Тиран

Китайский император Ву Ифань был тираном. Об этом знали все, начиная от правителей дальних стран и заканчивая маленькими детьми в его родной Поднебесной. Однако также каждый знал, что в мире нет императора дальновиднее, умнее и проницательнее. Его отец также был императором-тираном, но при нем блистательная китайская империя померкла под реками багровой крови. Ифань проливал ее не меньше, но именно ему удалось отвоевать обратно все потерянные отцом земли, восстановить порядок в своей стране, выдернув ее из нутра хаоса, что сопровождалось многочисленными казнями над преступниками. Народ боялся императора, боялся законов, потому что знали, что ни тот, ни другой не знают пощады для нарушителей. Но в то же время они смиренно и с затаённым благоговением смотрели на своего владыку. На того, кто несмотря на способы, вернул величие Китаю. Императорский дворец утопал в роскоши подаренных или возвращенных в войне богатств. Но еще большую красоту и притягательность императорского дворца создавал его омежий гарем. Лучшие красавцы из разных концов света, купленные или плененные лично правителем, ибо он никому не позволял выбирать омег для своей услады и страсти. У него был свой вкус, который было невозможно прочувствовать никому другому, даже опытному придворному евнуху, который занимался покупкой омег для отца Ифаня и должен был продолжать делать то же самое и для нового императора. С годами его гарем лишь прирастал. Новыми драгоценностями его коллекции и совсем крошечными прекрасными омежками - принцами Китая, рожденными от не менее чарующих наложников. Ифань никогда не отказывал себе в возможности провести ночь с течным омегой, ведь не было лучшего наслаждения и блаженства, чем вязка с ним: она превосходно помогала снять напряжение с постоянно занятого императорскими делами Ифаня. К тридцати годам у него уже было семеро сыновей-омег, которых он по-своему: отстраненно и, думая о том, в чей гарем их будет лучше потом отдать, - но любил. И ни одного альфы. Не потому что они не рождались, а потому что их жизнь всегда прерывалась в первые десять минут. От острого клинка своего отца, протыкающего маленькое сердце. Омеги плакали, умоляли, но владыка был непреклонен: во время родов он всегда был в коридоре, и стоило только лекарям сообщить, что родился альфа, как он без сомнений заходил в покои омеги и хладнокровно прерывал жизнь их дитя. После этого отправляя Первого советника сообщить простому люду, что Боги вновь не позволили ребенку-альфе выжить, посчитав его недостойным будущим правителем для них. Лишь немногие во дворце: лекари, омеги, приближенные слуги императора, - знали правду. Знали и молчали. Опасаясь того, что и их «Боги» сочтут недостойными жизни и служению императору. Причины для такого поведения у императора были. И на его взгляд более чем весомые. Еще в свои пятнадцать Ифань вооружился мечом и направился к древнему провидцу. Пройдя сквозь горы и равнины, схватки с лесными зверями и стихиями, он наконец-то оказался у того, кто рассказал ему его судьбу, подсказав все то, что ему нужно было сделать для достижения описанного величия. И только последняя фраза провидца оставила на сердце Ифаня рваный шрам: «Тебя будут знать как жестокого, но могущественного правителя, и только сын твой, альфа, сотрет твое имя из книги истории как правителя тирана». Возвращаясь домой, он не мог перестать думать об этих словах, с каждым шагом понимая все яснее, что он не позволит своему ребенку стереть себя из истории мира после всего того, что ему суждено совершить. Раз и навсегда решив, что да и не познает жизни ни один из его наследников-альф, он стремительнее направился ко дворцу, собираясь начать свои дела с убийства своего погрязшего в разгульных празднествах