Эти международные отношения

      Столица шумела, ожидая визита зарубежных правителей и их делегаций. Метро наполнилось бдительными стражами порядка, центр города освободили от движения и машин. В Кремль съехались журналисты и приглашённые чиновники; долгожданная встреча должна была коснуться вопросов сотрудничества в нескольких сферах, и её итоги многих волновали.       Марья Юрьевна Москворецкая, преисполненная спокойствия и сдержанной торжественности, на деле немного переживала и решила встретить гостей лично, поэтому, покинув готовящийся к визиту зал для совещаний, спустилась к подъездной дорожке. В ожидании она переминалась с ноги на ногу, стуча каблуками бежевых туфель по каменной ступеньке; потом достала сигареты из кармашка пиджака, накинутого на плечи, и закурила, оглянувшись на окна Большого Кремлёвского дворца, где было решено организовать встречу и неофициальный фуршет. Она затушила сигарету, как раз когда показался первый чёрный автомобиль: приехала британская делегация во главе с премьер-министром. Москворецкая приветствовала их по-английски, с вежливой улыбкой приглашая пройти внутрь. Премьер поздоровался, а его свита, кажется, посчитала её какой-нибудь ассистенткой, не удостоив даже взгляда, но, конечно, Марья была невозмутима, про себя усмехнувшись насчёт «типичных англичан». Образцово типичным был, конечно, мистер Лондон Темсон. Он возник перед ней безмолвной тенью и долго, не мигая смотрел своими тёмно-серыми глазами.       — Mister Thameson... — начала было Марья, протянув для рукопожатия ладонь.       — Не утрушдайте себя, госпожа Москворетсская, — с лёгким акцентом ответил Темсон на хорошем русском, пожал её руку и учтиво кивнул. Это была его единственная реплика, после которой он чинно проследовал за премьер-министром, унося с собой холодную, какую-то мрачную ауру, и Марья была рада его уходу.       Мистер Темсон всегда был немногословен и весьма проницателен. Он выглядел как мужчина солидного возраста, а облако воздушных седых волос напоминало о дождях и туманах, с которыми он прожил две тысячи лет.       Будучи лондонцем, он смотрел на остальных свысока, умел восхитительно фальшиво улыбаться, вёл подвижный образ жизни и приветствовал новые технологии, в делах не спешил, но действовал решительно. Всегда и во всём он проявлял завидные выдержку и терпение, не срывался и не повышал голос, однако всё это воспринималось окружающими как снобизм и оскорбление. Отдельные личности могли посчитать оскорбительными даже великолепно сидевший костюм из шотландской шерсти, очки, торчавшие из нагрудного кармана, или карманные часы с уменьшенной копией циферблата Биг Бена, которые он привык носить в кармашке жилета. Темсон никогда не рассказывал о себе, и никто не рисковал лезть к нему в душу. Ходили слухи, что он сам способен пробраться в чей угодно разум и прочитать мысли. Его даже побаивались называть по имени, обходясь фамилией.       Приехавшая сразу следом процессия из автомобилей привезла гостей из Германии, и их прибытие вывело Марью из задумчивости. Немцы сопровождали своего канцлера, а последним из машины вышел Бернхард фон Шпрее, рослый широкоплечий мужчина, к которому Марья шагнула навстречу. Она, подмигнув гостю, по-деловому протянула ладонь, но, едва делегация зашла в здание, фон Шпрее стиснул её в объятиях, а затем на Марью обрушился восторженный поток немецкой речи.       — Hallo, meine liebe! Wir haben uns lange nicht gesehn!       У Марьи хрустнули рёбра, но она была искренне рада этой встрече.       — Lieber Bernhard! Bin ich aber frole dich zu sehen! — улыбнулась она, расцеловавшись с ним в обе щёки. Бернхард отстранился, всё ещё приобнимая её за плечи.       — Wie geht es unserem Kumpel? Wo ist er? — он оглядел дорожку, подъезд, ёлки вокруг и саму Марью. Она, моментально поняв, кого фон Шпрее имел в виду, ответила:       — Er wird nicht sein. Er konnte nicht kommen.       Бернхард грустно выпятил губу и покачал головой.       — Schade... Stört es dich wenn Ich bleibe bei dir?       