Реальный Эйс

      Утро начинается суматошно; в очередной раз я проспала. Макс носится по моей комнате как угорелый, видимо, хорошо выспался.       — Отведешь его в садик, — говорит мать.       "С каких пор он ходит в садик? И почему это должна делать я?" — изумляюсь я, глядя на сонную мать и шумящего безумного братца.       — Люда больше не хочет за ним присматривать, — объясняет она, направляясь в кухню.       Люда — наша соседка и подруга моей матери. Сама она сидит дома с двумя детьми, правда, они поспокойнее нашего Максимки. Раньше она с радостью забирала моего брата к себе домой, пока я была в школе, а мать — на работе. И что же случилось теперь?       — Почему?       — Она нашла работу. Ее дети уже пошли в школу.       И тут-то до меня доходит, что они гораздо старше моего спиногрыза. И что, мне теперь придется выезжать раньше, чтобы завести малого в садик? Черт!       И уже через сорок минут, мать выпроваживает меня из дому, попутно объясняя, где находится детский сад. Она говорит, что Макс запомнил, куда они ходили с ним вчера, однако, сомневаюсь, что этот недотепа сможет показать мне дорогу. Так что я подробно выслушиваю неумелое объяснение матери и, взяв Макса за руку, тащу его на остановку.       Погодка на улице еще та! Ветер такой сильный, что мелкий едва может ему противостоять, и мне приходится тащить его на себе в буквальном смысле.       — Сестла, я хочу домой. Мне не нлавится в садике, — сквозь ветер ноет он. Честно говоря, почти не слышу, что он говорит, так как я в капюшоне. Завывание ветра и шуршанье мехового мешка на голове — единственное, что я могу услышать отчетливо. Чувствую себя овощем: не могу повернуть голову, периферийное зрение отсутствует, ничего не слышу. Чертова погода!       И, наконец, мы садимся в маршрутку. Выходим на нужной остановке минут через пятнадцать и, к моему удивлению, Максим показывает на здание вдалеке:       — Наплотив плодуктового магазина, — бубнит он. — Мама вчела купила мне там мисек, — Макс имеет в виду мишек Барни.       Когда мы заходим внутрь небольшого двухэтажного здания с огромным двориком с песочницей и множеством различных качелей, сразу слышим вопли детей. Внутри царит хаос. Десятки взбалмошных детей, которые носятся друг к другу, толкаются и что-то постоянно говорят на неандертальском языке, который взрослым не понять. Макс тоже хочет к ним присоединиться, но я хватаю его за капюшон и с силой притягиваю к себе:       — Пока я не отдам тебя воспитателю, ты и шагу от меня не сделаешь, понял? — строго произношу я.       Брат хмурится и надувает пухлые раскрасневшиеся щеки.       — А мама лазлесала мне побегать, — дуется он.       Конечно разрешала! Ведь ее никто не будет винить за то, что он упал, покалечился, или того хуже — потерялся.       — Ну так и проси маму водить тебя. Я не хочу этим заниматься. Понятно?       — Да-а, — протяжно отвечает он и замолкает.       На секунду мне становится его жаль: ребенок ни в чем не виноват, а я срываюсь на нем. Но адский шум настолько выводит меня из равновесия, что я просто не могу думать о чем-либо другом. Хочется увести Макса подальше отсюда. Да хоть не пойти самой в школу и остаться с ним. Но я не могу. Мать меня убьет.       В центр всеобщего помешательства, балагана, выходит стройная молодая женщина. На вид ей не больше двадцати двух. Волосы у нее рыжие, длинные, собраны в высокий "конский хвост", лицо бледное, покрытое россыпью бледных припудренных веснушек. Одета она довольно официально: серый костюм, юбка чуть ниже колен, на ногах черные туфли на короткой шпильке.       Она диктует фамилии детей, которые входят в ее группу, и я радуюсь, что Максим попадает в этот список. Женщина с улыбкой встречает своих новых воспитанников и говорит родителям, чтобы те не беспокоились. И, вместе с толпой маленьких людей, скрывается за огромной двустворчатой дверью.       