отца, зная, что для себя он в будущем выберет преемника из супругов своих детей-омег. К тридцати двум годам Ифань совершал, как он сам решил, свой последний поход в жизни. Покорение корейского царства должно было стать венцом его величия: процветающая страна, которую никому не удавалось подчинить и которая увеличила бы границы китайской империи до небывалых размеров. Как и предполагалось, Корея, или как ее называли сами жители - Коре, пала перед императором Китая через считанные месяцы. Направляясь в императорский дворец, Ифань за волосы держал отрубленную голову правителя Коре, оставляющую за собой уже тонкую дорожку крови. Это зрелище видели все жители столицы, пока новый владыка шел по улицам города, и смиренно принимали новую власть, понимая, что теперь их некому защищать. Войдя в тронный зал, куда его верные подданные уже привели всех приближенных бывшего правителя Чунмена, а также его родственников, император швырнул голову правителя им под ноги и походкой хищника направился к краю выстроенной шеренги пленников. У Ву Ифаня было одно правило, которое он никогда не нарушал: он всегда вырезал всю правящую династию и ближайших соратников. Даже если те при жизни правителя не были любимы народом, то никто не мешал им поднять народ на бунт во имя и славу прошлого правителя. Не желая создавать почву для возможных восстаний, Ифань всегда убивал всех возможных лидеров, которые могли поднять безвольную народную массу. Так же он собирался поступить и сейчас. Безжалостно отрубая голову за головой, он мечом отталкивал назад оседающие тела, чтобы кровь из них текла в другую сторону, и двигался к следующему приговорённому к смерти. И только у одного пленника император задержался. Мертвецки бледный омега тяжело дышал и с ужасом во взгляде наблюдал за происходящим, с отчаянием ощущая, как смерть все настойчивее дышит ему в затылок. Однако ни страх, ни боль во взгляде не смогли стереть с этого омеги его красоту. Тонкая фигура с плавными линиями была практически не скрыта под легкой тканью ночного платья, черные волосы блестящим каскадом падали на подрагивающие плечи, искусанные до крови губы дрожали, болезненно поджимаясь даже от слишком резких вдохов и выдохов. Но больше всего Ифаня зачаровывали темные глаза омеги. Вытянутые, с острым уголком, обрамленные густым лесом ресниц и смотрящие на него так дурманяще, лишая злости и желая лишь нежных ласк прекрасного создания. Ифаню не нужны были ни чьи слова и рассказы, он и так прекрасно понимал, кто стоит перед ним: единственный сын правителя Чунмена, принц-омега, рожденный от персидского принца, которого, как говорят, Чунмен безумно любил, но который погиб от рук ревнивых омег из гарема. Ифань знал кто это, но хотел все же спросить, дабы услышать голос принца с персидской кровью, чтобы уже окончательно принять решение: - Назовись, - приказал Ифань, кончиком окровавленного меча легонько стукая того под подбородок. Зная, что это его единственный шанс сторговаться со смертью, он решил рискнуть, потому что терять ему все равно было уже нечего: даже жизнь его ему уже не принадлежала. - Прекраснейшая жемчужина вашего гарема, повелитель, некогда принц Коре и Персии Цзытао, ныне ваш покорный слуга, который будет носить то имя, которым наречёте. - Омеги, - презрительно выплюнул рядом стоящий пленный, - что еще с них взять? Не медля ни секунды, Ифань ловким взмахом развернул меч и всадил его в живот болтливому пленнику. - Тот, кто смеет унижать моего омегу, не может рассчитывать на быструю смерть, - резко выдернув меч, Ифань отступил в сторону к следующему пленнику, позволяя раненному им воину упасть на пол и уже лежа захлебываться своей кровью. - Оденься, - бросил Ифань, посмотрев на Цзытао, - в такой одежде тебя могу видеть