И они стояли у подъездной дорожки, на немецком обсуждая разные городские новости. Бернхард был родом из Берлина. Вопреки всеобщему убеждению о педантичности и строгости немцев, фон Шпрее был добрым и радушным, а из-за быстро красневших щёк казался иногда и вовсе юношей. Старые людские войны, оставшись в прошлом, не омрачали их тёплую дружбу: Марья часто звонила, а Бернхард любил приезжать в Россию. Ему особенно нравился Петербург, и это о Пете он ласково говорил «unserem Kumpel», что Марья переводила как «наш голубчик». Странное дело, но при Бернхарде она не курила: тот беспокоился о ней, словно старший брат.       За незатейливой беседой пролетело время, и появилась делегация французов. Президент и его помощники тихо, но оживлённо переговариваясь, заулыбались, увидев двух друзей, и поздоровались, ёжась и спеша пройти в помещение. Завершал процессию мужчина, молодой и утончённый, в его открытом взгляде проглядывало кокетство. Он не торопился попасть в тепло и смотрел только на Марью. Москворецкая, в свою очередь, соблюдая формальности, протянула французу руку, он тут же подхватил и, прикрыв глаза, невесомо коснулся её губами. Марья, вскинув брови и с трудом сдержав улыбку, незаметно покачала головой, а фон Шпрее беззастенчиво фыркнул: «Typisch!». Француз смущённо выдохнул, и румянец коснулся его бледных щёк, но в ярких глазах не было и тени стыда.       Марья Юрьевна, искренне позавидовав самомнению, с которым подносил себя Патрис де Лясен, приторно улыбнулась ему. Это был не просто француз, а парижанин: тонкий и гибкий, богемно-кокетливый, привыкший к шикарным жестам, искренний и не умевший врать, самую малость — это было мило — рассеянный. Казалось, что он постоянно пускал пыль в глаза, но на самом деле флирт просто был частью его сущности, — иначе он и не умел.       Невесть откуда он достал букет кирпично-красных роз, и Марья была вынуждена его принять; через секунду она поняла, что один из бутонов был обёрткой, в которой прятался миниатюрный пузырёк духов. За спиной француз держал внушительный бумажный пакет, полный гостинцев.       — Hast du denn mir nichts mitgebracht? — хохотнул Бернхард, попытавшись хлопнуть де Лясена по плечу, но тот плавно отстранился.       — Тепе пьивезу, Бэрнар, кокда пьиедý в Берлан, — небрежно, но подчёркнуто на русском пропел Патрис с чудовищным акцентом, бросив на немца мимолётный взгляд и тут же позволив даме поглотить всё его внимание. — Милая Мари, ви сьегодня отчарровательны́. Ви лутч солнца в это пасмýррный день...       — Muss Ich lasse Sie... — усмехнувшись, пробормотал немец и тронул Марью за плечо, указав наверх. — Auf wierdesehen obenauf.       Марья и Патрис остались одни. Отступив от него на комфортные для делового общения полшага, она разглядывала цветы и вдыхала их аромат. Он, задумчиво улыбаясь, рассматривал её лицо, будто видел в ней что-то, понятное ему одному. Вдруг он протянул ей старинный портсигар.       — Желайý укостить вас, Marie, — шепнул он, подмигнув, и Марья, заинтригованная предложением, взяла тонкую сигарету с ароматом шоколада. Патрис тоже прикурил, и они вместе пускали дым в серо-зимнее московское небо, следя за стремительными точками снежинок.       Патрис знал, как найти ключ даже к самому холодному сердцу, и Марье всякий раз не хотелось признавать, насколько удачно парижанин угадывал с подарком. А в последнее время он подозрительно часто присылал цветы и по любому поводу спешил приехать в Москву. Очевидно, Марья Юрьевна была ему глубоко симпатична, возможно, он даже имел определенные чаяния. Но де Лясен никогда не выходил за рамки мягкого флирта, безболезненно принимал поражение и не таил обид. Он имел лёгкий характер и чувство юмора, а с ней был ненавязчив; она никогда не отказывала ему в компании, но и не собиралась заводить отношения с Патрисом дальше дружбы.       Снегопад усилился, подул ветер; всё вокруг окутала снежная вуаль. Они улыбались друг другу, разделив радость от шоколадных сигарет (их так здорово оказалось курить вдвоём), и не заметили неслышно подъехавшего одинокого автомобиля, из которого с непринуждённой грацией вырос высокий чёрный силуэт. ***       Пётр не планировал посещать Кремль, участвовать в собраниях, конференциях или фуршетах. Он бы не отказался остаться дома, а в Москву наведаться потом, без участия посторонних, но произошло всё случайно; и вот младший брат Петька, приехавший из Петергофа его проводить, уже подталкивал к очереди на самолёт. «Передавай сердечный привет Марье Юрьевне», — наказал он напоследок. Но Пётр всё сомневался: встреча планировалась деловая, с участием столиц, к числу которых он себя не причислял. А покинув машину и позволив холодному ветру забраться под пальто, он лишь убедился окончательно, что ехать в Москву ему не следовало.       