Лучший на свете

Иногда Фрэнку хочется стать лучше. Отмыть металлической губкой с ладоней следы крови, въевшейся в кожу так, что любой эксперт с ультрафиолетовым фонариком живо напишет у него на лбу: «Виновен». Чёрным маркером, чтобы наверняка. Перестать якшаться с непонятными личностями, вроде могильщика, или аптекаря, у которого можно купить всё и даже больше, или Эннализ. Избавиться от того незаконного дерьма, позволяющего покупать костюмы по полторы штуки баксов, но заставляющего с упорством маньяка заметать за собой следы, продумывая ходы на девять вперёд. Потому что иначе ― не получается. Будь Фрэнк чуть глупее, импульсивнее или легкомысленнее, то давно бы носил оранжевую робу вместо любимых жилетов и галстуков. Но как такое объяснить Лорел, если она смеётся, чуть сморщив нос, и категорически отказывается пристёгиваться ремнём безопасности? ― Ты прекрасно водишь машину, ― заявляет она и хрипловато хохочет над его попытками объяснить, что не в мастерстве дело. Если нужно, Фрэнк и от полицейской погони уйдёт, выжимая из своей серебристой ласточки столько, сколько не каждый спорткар осилит. Он говорит что-то о правилах, но Лорел ― не совсем пьяной, но достаточно нетрезвой, чтобы забыть обо всём на свете, ― плевать. И ему кажется, что с каждым днём в ней остаётся всё меньше от тихони. Недаром говорят, что от таких, как она, стоит ждать беды. Лорел Кастильо ― это девочка, от которой одни проблемы. Она яркая, такая ослепительно живая, что ему страшно порой становится: сожми он чуть ладони на её шее ― и всё. Фрэнк ведь знает, каково это, чувствовать кожей, как кто-то умирает от твоей руки. И ей такого ― не желает. Совсем нет. Лорел морщится, когда он всё-таки застёгивает ремень и наконец трогается с парковки. Пора отвезти её домой. *** Он будит её в половину одиннадцатого. На календаре ― воскресенье, можно никуда не торопиться, дать ей поспать на пару-тройку часов подольше. Будит не специально, просто слишком громко ставит стакан с водой на прикроватную тумбочку, а может, Лорел просыпается от его присутствия. И Фрэнку почему-то хочется, чтобы это было именно так. ― Там стрихнин? ― хрипло спрашивает и протягивает чуть подрагивающую ладонь. ― Конечно, ― кивает Фрэнк. ― Стрихнин, немного ртути и щепотка мышьяка. Как ты любишь. ― Он подаёт ей таблетку. ― Ты лучший на свете, ― бормочет она, прижимая стакан к себе, и закрывает глаза. ― Серьёзно, Фрэнк. Почему я тебя отшивала? ― Потому что ты слишком хороша для меня, ― отвечает он честно, но так, чтобы ей показалось, будто бы шутит. Иногда Фрэнку хочется стать лучше. Вот только Лорел не поймёт, если он откроет хотя бы одну из тех «страшных» тайн, о которых она упорно спрашивает. Не поймёт и убежит. А он без неё уже не сможет. ― Ты алкоголик, тихоня, ― улыбается Фрэнк. ― А ты хреновый психолог. Я наконец-то нашла что-то, в чём ты ужасен. ― Молодец. Ты заслужила завтрак. Лорел стонет и закрывает лицо подушкой: видимо, всё ещё хреново, несмотря на приподнятое настроение, и Фрэнк почти счастлив. Он-то себя так ощущает каждый день, словно мерзейшее похмелье, скручивающее внутренности, и в голове молоточками бьёт: «Виновен». *** Лорел смотрит на яичницу-глазунью как на личного врага, отобравшего у неё последний чулок. ― Это месть, да? ― спрашивает она жалобно, встречаясь взглядом с Фрэнком, стоящим около плиты. Он пожимает плечами: ― Тебе действительно надо поесть. ― Жестокий-жестокий Фрэнк Дельфино, даже удивительно, как у такой чудесной матушки вырос такой ужасный сын, ― легкомысленно говорит Лорел и вилкой зацепляет кусочек яичницы, а затем, глубоко вздохнув, отправляет в рот и зажмуривается. А Фрэнк забывает, как дышать. Если бы она только знала. Если бы знала. ― Ладно. Это не так уж и плохо. Могло быть намного хуже. «Куда уж хуже?» ― думает Фрэнк, цепляясь за край столешницы, чтобы не упасть на колени и не начать повествовать о своих прегрешениях за последние лет тридцать, начиная с самого детства. Сколь угодно подробно и долго, только бы оттянуть момент, когда придётся всё-таки рассказать о том, что ей знать действительно не стоит. Лорел, конечно, не Мадонна, особенно если вспомнить о том, кто её отец и какая у неё семья. Вот только Фрэнк достаточно грешен, чтобы для него она стала святой. ― Окей, я признаю: это неплохо, а ты лучший на свете повар и вообще. Или та таблетка со стрихнином сработала. ― Думаю, это таблетка, Лорел. Потому что до лучшего ему как пешком до Андромеды и обратно, но это не значит, что попытаться нельзя. ― Не хочешь в торговый центр? Я даже не буду ворчать. ― Подлизываешься? ― хитро прищуривается Лорел. ― Так заметно? Если Лорел хочет, чтобы он стал лучшим в мире, то он станет. Хотя бы для неё. Если придётся ― соскоблит ножом кожу с ладоней, избавляясь от чужой крови, выбросит костюмы и даже разобьёт телефон с подозрительными контактами. Ну а машина ― точно знает Фрэнк ― ей нравится.