только я. Не веря своим ушам, Цзытао развернулся на босых пятках и, обступив растекающуюся кровь от убитых, побежал в свои покои. Закрыв за собой дверь, он оперся на нее спиной и по темному дереву сполз на пол. Ему, конечно, было жаль отца, но от его смерти Цзытао все же испытал облегчение: горе отца из-за потери возлюбленного так и не проходило, и то что с каждым годом Цзытао становился все более похожим на своего омму, пробуждало в правителе Чунмене совсем не отцовские чувства, о чем стали говорить ставшие слишком частыми поглаживания колен своего сына через тонкую ткань его платьев. Оказаться в постели молодого императора-завоевателя явно было лучше, чем под собственным отцом, окончательно потерявшим грань действительности из-за любви к убитому супругу. В ту же ночь Ифань разделил постель с юным принцем, вдоволь наслаждаясь его невинным телом и ни разу не пожалев о том, что оставил явно любимого народом наследника в живых. Забрав его с собой в Китай, Ифань нисколько не сомневался в том, что юному Цзытао действительно удастся стать главной драгоценностью гарема. На зависть и злость других омег Цзытао без труда завладевал вниманием их императора, к которому остальные омеги боялись даже подойти лишний раз. Боялись все, кроме Цзытао. Тот в силу своего королевского воспитания не роптал перед императором, хоть и выказывал тому безграничное уважение и преклонение. Другие омеги пугались такой дерзости, каждый раз ожидая вестей о гибели Цзытао, когда тот от скуки сам изъявлял желание провести время с императором и действительно шел к нему. Но каждый раз Цзытао возвращался в свои покои лишь к обеду следующего дня, при этом благоухая запахом императора, причиной которому несомненно была очередная ночь, проведенная в жарких объятиях их правителя. Многие пытались повторить поступки Цзытао: сами шли на ночь к повелителю, первыми заводили с ним разговор, когда встречали его в коридорах или саду дворца, - но натыкались лишь на холодное презрение или не менее холодный клинок меча. Ведь то, что император Ифань был и оставался тираном никто не отменял. И только ослеплённые завистью к Цзытао омеги посмели об этом забыть, за что дорого заплатили. Первая течка Цзытао, как и положено, наступила на девятнадцатую весну. Император в тот день принимал послов из соседних государств и был не в самом благожелательном расположении духа из-за постоянных просьб послов, которых, к великому сожалению Ифаня, нельзя было даже убить: война была бы неминуема. Поэтому, когда в зал переговоров, нарушая все устои и порядки, заглянул один из евнухов, Ифань был готов опрокинуть на того всю свою накопившуюся злость. - Вы бы мне ее отрубили, если бы я вам этого не сообщил, - дрожащим от страха голосом выдал евнух, падая в поклоне на холодный пол после слов императора о его казни. - Что случилось? – нахмурившись, спросил Ифань, кое-как сдерживая гнев. - Цзытао, - тихо промолвил евнух, осторожно поднимая голову и выжидающе смотря на императора. - Подойди, - хлёстко выдал Ифань, не желая более терять ни секунды. Подбежав на полусогнутых к трону, евнух поспешно зашептал на ухо императору: - У принца началась первая течка. Ему плохо и больно, вы же знаете, Великий, как тяжело она проходит у омег, уже познавших ласку альфы. Он неистово плачет и молит вас прийти к нему. - Где он сейчас? - хрипло спросил Ифань из-за вмиг пересохшего горла. - В своих покоях, - кивнул евнух, понимая, что казнь ему уже не грозит. - Подготовь мои покои, - указал Ифань, зная, что евнух понимает, о чем он говорит, - и потом стереги покой Цзытао в его комнате. К себе я его сам перенесу. - Как прикажете, - поклонившись, ответил тот, поспешно убегая из зала переговоров. За короткое время завершив уже начатые переговоры