«- Подари мне надежду. - Что подарить? - Надежду. Такую, чтобы не тонула в отчаянии. Ни при каких обстоятельствах, ни сейчас, ни потом». (c) Moon Monkey, One Fine Day
Я смотрел в окно, мучительно размышляя, что надеть. Эти размышления, не характерные для меня вообще-то, подозрительно напоминали алгоритм, построенный на функции «если – то», но в нем, видимо, засела ошибка, потому что конечное решение начисто терялось в сомнениях. Там тепло или холодно? сыро или не очень? Я только-только выбрался из простуды и не хотел снова свалиться с температурой, пусть даже затянувшаяся зима рьяно множила вокруг случаи ОРЗ. Мелкий снег, плавно переходящий в морось, крошил из низких небес, окрашивая город монохромными оттенками уныния и тоски. Столицу знобило. Я не высовывался из своего убежища – типовой квартиры на верхнем этаже одной из токийских высоток, – уже более двух недель. Ничего удивительного: работа пересылается по сети, деньги зачисляют на карточку, продукты привозит служба доставки. Мои перемещения ограничены метражом комнат, маршрутом от дивана до холодильника, утром я сплю, а по ночам не вылезаю из мониторов, поэтому если меня растормошить около полудня, мои глаза скорее всего будут красными, волосы – всклоченными, а сам я – основательно замученным и сердитым. В тот расчудесный день все было именно так. Звонок, спросонья принятый за будильник, раздался в начале двенадцатого, прищурившись, я сослепу еле разобрал на экране имя абонента и сразу же сбросил. Автоматически. Такая уж у меня привычка – подсознательно избегать разговоров, особенно с близкими людьми. Карю. Он звонит мне нечасто, я беру трубку через два раза на третий, но моя молчаливость, как и прежде, его совсем не смущает, потому на дурацкий вопрос «как ты?» мне периодически приходится отвечать. Зеро и Тсукаса набирают меня гораздо реже, я вообще никому не звоню, лишь иногда отправляю короткие сообщения в пару строк, чтобы известить, что еще не умер. И дело не в ребятах: я сам так решил, а значит, сам во всем виноват. Карю. Йошитака. Сегодня старый друг оказался как никогда настойчив: выждав три сброса, попытал счастья вновь, демонстрируя готовность трезвонить хоть до второго пришествия. В итоге я позорно капитулировал и, узнав о себе много нового, был тотчас приглашен в торговый центр на другом конце города. Машину мне настоятельно советовали не брать: Суемура рассчитывал на последующую прогулку вне зависимости от погодных условий. Конечно, по всем законам мироздания, я бы туда ни в жизнь не поехал, сослался бы на дела (которые бы обязательно отыскались), мужественно проглотил обещания Карю однажды меня убить (он убивает меня ровно столько же, сколько мы знакомы, но пока не слишком успешно), если б не одно «но»: он обмолвился, будто хочет обсудить нечто важное. Я поддался. А теперь терялся в догадках, как добраться до места встречи, не заработав осложнений на дерзкой вылазке. Жалкое зрелище. Оставив не менее жалкие попытки принять единственно верное решение, я лениво влез в плотные джинсы и уютный джемпер из верблюжьей шерсти, натянул зимнее пальто и, обмотав шею длинным клетчатым шарфом, стал похожим на воробья. Мельком взглянув в зеркало, хмыкнул, рассудив, что удобные очки на линзы менять нерезонно: когда организм ослаблен, полимерные полусферы так и норовят вывалиться из покрасневших глаз. Поэтому воробей из меня вышел чуть-чуть ботанистый. Ну и пофиг. Я захлопнул дверь, повернул ключ в замке, съехал вниз на лифте: нужно было поторопиться, чтобы не прибыть вторым – в прошлой жизни опоздания были прерогативой Суемуры и мне как-то не улыбалось нарушать эту замечательную традицию.***