Красавица Марья Юрьевна стояла на ветру без шубы, в тонком платье, и курила, держа в свободной руке цветы, а рядом находился их даритель — Патрис де Лясен, легкомысленный парижанин. Пару сотен лет назад сей господин настырно сватался к сестре Катерине, когда та пригласила всех на бал в Царское Село, но аж дважды получил отказ и, заодно обеспечив себе репутацию дамского угодника, потерял расположение Петра Петровича.       Марья заметила приближавшегося Невского и, видимо, припомнив его недовольство вредными привычками столицы, опустила сигарету, хотя на её лице не было и тени сожаления. Патрис обернулся и, лучезарно улыбаясь, приветствовал Петра.       — Невски́-и! — протянул он. — Дорогой Пье-ер, ми так давно нье вители́с! Pardon, я, кашетса, наутчил Мари курить...       Пётр приблизился к курившим, взглянул в ясные глаза Патриса, тоже заулыбался, а потом то ли в шутку, то ли всерьёз сообщил:       — Боюсь, я это сделал задолго до вас, Патрис: Мария старалась не отставать от столичной моды даже по части вредных привычек. И вот что получилось.       Марья Юрьевна, усмехнувшись, пожала плечами и демонстративно, с наслаждением затянулась шоколадной сигаретой; Невский не обратил на это внимания. Француз рассмеялся, но не принял поражения.       — Но врэмена нынтче трукиé. Тьеперь ваш черёд не осстават от столицы́, — Патрис протянул Невскому красивый портсигар с рельефной крышкой. Пётр опустил взгляд на ароматные сигареты в коричневой бумаге и покачал головой.       — Откажу себе в этом удовольствии до фуршета. К тому же с севера в Москву пришёл циклон, и я опасаюсь, что дама вот-вот замёрзнет. — Тут он обратился к Марье Юрьевне: — А как же мне тогда курить, да без неё? ***       Марья никак не ожидала его приезда, хотя втайне надеялась. Её несколько уязвила показная невозмутимость Невского, отчего ещё сильнее захотелось раздразнить его, поколебать его самообладание, — но только слегка. Петя никогда не ревновал и не упрекал, он был всегда собран и внимателен, и нарушать его внутреннее равновесие она не собиралась. Обычно он подыгрывал в ответ на её безобидные подначивания, а сегодня как будто насторожился и вышел из игры.       Перекидываясь с де Лясеном фразами на русском и французском (на котором он говорил правильно, но слишком мягко) Петя подхватил одним пальцем пакет с парижскими гостинцами, забрал у Марьи букет и проследовал ко входу. Патрис раскрыл перед ним дверь.       Мотивируя тем, что на встречу собрались столицы, лидеры государств и видные чиновники, Петя собирался дождаться её за дверьми, но Марья настояла, чтобы и он присоединился к собранию. Одно его присутствие успокаивало её, придавало снисходительного терпения, так необходимого в обществе Темсона и других специфических личностей. Впрочем, когда все расселись в зале для совещаний, свободного места за столом для него не нашлось, и он, прислонившись к стене, остался стоять в тени дверного проёма. Марья Юрьевна заметила, как Бернхард, чуть не подпрыгнув на стуле от радости, указывал на Невского. Петя ему тоже улыбнулся и махнул рукой. А Патрис то и дело посматривал на Марью и темой встречи не очень-то интересовался, чем, кажется, нервировал Темсона.       В перерыве гостям были предложены чай и кофе, а Марья, уставшая от духоты, желая размять ноги, быстрым шагом покинула зал и, подойдя к окну, распахнула его.       В коридоре послышались знакомые шаги. Невский успел окликнуть её, а она — обернуться, но их сразу же прервал восторженный возглас, прозвучавший на немецком, а затем на русском.       — Петер! Холупчик!       Бернхард стиснул его в объятиях и с силой хлопнул по спине. С Невским, своим баловнем, немец заговорил по-русски. Марья не до конца понимала причину, по которой фон Шпрее так носился с «голубчиком», но решила не мешать их разговору. Она направилась в другой конец длинного коридора, по пути подмигнув Пете: «Бернхард скучал по тебе больше, чем по мне».       