сладкий соус сам потечет, стоит лишь надавить. Алиса тянет другую на ковер из опавшего золота, уже сворачивающегося горелым пергаментом, и кружит в одном ей известном танце. Не видеть, не слышать, не знать. Забыть. Исчезнуть. Рушится мир под напором костей, трещит дерево и шуршит листва. Лишь холодное безразличное солнце обжигает тонкую мертвенно-бледную кожу. Пахнет опавшей листвой и гнилью. Макги чувствует подвох на третьем-пятом куске. Когда чужое мясо стало застревать в горле и хотелось это самое горло разодрать с помощью таких цивильных вилки и ножа. Льюис, такой скромный, улыбчивый, сейчас похож на монстра, скинувшего, наконец, опостылевшую человечью маску. «Глупец» Американ хочет завыть во весь голос. С самой первой минуты он проиграл. С самой. Первой. Минуты. Проиграл королю безумцев во фраке и без галстука. Проиграл позорно, не заметив полу-прозрачной сети старого хитрого паука. Какой же он идиот… В руках у Кэрролла аккуратная серебряная ложка. Этой самой ложкой он без труда разобьет тонкие кости затылка, словно скорлупу Шалтая-Болтая, и выест Американу мозг, посыпав солью и полив лимонным соком на манер устрицы. - Музыку! – смеется мужчина. Взвизгивают скрипки, отбивают бешенную дробь барабаны, завывает ветер в мундштуках сотен флейт. Вторая поджимает губы, силится улыбнуться. Или, точнее, оскалиться, но не выходит. Ну никак. Только немые слезы по щекам бегут, да опавшие листья под ногами шуршат. Первая смотрит с тоской. Изящная королева кривых зеркал, маленький безумный сон, сейчас сжимающий ее ладонь своей, кажется печальной впервые за несколько сотен пролетевших лет. - Прости, - шепчет она младшей, мягко касаясь губами пульсирующей в такт бешено стучащему сердцу венке шее. - Еnjoy your meal! – желает Кэрролл. По щекам старшей проходят глубокие темные трещины, открывая два ряда кинжально-острых зубов. Лидделл хочет малодушно зажмурится, но собственное тело не желает слушаться. Вот какая она, пешка и королева, жизнь и смерть, безумие и очищенный от мыслей, чистый разум. Второй в жизни раз пережившая предательство мира Алиса просит, чтобы ее кто-нибудь спас. Первая смотрит на нее глубокими синими глазами, никак не сочетающимися с пастью чудовища, смотрит на младшую сестру, на отца, почти, приступившего к трапезе, а затем опять смаргивает подступившие слезы и говорит, наотмашь ударив по щеке: - Проснись! И Алиса просыпается. В душной комнате от очередного уже стершегося в памяти кошмара. Просыпается, чтобы потом снова окунутся в объятия беспокойного сна. В тусклом лунном свете на щеке ее алеет след чужой тонкопалой ладони.