- Хизуми-кун! – знакомый голос, привычно бодрый, оторвал меня от изучения витрины с электронными гаджетами. Высокий человек с ярко-рыжими волосами в таком же ярко-рыжем пальто радостно помахал рукой. – Вот так тренировка! – поравнявшись, он согнулся пополам, одновременно кланяясь и переводя дух, и немедленно пустился в красочные описания своих сегодняшних приключений: – Представляешь, рванул через сквер, а там ограждения во все стороны. Пошел вдоль лент – ни одной лазейки! Чтоб этим дорожникам... - Я тоже рад тебя видеть, – скромно заметил я. Карю тотчас же полез обниматься. - Дружище, Хиз, ты ли это? Если мы будем видеться так же редко, к следующей встрече я окончательно поседею, – пожурил он меня, как маленького. - Извини. - Куда ж без того, – Йошитака не умел дуться долго, вот и сейчас на ходу сменил праведный гнев на природное добродушие. – Пойдем, – нетерпеливо дернул меня за рукав и потащил за собой мимо прозрачных стен. – Покажу одно местечко, тебе понравится. Он не лукавил: совсем скоро мы уже устроились за столиком крошечного кафе напротив друг друга. В воздухе витали аппетитные ароматы свежей французской выпечки и горячего кофе. - Что закажешь? – осведомился мой неутомимый приятель, раскрывая меню и проглядывая список: снеди там значилось не слишком много, зато цены не подпирали небесный свод. Я не был голоден и ограничился чаем, однако Йоши буквально силой навязал мне кусок какого-то пирога, пока ему несли полноценный обед: как выяснилось, друг все утро провел в беготне и успел опрокинуть внутрь лишь чашку американо. Покуда он с энтузиазмом делился новостями (половину из них рассказывая с набитым ртом, из-за чего смысл уползал куда-то в тарелку), я смотрел на него, ковыряя свой пирог и невольно улыбаясь: как ни крути, Суемура ничуть не изменился. Все тот же балагур и романтик, общительный, светлый человек. Разумный вопрос, вертевшийся на языке изначально, был озвучен мной как-то вскользь, между прочим. - Ты привел меня сюда, чтобы похомячить? Выбрал бы что поближе. - К твоему дому? – прищурился он. - Именно. - Э нет, брат, – Карю рассмеялся. – Ты же круглогодично из своей норы не вылезаешь, а так я хотя бы вытащил тебя к людям. - Значит, решил вытащить меня? – я приподнял бровь. - И это тоже, – он кивнул, но, поймав мой сердитый взгляд, поспешил добавить: – Шучу. Мне просто хотелось тебя увидеть. Мы же видимся раз в сто лет. - Работа. - Работа. Я потупился, изучая чаинки, плавающие в фарфоровой чашке так спокойно и безмятежно, словно в ней таилась вся сущность бытия. Мы оба прекрасно знали: дело не только в работе, а порой и вовсе не в ней – просто нам до сих пор трудно смотреть в глаза друг другу. Прошло немало времени, но связь между нами все такая же крепкая, и даже сейчас, когда у каждого свои цели, планы, мечты, она врезается в шею, придушивает и отнимает способность говорить. Главная причина редких встреч – подспудное нежелание сталкиваться с прошлым. За минувшие годы меня не единожды посещали подобные мысли, много долгих ночей я провел без сна, пялясь в потолок и не представляя, как пережить случившееся. Эпизодически приходили и малодушные помыслы о смерти, но рассудок, к счастью, всегда оказывался сильней. И хотя я уже научился принимать тот факт, что нашей группы не существует, лишнее напоминание (даже от бывших сослуживцев, людей, по-настоящему дорогих мне) причиняло боль. Распад стал не рядовой сменой места работы – полжизни вычеркнул. Для каждого из нас D’espairsRay значила куда больше, чем деньги и профессиональный опыт, она была нашей семьей, оттого и память о ней ранила хуже каленого железа. Неготовый обсуждать свой уход со сцены и боясь, что прошлое вот-вот ринется в атаку, я спросил Карю в лоб: - Что там с предложением? На его лице мелькнула секундная растерянность, однако, сморгнув, гитарист понял, в какую сторону подул ветер, и доброжелательно кивнул. - А. В общем, слушай: мы проводим тур в поддержку последнего альбома и устраиваем масштабное финальное шоу. Соберем друзей выступить вместе, как