Немец незаметно для Невского кивнул ей. ***       Она прошла мимо них, когда Бернхард завершил свой приветственный ритуал. Петру уже некого было окликать. У фон Шпрее были срочные новости, которыми он хотел поделиться почему-то только с Невским. Переговорив шёпотом, они тоже вернулись в зал, где мистер Темсон, остававшийся безучастным до сей поры, как раз ляпнул презрительное «этот вискочка», а де Лясен с вежливой улыбкой покачал головой и ответил тихо, но достаточно разборчиво, чтобы его услышал не только англичанин:       — Il est le fenêtre sur l'Europe, так позволи́м ше йему, как и пьешдé, потглятывать за нами, мсьё Темзóн.       Темсон вскинул бровь, не озвучив своего несогласия, но высказав его одним лишь молчаливым взглядом. Марья Юрьевна ещё не вернулась в зал и не слышала этого, Пётр, пребывая в глубокой задумчивости после разговора с другом, остался глух к ремаркам. Ничего не сказал и Бернхард, только напоследок хлопнув его по плечу.       Встреча завершилась в дружелюбном тоне, хотя по ряду вопросов возникали привычные, но ленивые и безобидные разногласия. В целом же, все были довольны итогами и в приподнятом настроении отправились на неформальный фуршет.       Темсон сразу дал понять, что остальные столицы ему неровня: попивая виски, он разговаривал только с чиновниками сферы финансов или молча прохаживался по зале, без особого интереса рассматривая предметы искусства и лепнину. Невского оккупировал Бернхард, и Пётр с тоской глянул на Марью Юрьевну, широко улыбавшуюся немецкому канцлеру и французскому лидеру. К этому же обществу очень быстро присоединился Патрис де Лясен. ***       Марья, чувствуя необычайно настойчивое и порядком надоевшее за день внимание со стороны французской столицы, специально влезла в самую гущу и всё время разговаривала, чтобы не оставлять де Лясену возможности побыть с ней наедине. Впрочем, она вполне осознанно избегала и Невского, который после разговора со своим любимым Бернхардом стал совсем напряжённым и задумчивым. Тем временем, Патрис наконец обнаружил Марью и, небрежно отбросив с лица волосы, пробирался к ней, по пути взяв с подноса пару фужеров, уже нацепил свою самую обворожительную улыбку и более ни на кого, кроме неё, не обращал внимания. Марья с усиленным энтузиазмом продолжила обсуждать с главами стран удобства и недостатки городского транспорта. Но Патрис всё же сумел почти незаметно присоединиться к дискуссии. Европейцы ратовали за экологически чистый и двухколёсный транспорт; Марья же объясняла, что в условиях крупного мегаполиса, в котором многие преодолевают по несколько десятков километров в день, дорога на велосипеде занимает немало времени, а зимой на двух колёсах не только холодно, но и опасно, поэтому лучшим вариантом для многих москвичей остаётся метрополитен. Неожиданно для всех, особенно для своего президента, де Лясен, высказав мечтательное предложение всем присутствующим заглянуть к нему в гости и прокатиться по Парижу на велосипедах, чтобы доказать «бьезоснователнось виводóв мадам Москоретскóй», добавил следующее:       — Я винуждéн пьизнать, што, с трукой стороны, мадам пррава. Москови́ты сегда очэнь спеша, но зато в метро погрружаются в бьесконетчный музэ́ пьекррасного́. Нье надо быть искусствоведо́м, штоп восъищаться работой советски акитекторрóв, но и тсенитель есть за что уватиться сглядом. Москва прекррасна как при перрвом поверъностном сгляде, так и в глюбин своей души. Настоясщая русская́ кррасавитса, сплошь тайнá.       Несмотря на поистине кошмарный акцент Патриса, его короткая речь всех тронула: присутствующие одобрительно закивали, кто-то даже пару раз хлопнул в ладоши. Марья приняла комплименты с достоинством, но не ответила даже «спасибо». Что-то неоднозначное пряталось за его словами, больше похожими на какие-то двусмысленные намёки.       