Corpus caeleste

Его звали Солнце. Он был единственным светом в нашей Системе. Он был своенравным, наглым, самоуверенным. Он испепелял, жарил. И этот невыносимый жар передавался тем, кто был ближе всего к нему. Меркурию не повезло больше всех. Будучи одним из самых близких небесных светил к Солнцу, он страдал от этой близости. Орбита их общения то резко возрастала, то была запредельно близка. Меркурий был быстр и ловок. Следующей была Венера. Солнце любил ее, как родную сестру, но не мог ничего поделать с собой, со своей сутью. Он срывался на ней, высушивая океаны ее терпения и выдержки. Она нашла себе нового друга и брата. Правда, я сомневаюсь, что он останется с ней надолго. Такие, как он, не задерживаются дольше, чем на семь тысяч лет. Миг для великих небесных светил. Земля была прекрасна. Она боготворила Солнце, а он согревал ее снисходительностью. Солнцу льстило такое отношение к нему. Он любил себя. Но за этой напущенной безразличностью и пренебрежительностью скрывалось настоящее Солнце. Солнце, дарящее тепло. Солнце, которое может контролировать свой характер, чтобы сохранить жизнь земным детям — людям. Таким Солнце видел я, таким я его полюбил. Но речь сейчас не обо мне. Мой рассказ еще не коснулся тех, кто гораздо больше меня. Четвертым в нашей системе был Марс. Как по мне, так Марс был красив. Люди — земные существа — нарекли его таким именем в честь бога войны. Что ж, они не прогадали. Марс был подвержен вспышкам гнева. Пылевые бури затуманивали его рассудок, скрывали все хорошее, что он имел. Он был похож на Землю, и Солнцу это нравилось. Но у Красной Планеты были два неизменных спутника, его страх и ужас, его Фобос и Деймос. Марс был слишком привязан к своим младшим братьям, а Солнце не любил делить свои планеты с кем-либо еще. Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун были одними из тех, кто старался отвечать Солнцу взаимностью. Солнце не давал им больше, чем, как он сам говорил, они заслуживают. Но газовые планеты были добры и отдавали свое тепло направо и налево. Это не могло не радовать. Но у всех этих планет было чрезвычайно много спутников-почитателей. Они слишком гордились своей непохожестью. Думаю, стоит представиться. Все знают меня как единственного спутника Земли, неизменного ее компаньона и соратника. Мое имя Луна. Понимаю, человечество привыкло видеть меня женщиной, но еще в Древнем Египте меня нарекли мужским именем Ях. Вопреки различным научным учениям, у нас: планет, звезд и спутников — есть души. Души эти предстают в виде людей, ибо единственный чистый разум в нашей Солнечной Системе принадлежит именно человеку. Мы подобны древним богам. Люди верят в нас, а мы подпитываем эту веру, спускаясь на земную поверхность в виде бурь и аномалий. Но жизнь наша далеко не радужна, мы не живем в мире и согласии. Да и не способны мы на мир. Солнце — раздор и центр, к которому все стремятся. Впрочем, я уже рассказал о его отношениях с величественными планетами, несокрушимыми гигантами. Я обожал Солнце. Солнце согревало мою драгоценную сестру Землю. Я не просил его тепла. Я никогда не был щедр на проявление чувств и никогда толком не испытывал их. Но Солнце будоражило меня, вызывало гамму эмоций. Мы встречались нечасто, ему больше нравилось проводить время с кем-то, кто хоть немного похож на него, кто был столь же красив и независим. Он часто навещал Землю — она была его любимицей. Но однажды я начал сомневаться в том, что Солнце приходит к ней. Это было много тысяч лет назад. Тогда мы были юны. Хотя, что есть возраст, когда твоя жизнь длится более миллиарда лет? Солнце явился без приглашения, он был настойчив, он был прекрасен. Тогда Солнце сказал, что ему нравится касаться меня. Это было первое солнечное затмение. Я помню жар его рук на своей спине, помню горячее дыхание, расколовшее мое каменное сердце. Его светлые, тогда еще длинные волосы обжигали своим золотом мои плечи, он шептал что-то про мою красоту и податливое тело, а я не слышал ничего, кроме своих частых вздохов. Он почти не изменился с тех времен. Разве что волосы перестали быть такими же сказочно-золотыми. Он обстриг их пару веков назад. И я бы не сказал, что ему не идет. Мы уже давно перестали ходить в льняных рубахах и струящихся тогах, вплетать золотые нити в косы и подвязывать одежду кожаными жгутами. Нас нельзя теперь отличить от людей, если бы человечество могло нас видеть, конечно. Мы, души небесных светил, живем далеко за горизонтом событий, куда не может проникнуть человеческий разум.