и отменив под недовольство других послов остальные встречи, Ифань направился прямиком в гарем. Омеги не ожидали увидеть правителя в нем, тем более днем, в разгар его государственных дел. Конечно, все понимали, что эту ночь опять Цзытао будет в покоях повелителя, ведь никто не отменял тот факт, что император всегда проводил течки со своими омегами, если был во дворце. Однако днями омеги всегда мучились и сгорали от желания, получая ласку их альфы только ночью, а тут император пришел сам, да и к тому же буквально с самого утра. - Мой повелитель, - встрепенулся Цзытао, стоило слугам только отворить перед императором двери в его покои. - Молю вас... - вперемешку с рваным вдохом выдал он, зная, что император его поймет. Приказав надеть на длинную ночную сорочку Цзытао не менее длинный халат, Ифань подхватил его на руки и с драгоценной ношей отправился в свои покои. Альф тянуло на сладкий запах, от которого подкашивались ноги и перед глазами мутнело, но стоило им увидеть, что это чудо находится в руках императора, как они тотчас отступали, лишь боязливо сглатывая накопившуюся слюну. Постель была перестелена, на столе стояла ваза с многочисленными фруктами, так необходимыми омегам во время течки, а перед кроватью их ожидали несколько баночек с отварами. И евнух понял его как нельзя правильно, принеся вместе с настойкой, облегчающей течку, отвар, увеличивающий вероятность успешного зачатия: все же ребенка от самой прекрасной жемчужины своего гарема Ифань действительно желал. Несмотря на то, что он продолжал приглашать на ночь и других омег, Ифань признавался самому себе, что посоперничать с Цзытао они могли разве что в свою течку, и то далеко не все. Все прошлые драгоценности гарема теперь казались стекляшками, хоть Ифань и понимал, что те омеги на самом деле так же прекрасны, как и ранее. Но это было уже не то, его черная жемчужина затмила всех. А уж в его первую течку тот даже с всклокоченными после метания по своей постели волосами смотрелся краше всех остальных. Тогда Ифань не жалел себя и совершенно не заботился об ожидающих его государственных делах. Его принцу было хорошо с ним, он помогал тому потушить огонь внутри, и это было самым главным на тот момент. Главным тогда, потому что Ифань прекрасно понимал, что после трех дней любви Цзытао гарантированно понес, что несомненно перекрывало радость даже от первой течки. - Как же я хочу, чтобы ты родил мне омегу, - прошептал Ифань, целуя Цзытао в висок, пока их сцеплял, скорее всего, последний узел в эту течку. Ему не хотелось убивать их альфу, но он не поступит по-другому: он буквально три недели назад убил очередного своего ребенка, вновь вызывая слезы в гареме и горечь своего народа о том, что Боги не дарят императору желанного наследника. И Ифань совершенно не догадывался, что именно в тот момент Цзытао молил всех Богов, чтобы у него был именно альфа: он желал, чтобы их судьба решилась с первым же ребенком, а не тонула в пучине отчаяния, порожденного страхом убийства своих будущих детей. Через положенный срок Цзытао посетил лекаря, который подтвердил его беременность. Сообщив императору радостную весть, Цзытао пытался упросить того отпустить его в город на рынок, чтобы присмотреть что-то для ребенка. Ифань был недоволен и не собирался отпускать Цзытао в народ. Хлёстко и даже грубо отказывая Цзытао, говоря, что во дворец принесут все, что тот пожелает, Ифань все же видел, как буквально на глазах Цзытао терял весь свой радостный свет. Бросив напоследок слова о том, что он хочет именно погулять и повыбирать, а не получать все готовое, он покинул покои императора, даже не поклонившись тому, что считалось неимоверной дерзостью. Но Ифань стерпел это, помня, что отныне и без того его личный баловень носит