на юбилейном концерте, я думаю пригласить наших: Зеро, Тсукасу и тебя... - Я не поеду, – оборвав его речь, я резко отодвинул чашку-мироздание. – Хватит. – Ложка звякнула, подскочив, и Йошитака вздрогнул. - Почему? – испуганно пробормотал он. В ореховых радужках расплескались разочарование с беспокойством. – Ты ж твердил, сцена лечит. - Лечит. Но не меня. Я замолчал, не сумев подобрать нужные слова: все они звучали в корне неверно, а я не люблю говорить лишнее. Карю же такой результат беседы явно расстроил, и чертов экстраверт тут же схватился за створки моей закрывающейся раковины, пытаясь развести их и позабыв напрочь, что эти попытки болезненны и заставляют прятаться еще глубже. - Стало хуже? Снова заболел? Не хочешь больше быть вокалистом? – на мою несчастную голову обрушился целый град вопросов. - Карю, – я покраснел, едва не плача с досады: ну почему ему вечно необходимо убедить меня почувствовать себя сволочью? Он же как нарочно не унимался. - Да ладно. Чушь какая. Вспомни свои стихи: ты ведь сам говорил, что нельзя сдаваться! А те ребята? Хизуми, ты ж им помог! Разве не ты признавался, что завидуешь, что скучаешь, что у тебя скопилось столько идей... - Я их выбросил. - Что? От неожиданности бывший коллега подпрыгнул, на его мгновенно побелевшей физиономии застыло выражение шока, но я не отреагировал, продолжая привычно прикидываться тираном. У меня в голове крутилось: «Бывший коллега... бывший. Как мы постарели, черт возьми». - Совсем спятил?! – вскочив, гитарист с силой встряхнул меня за плечи – чужие пальцы пережали нерв, и я поморщился от прошибающей боли. Мысли прояснились. Карю почти рыдал, сверля меня прямым взглядом. – Как ты мог, псих? - Пусти, – прошипел я. – Больно. Он разжал руки, грохнулся обратно за стол, пряча лицо в ладонях. Вымученно потер виски, прошептал пару крепких ругательств себе под нос, пытаясь утешиться. Несколько минут мы сидели, не зная, что сказать: он, прибитый отказом, я – правдой: Карю, наивный дурак, почему-то все еще верил... Он повинился первым, и мы с кислыми минами кое-как дообедали. Оставаться в шумном торговом центре среди беспечных, ничем не опечаленных людей отнюдь не хотелось. Холодная улица встретила гадкой моросью, за прошедший час ставшей еще гаже. Мы шли медленно и молчали. Монохромный город сжимал нас плотным кольцом автомобильного гула, душил запахом бензина, обступал коробками невзрачных кварталов – отсюда так и тянуло удрать, но каждый знал, что выхода нет, и потому, понурившись, покорно сливался с толпой безликих и одноцветных. Как ни прискорбно, я, замотанный, точно кукла, в свой потрепанный шарф, ничем не отличался от них, лишь Карю – рыжий, высоченный (всю жизнь я задирал голову, общаясь с ним) – выделялся на черно-белом фоне, как главный герой графического романа. - ...Помнишь две тыщи третий? – вдруг ни с того ни с сего спросил гитарист, словно вел со мной немой диалог, но барахлящие динамики только сейчас решили включиться. – Когда мы повздорили, я потерял всякую надежду. Она умерла, понимаешь, и, как мне тогда мерещилось, прежняя жизнь покатилась к черту. Однако потом каким-то чудом все само улеглось. Он взял паузу, но я не поддержал беседу, безучастно следя, как на маячившем вдали переезде меняются знаки и полосатый шлагбаум пропускает ожидающих пешеходов и машин. Я не понимал, зачем Суемура углубился в воспоминания. Мне отчаянно хотелось домой. - Я это к тому, что даже когда тебе кажется, что спасенья нет, ты можешь заблуждаться, – по-своему расценив мое молчание, он пустился рассуждать, хотя последнее у него выходило скверно: с логикой гитарист не дружил. – А если надежда жива, шансов на успех еще больше. Ведь кто-то там говорил: мысли материальны, важен верный настрой... Знаешь, – он запнулся, – я не похоронил ее в одиннадцатом, она со мной, пусть это и смешно, – внезапно