***

Однажды, гуляя по физическому облику моей сестрицы, я наткнулся на Солнце. Он любил бродить солнечными зайчиками по узким улочкам Праги, широким русским просторам, по венецианским каналам. Любил ловить свое отражение в окнах нью-йоркских небоскребов и быть пойманным в зыбкий плен детских ладоней. Я же тенью гулял по рижским подворотням, скользил по пыльным коридорам Эрмитажа, прятал в своей прохладе уставших путников. Мы встретились в тени Галереи старых мастеров в Дрездене. Я мог видеть его человеческое обличие, сидящее прямо на асфальте, облокотившись на старинные камни великолепного памятника архитектуры. Несчастные люди! Вы не можете видеть ту красоту, которую видел я. Его волосы выцвели со временем, стали почти белыми. Но золотая проседь все еще блестела в свете физического тела Солнца. Он сидел по-турецки, и джинсовая ткань норовила порваться на коленях. Солнце смотрел на людей с завистью и нескрываемой тоской. Жить вечность, не зная счастья, не имея выбора — это та судьба, которую не желает никто. Пока я разглядывал его безмолвную задумчивость, мысли и взгляд Солнца обратились ко мне. Внимательные карие глаза скользили по моей фигуре, оценивая и хитро щурясь. От прежнего уныния не осталось и следа. Он похлопал по месту рядом с собой. - Здравствуй, — улыбнулся я, опускаясь рядом с Солнцем. - Привет, — он улыбнулся, устраивая ладонь на моем колене. - Как думаешь, люди не посчитают странным луч света в самом темном углу Дрездена? Я что-то не вижу ламп или свечей, — я нарочно заерзал на месте, оборачиваясь по сторонам. Солнце рассмеялся, заразительно и звонко, рука его скользнула чуть выше, оказываясь на моем бедре. - Ты можешь это исправить, моя ясная Селена, — горячий шепот его разлился во мне приятной вязкой негой. Я оседлал его уже выпрямленные ноги. - Сделано, — улыбка не хотела сходить с моего лица. Я откровенно любовался его лицом, волосами, россыпью веснушек, дерзкими глазами и манящими губами. Солнце подарил мне короткий поцелуй, убрал с моего лба непослушные пряди темно-русых волос. - Давай сбежим, Луна, — его хриплый шепот отозвался во мне мелкой дрожью, — Сбежим прямо сейчас. Пойдем в эту Небесную канцелярию, к подножиям Олимпа или призовем высший разум. Мы найдем путь отсюда, Луна. Молю тебя, соглашайся. Я не могу так больше. - Так нельзя, — прошептал я в ответ. Ясный взгляд Солнца поймал мой сероглазый. И я все понял. Понял его боль и отчаяние. Солнце уткнулся носом в изгиб моей шеи, и я почувствовал, как горячие капли обжигали мою холодную кожу. - Солнце? Солнце, ты плачешь? Перестань, прошу, — у меня у самого наворачивались слезы от его беззвучных рыданий, — Кто будет дарить людям тепло, если не такое великое светило, как ты? Нельзя оставлять небесные тела без души, ты же знаешь. Они погибнут. - А я устал так жить, — пальцы его сжали мои плечи чуть ниже рукавов футболки, которая заменила мне прежние античные одеяния, взгляд Солнца метался, — Я хочу быть человеком, понимаешь. Мне надоела эта власть, надоело быть бестелесным духом среди людей, таких красивых и живых. Мне хочется любви и настоящей жизни! Он был в гневе. Места, где его руки сжимали мои, покраснели и щипали. - Мне больно, Солнце! Прекрати это! — я резко оттолкнулся от его груди и упал на спину, — Черт, да что с тобой такое? Тебе не хватает моей любви? Проваливай ты хоть в Тартар! Мне плевать! Наверное, было забавно наблюдать, как свет и тень скачут друг от друга в темном переулке. Но мне не было смешно, мне было грустно, даже паршиво, если угодно. - Перестань уже жить прошлыми мифами и легендами, Луна! Нам уже никто не поклоняется. Прежние греки вымерли, шумеры и инки исчезли, Египет больше не велик. Людские молитвы придавали мне сил, а теперь я слабею, Луна. Я уже не всемогущ. Я хочу прожить остаток своих лет на Земле. Я не хочу обратно на небосвод, — он взглянул на мои плечи. На них остались красные ожоги, повторявшие в точности форму ладоней единственной звезды Солнечной Системы. - Черт, прости, — он потянулся, чтобы исцелить мои раны, как делал это всегда. Но я инстинктивно отпрянул от его рук, с испугом глядя в его глаза. - Ну же, Луна. Подойди, я все исправлю. - Не исправишь. Ты уже ничего не исправишь, — я пятился назад, пропуская сквозь себя зевак, даже не подозревающих о нашем существовании. - Луна, перестань. Не глупи. Лишь благодаря мне ты светишь так ярко, — я не смел обидеться на правду, но эта правда кольнула в самое сердце. - Я помогу тебе, только оставь меня в покое, — первый раз за вечность я повысил голос на великое светило, — Я думал, ты смог полюбить меня, я отдал тебе тысячелетия свой жизни, ждал затмений и встреч. Но я изначально был глуп. Ведь я просто камень, очередная растерзанная тобой планета, падкая на твое золотое великолепие. Я помогу тебе обрести покой и свободу. Взамен ты навсегда оставишь в покое меня. На секунду мне показалось, что Солнце сомневался. Ха, очень смешно. - По рукам, Селена, — он снова был самоуверенным и наглым. Ну, а я был разочарован. Мне захотелось исчезнуть с небесного купола, с карт, с рисунков и фотографий. Мне было больно.