под сердцем их дитя. Через неделю понурого вида Цзытао Ифань все же отпустил того, правда в сопровождении лучших военных, коих было с несколько десятков. Но Цзытао был и этому рад, ведь у себя дома он постоянно ходил на рынок, обожая разговаривать с простыми людьми. Со временем такие походы Цзытао в люд стали для того нормой. Ифань был недоволен, но, скрипя зубами, лишь усиливал охрану своего любимого наложника, не высказывая недовольства тому в глаза. Время стремительно летело. У Ифаня за государственными делами и поездками, у Цзытао за ставшими важными прогулками в город, где он стал решать многие дела, так как люди доверяли ему вершить праведный суд, а также за стараниями все же не быть отравленным в гареме завистливыми омегами. Цзытао мог сказать об этом Ифаню, но быть виновным в гибели стольких омег ему не хотелось, даже несмотря на их отношение к нему. Он верил, что избавится от них всех более человечным способом, например, раздарив тех знатным господам при дворе в качестве вторых супругов. Сразу же как только родится его малыш. Роды пришли практически в срок, поспешив лишь на пару дней, словно чувствуя, что император-отец скоро отбудет в ближайшие земли по важным делам. Завывания сильного холодного ветра иногда даже перекрывали крики Цзытао, которые слышала, наверное, половина дворца. Ифань неспокойно расхаживал перед дверью, впервые так сильно переживая за пол малыша, ведь тот самый клинок, висевший на поясе, нестерпимо обжигал кожу даже через ножны и одежду. Когда же в комнате раздался детский крик, Ифань встрепенулся, но, стараясь как можно дольше отсрочить роковой момент, не рискнул войти в свои же императорские покои, где Цзытао как раз и находился в момент наступления родов. Сам же Цзытао со слезами на глазах слушал плач своего ребенка, так же краем уха улавливая плеск воды от омовения младенца и тихий голос лекаря, просившего еще потужиться. Цзытао кожей чувствовал, что обстановка в покоях накалилась, и дрожащие руки лекаря, когда тот обтирал промежность и ноги Цзытао влажной тканью только подтвердили догадки принца. - Кто? - прекрасно зная ответ, спросил Цзытао. - Альфа, - могильным голосом ответил помощник лекаря, держа на руках младенца. Из последних сил оттолкнувшись от постели, Цзытао сел и удивительно твердо выдал: - Дай мне ребенка, - сказал он, протягивая вперед руки. Испугавшись, помощник-бета со страхом бегло поглядывал на лекаря, который и сам не знал как быть. - Но мы всегда отдаем ребенка императору... - Был приказ? - хлёстко отрезал Цзытао, смотря на слугу гордо и недовольно. - Н-не было, - заикаясь, ответил тот, - но мы всегда так делали, не прикладывая к омегам... - протараторил он, продолжая держать на руках принца-альфу. - А сейчас будет по-другому, - с нажимом проговорил Цзытао, еще более настойчиво протягивая руки. - Приказ есть от меня. Или вы желаете его ослушаться? Нервно сглотнув, помощник вновь посмотрел на лекаря. Во дворце все знали о привилегированном положение Персидского принца, как его называли при дворе, но когда тот посмел начать отдавать именно приказы во владениях императора и даже в его присутствии, а их повелитель ничем ему не возразил, то приказы Цзытао мгновенно возымели над всеми реальную силу. И ослушаться нынешнего приказа было воистину страшно. - Отдай, - с тихим вздохом проговорил старый лекарь, кивнув на Цзытао, - а сам иди сообщи императору. Передав ребенка на руки его омме, помощник поспешил к выходу, лишь краем глаза замечая искрящийся взгляд Цзытао. Выйдя в коридор, помощник метнулся к императору, но так и замер, заметив его потерянный взгляд, когда тот не увидел в руках беты младенца. - Принц Цзытао приказал отдать ребенка ему, - честно ответил тот, при этом боясь продолжать. - Кто? - чувствуя, как