Напряженно улыбаясь, она огляделась в поисках Невского, но тот всё ещё был занят беседой с Бернхардом. А ей бы не помешала сейчас его помощь. ***       Невский не спускал косого взгляда с де Лясена, который вполне успешно покушался на общество Марьи Юрьевны. Пётр Петрович отнюдь не считал Марью наивной женщиной, которую непременно надо было отовсюду спасать, и только дивился тому, как непрозорлива она оказалась в отношении беззаботного француза. Быть может, их связывало нечто большее, чем партнёрские связи европейских столиц? Он никогда не слышал, чтобы Патрис был её близким другом, и припомнил скомканный телефонный разговор, в котором Марья Юрьевна упоминала, что получила бутылку вина от «поклонника». Видимо, этим поклонником был небезызвестный парижанин...       Тут он обнаружил, что потерянно смотрел сквозь пуговицу на пиджаке Бернхарда и совсем его не слушал.       — ...Петер, фсё харашо? — негромко спросил фон Шпрее, с беспокойством заглянув в его лицо. Пётр улыбнулся.       — Да. Просто не идёт из головы то, что ты мне тогда сказал в перерыве, ну, про... — ответил он шёпотом и умолк, когда рядом замаячила какая-то фигура. Пётр нарочито громко извинился: — Прости, вынужден отлучиться, но присоединюсь к тебе вскорости.       И, кивнув ему, быстрым шагом покинул зал, ища спасения в прохладном просторе анфилады. Он снова чувствовал себя молодым и неопытным юношей, беспамятно влюбившимся в неприступную красавицу из Первопрестольной и ничего не понимающим в международной политике. У Марьи Юрьевны во все времена находились недоброжелатели, а сейчас, по словам Бернхарда, вокруг неё сгущались тучи, и некая сила пыталась раскрыть её сокровенные тайны. ***       Чёрт, ушёл! Марья, следя за Петей, слушала француза вполуха и даже не заметила, как Патрис быстро и поистине виртуозно вывел её из шумного разговора. Из дальнего угла на них устало и презрительно глянул Темсон, но тут же уткнулся в невесть откуда добытую книгу.       — Ви нье прротив, Мари? — мягко спросил де Лясен, и Марья поняла, что прослушала начало фразы. Не желая переспрашивать, она привычно ответила улыбкой.       — Ничуть не против, если речь о вас, Патрис.       Де Лясен, было видно по глазам, возликовал. Он наполнил их опустевшие бокалы и повёл Марью прочь от политиков. Покинув зал, две столицы неслышно пошли по ковровой дорожке, простиравшейся через анфиладу дворца.       — Мнье так нрравится Russie! — заявил Патрис, когда они прилично удалились от зала. — Бескрани́ просторр. Всйо так красивó. Каково бить озяйкой эти́ земэ́ль?       — Непросто. Я справляюсь, — осторожно ответила Марья и добавила: — Да и я никакая не «хозяйка». Я просто... столица.       — «Прростó столитса́»!.. — де Лясен понял её замечание по-своему, цокнул языком и с укором покачал головой. — Ви такая скрромнитс!.. Но всйо рравно Москва красивé остальны русски́ городов. Красивé все горродов вопще.       — Неужели красивее Парижа? — Марья игриво глянула на де Лясена, и тот остановился, внимательно и проникновенно посмотрев в её глаза. Он отбросил полушутливый тон.       — Да, Мари. Красивé Парижа. И, бутте уверрены́, я нье восму слова назат.       Это прозвучало бы впечатляюще, если бы говорил кто угодно другой; Патрису же верить было непросто. Они неспешно двинулись дальше.       — Что же вам так нравится в Москве?       — Контрраст. Ньезависимось и ньепрриступнось. Стрроптивы, упррямы нрав. Ньепобедимось. Мода́ и соврременнось. Истори. Сгляд в будусче́, отсутствие страка́ перед пьеременми... Всйо прекрасно́ и висывает восъишенье. — Марье снова показалось, что слова Патриса звучат одним образом, но значат совсем другое. — Есчйо я неравнодушен кь революсьонэ́р.       Тут уж Марья, не постеснявшись, фыркнула.       — Вы не по адресу. Это Петербург у нас город трёх революций. В Москве было немножко по-другому...       — И это сделало вас столитс Совето́в, не так ли́? — перебив, ухмыльнулся Патрис, но с лица Марьи улыбка исчезла; француз рисковал затронуть запретную для неё тему.       — На что вы намекаете, господин де Лясен?       Француз в испуге воззрился на неё своими фиалковыми глазами.       — О, нье подумайте, что я обвинять вас в сверржени́ монарши́! Я просто отел замьетить, что осстоятельства сложилис боле тчем благопьиятно для вас, и ви веррнули́ сьебе титул и статюс, пьинадлежавшие вам по прраву́. Столитса дерржавы́ может бить только один. И это, бесспоррно, ви, Мари.       — Вы слишком льстите, Парис...       — Я лишь потчерркнул отчевиднóсь, ma chérie. А ви упустили «t» в моём имя́. — Марья вздрогнула, но Патрис улыбнулся шире и качнул головой. — C'est mignon! ***       Прогулка по торжественным просторным залам красивого дворца отвлекла Петра от хандры, которая его одолевала. Он разглядывал украшения и интерьеры и любовался блеском начищенного пола, стараясь забыть свои волнения. Величественное убранство навевало приятную ностальгию по минувшим эпохам: столицей быть непросто, и сейчас Пётр только сочувствовал Марье Юрьевне, однажды снова взявшей эту ответственную работу на себя. Он был бы рад избавить её от забот и стресса, лишь бы она была здорова и почаще улыбалась. Правда, если бы Петербург снова стал столицей России, Пётр и Марья всё равно не смогли бы часто видеться. Может, стоило вернуть исторический статус Новгороду?..       Его околостоличные размышления нарушило тихое, вежливое покашливание. Оказывается, он был не один.       Неподалёку, у колонны, высилась сухощавая фигура Темсона, который весьма увлечённо рассматривал крепление светильника к стене. То ли Пётр слишком углубился в свои пространные мысли, то ли англичанин умел быть незаметным, но Невский готов был поклясться, что до сего момента пребывал в одиночестве. Темсон, не взглянув на него, позвал его к себе едва заметным кивком головы.       — What are these spy games, mister Thameson? — хмуро осведомился Невский, вскинув брови. С Темсоном у всех были непростые отношения, в частности, из-за его вездесущих шпионов, но почему-то именно сейчас Пётр припомнил «вискочку»; грубить бы он не стал, но и разоряться на вербальные реверансы не собирался.       — Бутте спокойны, Пьотр Пьетрович, мне незачем шпионить. Я всего лишь любуюсь дворцом, как и ви.       Пётр чуть смутился, но никак этого не показал. Темсон таращился на люстру, Пётр таращился на Темсона, и всё это происходило в неловкой тишине. Англичанин, наконец, обратил очи к Невскому и, грустно глядя в его лицо, то и дело косясь на его пышную шевелюру, тяжело вздохнул и загадочно молвил:       — Ви нравились мне столицей. И пока ви живы и здравствуете, монаркия в России не истреблена. — Темсон сделал паузу, в течение которой Пётр пытался оправиться от подобных откровений, но успешно с собой совладал; а тот продолжал. — Впрочем, сейчас не до монаркии. А, учитывая карактер ваших отношений с госпожой Москворетсской, я не мог не вмешаться.       Пётр невольно отшатнулся, а Темсон следил за ним не мигая.       — Боюсь, я вас не вполне понимаю, мистер Темсон...       — Боюсь, у вас мало времени на осознание проблем. Ответте самому себе на пару очевидных вопросов. С кем сейчас Мария? И почему де Лясен проявляет к ней такой интерес?       Темсон был очень старым, очень мудрым и очень разведчиком. Если он что-то знал, то знал наверняка и глупостей, как правило, не говорил. Неужели француз оказывал знаки внимания, чтобы шпионить и подобраться к какой-то тайне? Да и что за тайны? Неужели всегда бдительная Марья Юрьевна ничего не заподозрила?       — Я винужден прервать ваши размышления о том, до какой степени он запудрил ей мозги, — с лёгким раздражением встрял скрипучий голос проницательного Темсона в поток петровых мыслей, — чтобы предложить план, господин Невски. Де Лясена надо осторожно разговорить и записать беседу с ним. После этого у нас будет возможность угрожать ему раскрытием, если он не прекратит своих поползновений.       — Из меня плохой шпион, если честно...       — Я знаю, — с неожиданно доброй, почти отеческой улыбкой ответил Темсон и протянул ему сухую ладонь, на которой лежал маленький, прозрачный наушник. — Но ви короший актёр, поэтому я буду вас направлять. ***       Де Лясен чувствовал себя всё увереннее, он много рассуждал на самые разные темы, жестикулировал и не забывал сыпать комплиментами, а также нахваливать дворец. Марья, по большей части, молчала и слушала с почти искренним интересом. Два или три раза он задавал ей бесхитростные вопросы в духе «Какие ви преппотчитаете светы́?» или «У вас ессь щассливоé щисло?», и Марья, изображая благожелательность, добродушно отвечала на них.       