Йошитака остановился как вкопанный. Мне, чтобы не воткнуться в его рыжую спину, тоже пришлось застрять посреди дороги. – Я будто со стенкой разговариваю, – пробормотал он. Ничего не ответив, я развернулся на каблуках и зашагал прочь, зная, что скоро меня догонят. Так не раз бывало, когда мой не в меру общительный товарищ ссорился со мной без моего непосредственного участия: я уходил, он бросался следом... старая схема до сих пор работала безотказно. За спиной послышались быстрые шаги. - Стой, пожалуйста, Хиз! – я не оборачивался, хохлясь, прятал руки глубже в карманы. Преследователь терял терпение. – Почему ты уходишь? Ты и тогда, придурок, ушел. Зачем?! Внеплановый вопрос, полный священной злобы, вмешался в мой стройный отлаженный алгоритм. Сглотнув подкативший ком, я постарался произнести как можно ровней, но вышло безбожно хрипло: - Так было нужно. - Кому? - Мне, – шаг. – Нам, – еще шаг. – Всем, – выдох. Карю обогнал меня по параболе, схватил за плечи, уставился мне в глаза. В его бархатно-чайных радужках, очередных окнах вечности, блестело непонимание, и я невольно смутился. - Объясни, – тихо попросил Йоши. Прошлое окружило нас двоих непроницаемым куполом, прорваться через который вряд ли представлялось возможным, правда, оно зря старалось вселить мне страх: я не боялся воспоминаний, наоборот, свято хранил их, бережно складывая в архив своей поистине безграничной памяти, тщательно сортируя. Что ж поделаешь, если некоторые из них причиняли нестерпимую резь. Когда-то Ремарк назвал такие воспоминания вечно кровоточащими ранами, на которые мы слой за слоем накладываем тугие марлевые повязки, но стоит поддеть край – внутрь попадет воздух и пекущий зуд начнется заново. Карю, сам того не замечая, своими прямыми вопросами словно сдирал с меня присохшие бинты. - Когда это все случилось, я долго не мог заставить себя принять, что не в состоянии петь как раньше, – сложная формулировка помогла мне кое-как нащупать спасительную нить. – Потом оказалось поздно, болезнь запущена. Ты же сам помнишь. Мне было стыдно, – я совсем стушевался, но на мое признание гитарист отреагировал искренним изумлением. - За что? Господи. В кого Суемура такой болван?.. Я посмотрел на него умоляюще: давай, догадайся, не требуй от меня озвучивать то, что на куски режет душу. - За то, что подвел вас. Всех подвел. - Неправда! - Правда, Карю! – я сорвался на крик, но, к счастью, вовремя взял себя в руки. – Из-за меня вы не работали, пока я ходил по врачам, нервировал страховую и валялся в больницах, вы сидели без денег и перспектив. Я не имел права держать вас, не хотел никого втягивать и... – сорвав связки, я резко закашлялся, благо, заботливый друг подхватил меня, не позволив упасть. – Все, что живо во мне, должно умереть со мной. - Прости, – негромко проронил Карю. - Брось, – я отмахнулся. Правда, лишь убедившись, что я в порядке, он согласился пойти дальше. Мягко подтолкнув меня в спину, невольно напомнил мне стража порядка, сопровождающего подозреваемого по пути в суд. Вот только на самом деле я давно отматывал срок. Говорить он начал не сразу. - Может, и должно, – наконец, сказал гитарист, дождавшись, когда мы благополучно обойдем очередное серое здание, – но ты все равно не виноват в том, что с тобой стряслось, – уверенный тон не допускал возражений. – И стоит ли ворошить прошлое спустя столько лет? Глядя, как ты выступал с нами, я думал, все страшное позади. И когда Кирито заикнулся про концерт, перво-наперво о тебе вспомнил. - Зря, – налетевший порыв заставил меня сильней закутаться в шарф, морщась, попытаться хоть немного спрятаться от расспросов. – Забыл, что ли? - О чем? - Что меня больше нет, – глухая фраза, которую мне абсолютно не хотелось озвучивать, все же вырвалась, резанув уши мерзким льдом. – Я не существую, Карю. Пару секунд бывший коллега