затаилось его сердце, спросил Крис. Десяток секунд тишины, и Ифань и так уже знал ответ. Его любимый мальчик родил ему альфу. Для Ифаня не могло быть хуже новостей, ведь видеть сейчас, как будет плакать Цзытао, было выше его сил. Когда же помощник лекаря решился озвучить страшный ответ, Ифань его уже не слушал, лишь небрежно отмахнувшись и обойдя, направился к дверям своих покоев. Буквально столкнувшись в проеме с лекарем, Ифань услышал его слова про то, где тот оставил для Цзытао снотворное и сильное успокоительное, и шагнул внутрь первой комнаты своих покоев. Цзытао сидел на постели, качая на руках их сына, при этом с умилением наблюдая за тем, как малыш болезненно хватает его губками за сосок налившейся за время родов молоком груди. Остановившись у постели прямо у ног Цзытао, Ифань не мог не заметить, как невероятно смотрится обнаженный Цзытао на его постели и с их ребенком на руках. - Ты же знаешь, что должно произойти? - не своим голосом спросил Ифань. - Знаю, - не совладав до конца с собой, слишком поспешно ответил Цзытао, нервно проводя по кромке светлых, как у Ифаня, волос их ребенка. - Мне рассказали о предсказании. - Болтливые сплетники, - выдал Ифань, скорее лишь для того, чтобы заполнить тишину. - Нет, - мотнув головой, ответил Цзытао, тихо прошипев от боли, которую приносил ему ребенок, цепляясь за сосок в желании покушать. - Я рад, что мне рассказали. Так я могу хотя бы сказать, что вы вполне могли неправильно понять его слова. - Следующим шагом будет упрашивание меня сохранить ему жизнь? - раздраженно прорычал Ифань, делая шаг к постели. - Да, - ответил Цзытао, поднимая на Ифаня свои колдовские глаза. - Если вы так боитесь, что он займет ваше место, уничтожив вас и ваши свершения, то отпустите нас. Объявите всем, что я изменник, и вы изгоняете меня. Что ребенок не ваш, я переспал с другим, чтобы выдать чужого ребенка-альфу за вашего наследника. Скажите все, что хотите, но отпусти нас. Мы уйдем, и я клянусь, что он никогда не узнает, кто его отец и не попробует забрать себе престол. - Но это мой сын, - невпопад недовольно процедил Ифань. - Ваш, - кивнул Цзытао, - и мы оба это знаем, так как вы ни на шаг от меня не отходили. Но можете очернить меня, главное оставьте мне его. Оставьте мне сына, рожденного от любимого альфы, - отчаянно выдал он, крепче прижимая к груди младенца. - Ты родишь еще детей, - начал Ифань, - и у тебя будет много омег от меня... - Не рожу, - упрямо протянул Цзытао, - я не смогу вам простить убийство нашего сына. Не забывайте, повелитель, я принц, я воспитывался с мыслями о том, что буду равен своему супругу. Я не рос в условиях полного принятия каждого слова своего альфы, как дара небес. Я не смогу принять этот поступок как правильный. Не смогу. Я более никогда даже в постель с вами не лягу, так как последую за ним, - увидев, как на секунду расширились глаза Ифаня, Цзытао горько усмехнулся и проговорил: - ваши слуги не смогут вечно меня опекать. Во дворце полно высоких балконов, острых предметов и ингредиентов для ядов. Рано или поздно я добьюсь своего. - Это шантаж, - угрожающе-предостерегающе выдохнул Ифань, смотря на Цзытао полыхающим взглядом. - Я лишаюсь тебя в любом случае. - Вот и решите насколько сильно я вам нужен, - вымолвил Цзытао, ставя на карту абсолютно всё: осторожно отодвинув малыша от своего соска, Цзытао на вытянутых руках протянул их ребенка Ифаню, прекрасно видя сверкающий в его руках клинок. Секунды шли, а Ифань ничего не предпринимал, лишь рассматривая своего Цзытао, пытаясь услышать доводы и сердца, и разума. Но все было тщетно, ведь его маленький светловолосый малыш тянул к нему руки, явно почувствовав своего отца. Не будучи в силах сейчас принять решение, Ифань развернулся