***

Десять лет земляне не видели солнечного затмения. Десять лет — лишь миг для нас, гигантов. Десять лет я тенью мелькал на страницах древних писаний, заглядывал в тайные углы Рима, Каира и Афин. Десять лет я был тенью под пальцами лучших историков и астрономов современности, я проникал в древние гробницы, был безмолвным свидетелем обрядов оставшихся язычников. И я нашел ответ. Конечно, Стоунхендж! Древние камни, расставленные по кругу, всегда вызывали подозрение и массу вопросов. А затем я нашел его. Ярый фанатик мифологии, древних богов, верующий в солнечную силу. Я оставил ему послания. Ну же, Солнце, радуйся! Что же ты ходишь хмурый? Завтра ты станешь человеком.

***

Парад планет. Единственный день, когда все души небесных тел могут быть видимыми землянам и поприветствовать тех, кто верен им. В лучших традициях далекой античность все предстали в белоснежных тогах. И лишь космический свет, исходящий от нас, позволял по цвету различить планеты друг от друга. Мы стоим по кругу, в центре стоит, будто жертвенный агнец, Мартин — тот самый верующий в нас человек. Солнце окидывает нас взглядом, безмолвно прощаясь. Он задерживает на мне свой взор. По моей щеке предательски катится слеза, смывая начерченные на лице звездной пылью линии. Мой серебристый ореол дрожит, выдавая мои чувства с головой. Солнце сомневается, я вижу это в его глазах и движениях. Но отступать уже поздно: человек бережно берет кинжал и оставляет глубокий порез на своем теле, кровь капает на жертвенный камень. Вспышка, и тело человека становится крепче, волосы светлее, а черты лица меняются на более привлекательные. Чего нельзя сказать о духе Солнца. Он теперь иной. Не такой, каким я его полюбил. И дело не только во внешности, но еще и в этой людской слабости и незрелости. Но дело сделано. Солнце теперь человек. Солнце подходит ко мне, взгляд его ликует, но радость тут же гаснет, когда его ладонь проходит сквозь меня. - Прощай, Солнце, — шепчу я, пытаясь унять вновь подступающие слезы. - Я никогда не прощаюсь, Луна.