молчал, щурясь из-за летящей мороси. - Я все равно буду ждать тебя, – произнес, упрямо игнорируя невеселый факт. Я хмыкнул, не скрывая сарказма ни в тоне, ни в словах. - Всю жизнь? - Если понадобится, – он гордо тряхнул головой. – Знаешь, лучше безнадежно прождать всю жизнь, чем разбить надежды при жизни. М-да, есть все-таки вещи, которые не меняются: мой друг был неисправимым романтиком, чей оторванный от реальности оптимизм не поддавался никакому лечению. - Умереть с надеждой, выходит, – издевательски подытожил я, но Йошитака, конечно же, на провокацию не поддался. - Да. И еще с улыбкой. Мой внимательный взгляд скользнул по его нескладной фигуре, попутно цепляясь за детали, вырывающие Суемуру из свинцово-седой толпы: крупные пуговицы, хенд-мейд аксессуары, непринужденная манера держаться. Даже выбеленные концы огненных волос отличались от таких же у каждого пятого представителя творческой когорты. Он словно светился изнутри негасимым светом, и никакие пессимистичные суждения не могли затушить этот источник. Не знаю почему, но его оптимизм, видимо, подействовал на меня, и я невольно промямлил: - Рано, Карю... Это не было полной правдой, однако на собеседника повлияло: он улыбнулся краешком губ, точно боясь спугнуть проклюнувшуюся надежду. А затем, одернув перчатки, зачем-то сходу ляпнул, испоганив все дело: - Так, значит, ты вернешься когда-нибудь? Повисла неловкая пауза. Вот честно скажите, на кой черт он так однобоко прямолинеен? За эту его изумительную характеристику мне тысячу раз хотелось его если не придушить, то по крайней мере пристукнуть. Что он хочет услышать? Я ничего не знаю! Мы не вправе заглянуть в завтра, сказать с уверенностью, к чему приведет сегодняшнее решение, потому я, как всякий цивилизованный человек, предпочитаю не строить долгосрочные планы и ненавижу давать обещания, которые не смогу исполнить. Знал бы он, что творилось в моей душе! Да меня разрывали противоречия: одна часть желала вернуться едва ль не сейчас – другая упиралась всеми руками и ногами. Страшно начинать все с начала, когда тебе давно не двадцать и даже не тридцать, спустя годы вновь рухнуть в этот водоворот. Привыкший просчитывать наперед, перестраховываться, готовиться прежде чем делать что-то, я, глядя в глаза беде, чудовищно боялся ошибок. Сил позориться уже не было. - Извини, это не от меня зависит, я не могу обещать такое, – выдавил я, малодушно отводя взгляд. В двадцати метрах от нас приветливо замаячила подсветка метрополитена. - Тогда пообещай другое, – Йоши сочувствующе тронул мое плечо, по-дружески смахнул с него наметенную снежную крошку. В теплом голосе гитариста не слышалось ни укора, ни разочарования, что немало удивило меня, мысленно нарисовавшего, как приятель, наверное, огорчится, получив размытый ответ. Но друг вовсе не собирался устраивать мне допрос с пристрастием. И без пристрастия тоже. – Пообещай то, что зависит только от тебя. - Что же? - Что ты не исчезнешь, Йошида-кун. Мы остановились у прозрачных дверей, пропуская бурную реку жителей и гостей столицы, мое непонимание сахарным кубиком растаяло во влажном блеске каре-чайных глаз визави. - Что будешь хотя бы где-то, хоть в чем-то, – в запале Карю заговорил быстро-быстро, не давая опомниться, – просто будешь и все. Пожалуйста, Хироши, умоляю тебя и заклинаю всем, что есть святого на свете: не исчезай. Я молча обошел его и нырнул в метро, превратившись в песчинку монохромного людского потока. Суемура настырно увязался за мной, неотступно проводил до подъезда и выжидающе замер напротив крыльца, будто все еще на меня рассчитывал. Нужно было что-то сказать. - Значит, ты хочешь, чтобы я не исчез, – наконец повторил за ним я, старательно подбирая фразы. Агрессия, служившая защитной реакцией, уходила, обнажая истинный смысл ранее озвученных слов. Не совсем правдивых, на самом деле. А