и стремительно покинул свои покои, так ничего и не сказав. Ожидавшие у дверей лекари едва успели отпрянуть с дороги императора, посчитав, что все же убивать сына от любимого омеги было нелегко. Но каково же было их удивление, когда в покоях они увидели Цзытао с все тем же живым младенцем на руках. Сидя в библиотеке, Ифань совершенно не знал, как ему правильнее поступить. Ведь есть пророчество, которое не сулит ему ничего хорошего, но с другой стороны есть Цзытао, который содержал в себе все хорошее, что только было у Ифаня. И потерять его Ифань был не готов. Отчаянно не готов. Просчитывая вероятность того, что Тао с собой ничего не сделает, если сейчас согласиться на его условия, а чуть позже все же реализовать свой первоначальный план, Ифань приходил к неутешительным прогнозам. Цзытао поймет, он всегда отличался проницательностью, и от него не утаится то, что именно отец причастен к чуть более поздней гибели их сына. Такой финал был еще хуже. Дважды разочаровать Цзытао - обманом и убийством - перед тем, как он сам приведет в исполнение свой завет... Ифань понимал, что не сможет потом спокойно жить, имея на душе такой камень. Все же из всех фаворитов Цзытао всегда был особенным, так же как и их ребенок, но... Готов ли Ифань рискнуть своим величием, ради омеги? Услышав робкий стук в открытую дверь библиотеки, Ифань повернулся, натыкаясь взглядом на своего Первого советника и по совместительству старого друга, разумеется, в тех рамках доверия, которые себе мог позволить император. - Мой повелитель, - начал тот, - народ собрался на площади перед дворцом, уже волнения начинаются. - Что они хотят? Чтобы я непогоду разогнал? - пренебрежительно хмыкнул Ифань: не до народа ему сейчас было. - Нет, мой повелитель, - ответил тот. - Кто-то из дворца разнес весть, что принц Цзытао рожает. И теперь они ждут результатов, молятся за ваше дите. Все боятся худшего. Ведь принца безумно любят в народе. Мне объявить им как обычно? - спросил советник, будучи в курсе истинного положения вещей. - Ведь мне сообщили, что родился альфа. - Знаешь, - выдохнул Крис, плавно поднимаясь со стула, - я же всегда вырезаю правящую семью, потому что опасаюсь мятежа, который поднимет тот, кто возжелает вернуть власть своих родственников. Но тут я его оставил, - расхаживая по комнате, Ифань до боли кусал нижнюю губу. - Наследного принца. Как можно было оставить в живых наследника? - искренне недоумевая, выдал Ифань, всплеснув вверх руками. - Ума не приложу. Но я оставил, и больше того, он, словно по своему заказу, родил мне альфу. И сейчас выходит, что я добровольно, сам возведу на трон династию, которую в Коре-то и перерезал. Какой парадокс. Какие хитросплетения судьбы. - Мой повелитель... - не веря своим догадкам, еле слышно выдохнул советник. - Иди уже, пока я не передумал, - нервно отмахнулся он, еще будучи не уверенным в том, что поступает верно. - Скажи, что их молитвы услышали, и Небеса сжалились над нами, даровав нам наследного принца Лухана. - Слушаюсь, мой повелитель, - старательно скрывая выдох облегчения, ответил советник, скрываясь из поля видимости императора. Проследив за ускользающей фигурой, Ифань все сильнее убеждался в своем решении: лучше он умрет на руинах своего мира, но в объятиях своего омеги, чем будет жить в раю, где пристанищем его будет место у могилы любимого и их совместного сына. Решив немного проветриться, прежде чем вернуться в свои покои, Ифань даже не догадывался о том, что в тот момент Цзытао кротко целовал их сына и нашептывал ему зарок стереть из истории имя императора Ифаня как тирана и своей любовью изменить того, отогреть его сердце, отчего простой люд в итоге запомнит императора Ву Ифаня как самого мудрого и благородного правителя всех времен.