На фоне разговора она вдруг заскучала по лету и дождю, а ещё по пончикам, которые Петя почему-то называл пышками... И стоило ей о нём подумать, как он тут же замаячил в другом конце очередного зала. Он разглядывал позолоту на украшениях стен с видом знатока, не сразу обратил внимание на Марью и Патриса, но потом помахал рукой и пошёл навстречу. Москворецкая была ему рада, а вот де Лясен не очень.       — О, ваш друк... Натеюс, он войдёт в наше с вами положенье́ и не станет отнимать вас у мьеня?.. Веть я могу наслашдатса вашей компани́ всего один тень, а с ним ви видитес часто́. Тумаю, он всйо же поймёт и нье станет попуст ревноват...       Невский выглядел бодрым, повеселевшим, он улыбался и, кажется, не ревновал попусту или как-либо ещё. Небрежным изящным движением он отбросил со лба свои тёмные волосы, протянул руку Патрису, словно впервые за день его увидел, и тот с лёгким удивлением её пожал.       — Месье де Лясен, вы, помнится, интриговали меня удивительными шоколадными сигаретами, — с мягкой, еле царапающей насмешкой в голосе сообщил Невский. — Надеюсь, ваше предложение ещё в силе, потому что по левую руку от вас, дорогой Патрис, за портьерой, скрывается дверь на просторный балкон.       Пока застигнутый врасплох француз задумчиво нащупывал в кармане портсигар, Пётр накинул свой пиджак Марье на плечи; его спокойное лицо дополняла неугасающая, не слишком искренняя, но очень вежливая улыбка. По очереди переступив через высокий порожек двери, они вышли на балкон, который по размерам больше напоминал смотровую площадку.       Патрис сперва протянул портсигар даме, но она покачала головой, и тогда сигареты были предложены Невскому, который с охотой взял одну, рассмотрел, понюхал, а потом закурил, выпуская клубы серого как небо дыма. Марья невольно залюбовалась: Невский, не жмурясь и не кривя лица, как делали обычно курящие, втягивал через сигарету воздух, с изяществом зажимал её двумя пальцами и выдыхал большое облако, которое ненадолго окутывало всех троих и растворялось в летучей мороси, поднимаясь над их головами; меньше всего он походил на «Петю» — спустя десятилетия на Марью снова воззрился его сиятельство князь Невский, его холодный, цепкий взгляд властно пронизывал пространство, словно в эту самую минуту он снова стал Столицей. Пётр Петрович озарил своим вниманием балкон и степенно направился к перилам. Патрис, наблюдая за ним, переглянулся с Марьей и очень тихо присвистнул, сам вытянулся по струнке и тоже прикурил. Когда он уже закрывал портсигар, Марья взяла сигарету и себе, после чего они с де Лясеном присоединились к Невскому.       Тут настал черёд Патриса удивляться, ибо со смотровой площадки открывалась шикарная панорама на Москву-реку и город, лежавший перед ними как на ладони: скромные купола соборов и церквей, мощные, громоздкие высотки, крыши бесчисленных, бесконечных домов, полосатые трубы теплоцентралей, снующие разноцветные автомобили. Даже укрытая пасмурным одеялом низкого неба, осенне-зимняя и немного монотонная, Москва выглядела величественно, внушительно, и француз, до сей поры щедрый на похвалу, растерял красноречие.       — Magnifique... — всего-навсего смог выдать он, позабыв про сигарету. — Мне шаль, что именно война с Франс винудила вас однашды жечь горрóд.       — Что же вы не вмешались, дорогой Патрис? — с улыбкой спросила Марья, аккуратной струйкой выпустив дым. Де Лясен смутился, отводя взгляд, но тут вмешался Невский.       — Полагаю, вам помешали ваши северо-западные друзья?       — Кто? Британсы? Пьер, время сказало́сь на вашей памя́ть. Они нье били наш союзником.       — Ах, точно! — изумился Пётр. — Из головы вылетело. Ещё бы — сколько лет я уже не столица и не в курсе дел!..       Оба собеседника уставились на него с одинаковым недоумением. Марья хотела что-то сказать на это, привычно поддеть его и расшевелить, и она надеялась, что горечь, едва слышная сквозь его иронию, была притворством, — но её порыв нарушил скрип двери позади, и трое курильщиков обернулись, чтобы увидеть в проёме мистера Темсона собственной персоной. Более того, он казался чуточку раздражённым, заговорил первым и, к удивлению присутствующих, обратился напрямую к Петру.       — Господин Невски, вот ви где. Можно вас отвлечь на короткий разговор?       Петя, отогнав от себя харизматичную ауру, в одно мгновение прикинулся простачком и в искреннем удивлении посмотрел на Марью, словно спрашивая её разрешения. Перемена была заметной, но, казалось, что все сегодняшние странности наконец-то подходили к завершению. Нужно было подыграть.       Она отдала Петру пиджак и свою сигарету, улыбнулась Патрису и направилась к двери.       — Господин Темсон, а давайте я с вами поговорю. Я вся внимание! ***       Проводив Марью взглядом, Пётр надел пиджак и, решив изменить плану Темсона, вынул наушник из уха и спрятал его в карман. Оставалось докурить сигарету, а потом ещё сигарету за Марьюшку, и это было непросто, потому что шоколадный запах был почти удушающим.       — Патрис, — тихо начал он, поманив француза ближе к перилам, — давайте не будем ломать комедию. Я знаю, что вы задумали и зачем вам Марья.       — Што?.. О тчём ви, Пьер?..       — О ваших далеко идущих планах. И о сомнительной роли госпожи Москворецкой в этом, ведь она ни о чём до сих пор не догадалась. Я вынужден вмешаться, когда речь идёт о безопасности моей столицы...       — Мои плана́? — промямлил де Лясен. — Но я нье...       — Прошу вас, не изображайте невинность, — одёрнул его Пётр и добавил полушёпотом: — Мне известно, что вы заодно с Темсоном пытаетесь получить доступ к каким-то сверхсекретным документам. А также известно, что каждый из вас старается оставить своего сообщника в дураках.       Де Лясен изменился в лице, растеряв самоуверенность и внешнюю праздность. В его голосе зазвенело возмущение.       — Всйо это звутчи замечательн, Пьер, но што с того, что ви знае́ть?       — Если вы готовы тихо отступить, промолчу и я, — с почти не различимой угрозой в голосе сказал Невский. — В противном случае я найду, с кем поделиться.       Де Лясен насмешливо, но нервно хохотнул.       — Вам нье поверят. Ви нье иметь влияни́.       — Разве? А мне кажется, на свою столицу я влияние имею.       К ужасу француза, Пётр улыбался. ***       — «Нет, не пошла Москва моя к нему с повинной головою»... — задумчиво пробормотал Невский, а затем обратился к Москворецкой. — Марья Юрьевна, не замёрзли? Ступайте в тепло.       — Нет, не замёрзла.       Они стояли на том же самом балконе, провожая взглядом кортежи чёрных автомобилей. Марья прижалась к Петру, он переспросил:       — Замёрзли же?       — Вовсе нет, — уверенно сообщила она, наступив ему на ногу. — И не уходи от темы. Ты ведь всё с самого начала знал, да?       — Почти. Мне на шпионов-сообщников намекнул Бернхард, и я стал приглядываться к де Лясену, — уклончиво ответил Невский. — А потом в игру вступил Темсон, и слова нашего немецкого друга подтвердились. Остаётся вопросом, в самом ли деле им нужны были секретные документы или же что-то другое. Но это уж тебе виднее — я в твои тайны не посвящён.       — Ты уж прости, Петя... — начала Марья Юрьевна, но он покачал головой.       — Я и не хочу, честно говоря. Не моё это дело.       Марья поплотнее укуталась в его тёплый пиджак.       — Значит, ты приехал изобличать шпионов...       — Вот и нет. К тебе я приехал, — Пётр приобнял свою даму. — А про их сговор узнал во время перерыва на конференции. Только вот не они меня огорчили и удивили... — Дама заинтригованно ждала продолжения. — А Марья Юрьевна, которая изволит, оказывается, курить, — строго сказал он и мрачно посмотрел в её глаза. — Как так, Марьюшка? Совсем себя не бережёшь. Вредно это и невкусно.       Марья усмехнулась, покачала головой, отводя взгляд. Несмотря на разницу в пятьсот с лишним лет, он не стеснялся упрекать её в такой безобидной мелочи.       — Вы, кстати, тоже курили, ваше сиятельство, — заметила она полушутливым тоном. — Да и вообще. Приехал, значит, товарищ князь, толкал речи, напустил дыму, осматривался тут аки царь, шпионов рассекретил. Мне и остаётся только «курить в сторонке».       Пётр еле-еле порозовел, но не смутился.       — Если курить не бросишь, больше не приеду, — буркнул он. Марья Юрьевна широко улыбнулась Петру, а затем положила голову ему на плечо.       — Ну, конечно, приедешь. Чтобы всё-таки бросила.