ведь я вовсе не планировал врать, и потому теперь следовало скорей спасать ситуацию. – Я сказал, что выбросил все черновики? Карю нахмурился. - Сказал. - И ты поверил? - Поверил. - М-да, грех не верить, – скептически ухмыльнувшись, я пнул комок снега возле ступеней, наградив его отпечатком своей подошвы. След тут же растекся, края потонули в луже мутной талой воды. – Как сейчас помню: в припадке пошвырял записи в кучу да сжег на заднем дворе. Как меня до сих пор не оштрафовали и не положили в лечебницу, ума не приложу... Мы переглянулись. - Я похож на черта? – уточнил я. - Иногда, – признался Карю. - Не внешне, – я помрачнел. - Вряд ли. Трехсекундная тишина сменилась взрывом хохота. Просияв, как новогодняя елка, гитарист откровенно высказал вслух все, что думал про мой черный юмор в самых честных и потому непристойных эпитетах. - А где они на самом-то деле? – отсмеявшись, осведомился он. - Дома лежат. Сначала решил выбрасывать, но руки не дошли, да и сил потраченных жалко, – я никогда не умел как следует извиняться и сейчас не особо понимал, перед кем мне более стыдно: перед введенным в заблуждение другом или заочно обиженными блокнотами. Мелкие брызги на очках мешали смотреть, в носу кололо – простуда отвоевывала права. Я выдохнул. – Ждут своего часа. - Пускай дождутся, – загадал Карю. Мы опять обменялись взглядами, и мне вдруг стало так холодно, как только может быть в серо-синей ледяной мгле на фоне пустых городских окраин. Тесный квадрат двора показался мне крошечной больничной палатой, где ты приходишь в себя, а вокруг нет никого, кто мог бы порадоваться, что несчастный пациент, услужливо записанный врачами в безнадежные, все-таки очнулся. Мне, никогда не любившему чужие прикосновения, вдруг до ужаса захотелось, чтобы Карю обнял меня, но я не мог попросить его, я мог только стоять, кутаясь в негреющий шарф, трястись и едва скрывать дрожь в голосе. - Зачем? – мой ломаный вопрос вызвал у гитариста легкую грустную улыбку, но я бы многое отдал за возможность всегда видеть его таким искренним. - Просто я в тебя верю, – шагнув, он будто прочел мои мысли, заключая меня в спасительные объятья. Его горячее дыхание обожгло мне кожу за ухом. – И очень скучаю. Я не удержался, чихнув. - Будь здоров, – бодро произнес Карю, на прощанье потрепал меня по плечу. – Не пропадай, слышишь, Хизуми? Береги себя. Затем он махнул рукой, и я, потерев красные от простуды/стресса/мониторов глаза, тоскливо проводил гитариста взглядом. В пальто нараспашку, в ядовито-желтом шарфе Карю смотрелся посторонним цветом, ошибочно угодившим на монохромную палитру. Ходячая золотая осень, теплая, живая... Не думаю, что тоже смогу, как он, когда-нибудь дарить миру новые краски. Вздохнув, я поднялся по ступеням и осторожно тронул дверную ручку. Казалось, моя жизнь отщелкала, как часы: только вчера был молод, закрыл глаза, открыл – и все исчезло. Словно не было меня вовсе, а воспоминания, дорогие и важные, сжались до дня. Самого прекрасного дня. Этот день упакован в гигабайты флэшек и компакт-дисков, в исчерканные вдоль и поперек пухлые блокноты, хранящие мои странные стихи, остроумные карандашные пометки Карю, следы кофе, нечаянно пролитого басистом, и терпкий запах лидерских сигарет. Если б мне предложили отмотать жизнь назад и переписать что-то, я бы ничего не исправил. Прости меня, Йоши-кун. Может быть, ты и прав, ничего не поздно, над нашим городом еще взойдет солнце, окрасив его в какие-то другие цвета. Мне хотелось бы верить, правда. Вот только сейчас подобные мечты куда сильней напоминали мне деликатную форму расставания: это практически то же самое, что назначать друзьям встречу, отправляясь смертниками на фронт. Прощаться, пожимать руки и обещать писать, заранее зная, что никто не вернется.The end
Написано и отредактировано: 18.01.–04.02.2016 г. Минск, Беларусь