Я сажусь в автобус с одной единственной мыслью: я опоздаю на химию. Могу даже пропустить ее... какая разница? Но все равно такая перспектива не слишком радует. Если мать об этом узнает, меня ждет наказание в виде разлуки с моим любимым компьютером.       Автобус заметно тяжело тормозит на обледеневшей дороге. Я едва протискиваюсь сквозь толпы замерзших людей, которые спешат на работу, в школу или другое место. В конце концов, кто выйдет из дому в такую погоду без особой надобности?       "Придется стоять", — с ноткой грусти думаю я, представляя с каким трудом мне придется подготавливать деньги, чтобы расплатиться за проезд. Сначала нужно будет раскрыть сумку, при этом не упав на какую-то старушку, потом найти в тонне барахла кошелек, открыть его, найти нужную купюру и проделать все то же самое, только в обратном порядке — непосильный труд. И почему я не приготовила деньги заранее?       — Эй, иди садись!       Сначала я не обращаю внимания на эти слова. Голос мне незнаком, значит, обращаются не ко мне. Но, когда мужчина, стоящий рядом, дотрагивается до моего плеча и жестом указывает на шатенку в конце автобуса, я понимаю, что эти слова были адресованы непосредственно мне.       Я пробираюсь в хвост автобуса около минуты, постоянно извиняясь за причиненные неудобства. И почему она выбрала именно меня? Не рациональней было бы пригласить присесть кого-то поближе? Я ведь находилась чуть ли не в другом конце автобуса!       Она подбирает свой длиннющий бледно-зеленый шарф с соседнего сиденья около окна и, слегка развернув колени, пропускает меня. Я благодарственно киваю, а девушка лишь с легкой улыбкой смотрит на меня.       — Хочешь жвачку? — она протягивает мне упаковку арбузного "Орбит", и, немного колеблясь, я принимаю угощение:       — Спасибо, — шепчу я.       Девушка тепло улыбается, словно мы с ней знакомы уже довольно долгое время. Я замечаю ее серые вязаные перчатки с обрезанными пальцами. Всегда хотела себе такие. И, словно прочитав мои мысли, она задает мне вопрос:       — А где ты купила такие перчатки? — (У меня были обычные черные кожаные перчатки с узором в виде крестиков и зигзагов на запястье.)       — Не знаю. Мама выбирала их, — честно отвечаю я.       Внутри нарастает какое-то странное чувство радости, смешанное с капелькой изумления и стеснения. Девушка кивает, отчего каштановые кудрявые локоны сваливаются ей на лицо. Косметики на ней мало: только тушь и бесцветный блеск для губ. От нее пахнет цветами и фруктами, не могу сказать наверняка какими.       — Куда едешь? — через некоторое время спрашивает она.       — В школу.       — Из дому? — странный вопрос.       — Нет, брата в садик отводила, — я пожимаю плечами.       Кажется, мой ответ слегка огорчил ее, так как девушка хмурится и недовольно поджимает пухлые губы.       — А в какой школе ты учишься?       Меня начинают напрягать ее вопросы. В конце концов, это личная информация, которую я никому не должна разглашать. А я уже и так фактически рассказала, где находится детский сад моего брата.       — А ты? — встречно спрашиваю я.       — Я учусь за границей, — медленно объясняет она. Не знаю, правда ли это, но выражение ее лица настолько приятное и честное, что я не могу не поверить. — Сюда приехала к родственникам на каникулы.       — Ясно, — растерявшись, коротко отвечаю я. Во мне борются два желания: одно отчаянно хочет с ней подружиться, а второе — то что более разумное и осторожное — бьется в истерике и кричит: "Беги!".       — Ты на мой вопрос не ответила, — мягко произносит она.       — В сорок шестой.       "Вот черт! Я не хотела отвечать! Зачем я это сделала?! Вдруг, она маньяк? А если она выпытывает у меня информацию, чтобы сообщить одному из своих дружков, который подстережет меня после занятий и продаст на органы?"       — Знаю такую, — с улыбкой отвечает она.       Не знаю почему, но от ее улыбки мне становится немного спокойнее. Создается впечатление, что мы действительно старые знакомые, что я знаю, какой она добрый, открытый и честный человек. Она никогда не сможет меня обидеть, просто потому, что не захочет. Глупо, конечно, думать так о совершенно незнакомом человеке. Видимо, я слишком наивна.       — Скоро моя остановка, — произношу я и понимаю, что не было надобности: эта девушка и так знала, что мне пора выходить, потому что скомкала шарф, притиснув его к груди, и, как минутами ранее, отодвинула колени, давая мне пройти.       — До встречи, — с улыбкой говорит она и машет мне рукой, словно ей пять лет.       — Ага, пока, — отвечаю я и понимаю, что вряд ли мы с ней еще раз встретимся. А даже если снова увидимся в маршрутке, точно от этого не подружимся, и она уедет на учебу. Рано или поздно это точно случится.       Химию я все-таки пропустила. Ну, ничего страшного, все равно ничего в ней не смыслю. На уроке французского языка Нил меня встречает пронзительным взглядом:       — Книги мне все еще не выдали. А ты не пришла.       "О, круто, его беспокоит, что я не пришла. Вернее, что он остался без книги. Отлично! На всю жизнь запомню этот момент!— в раздражении думаю я. — Он даже не поздоровался!".       — Так ты что без книги остался? — сухо спрашиваю я, хотя ответ меня совершенно не интересует.       — Нет. Те дамы любезно поделились со мной, — Нил жестом указывает на Аню и Марину, открыто глазеющих на него, после чего те, вспыхнув, отворачиваются. Очевидно, поняли, что речь о них идет.       Я ничего не отвечаю, лишь сажусь рядом и достаю учебник. Словарный запас Нила иссяк и он молча наблюдает за моими действиями. Краем глаза я втайне поглядываю на парня в надежде увидеть хоть что-нибудь... Как сегодня с той девушкой. Казалось, я видела ее насквозь. Или же она хотела, чтобы я так считала. Однако, этот парень уж точно не хотел быть разоблаченным. Он трепетно охранял свой внутренний мир от других, как сокровище. Словно сближение могло его убить, лишить всего, чем он так дорожит.       Учитель дает нам задание написать о своей семье и сравнить ее с будущей (когда появится муж/жена и дети) и дать почитать своему соседу по парте. После чего оба партнера должны пересказать прочитанное и выразить свою точку зрения.       Я пишу про маму, с какой страстью она смотрит свои сериалы. Про брата, который обожает все, что никогда не получит, и занимается тем, что абсолютно не умеет. Я хочу написать еще пару слов про папу, но ничего не получается. Я не могу рассказать всем, о том, что мой отец бил мать на протяжении всей моей жизни. Он избивал ее даже когда та была беременна Максом. Лишь когда брату исполнился год, она решилась подать на развод. Не знаю почему. Очевидно, только спустя тринадцать лет, мать поняла, что прежние времена, когда они с отцом были счастливы, не вернуть.       — Эй, мечтательница, — шепчет Нил, протягивая листок. — Читай.       — Но я еще не закончила...       — Забей. Я закончу за тебя.       От услышанного у меня челюсть чуть парту не пробивает, падая на пол. Он закончит за меня! С чего бы? Сегодня точно день благодетелей!       — Да нет, не стоит, — я цепляюсь за свой листок.       — Да что ты как маленькая. Мне скучно. Я хочу почитать.       Нил хватает мой листик с ужасным почерком за другой конец и тянет на себя.       — Прекрати, — сквозь зубы выдавливаю я.       — Это ты прекрати, — слишком громко произносит он, вскидывает руки, забыв, что держится за мой листок, и тот рвется. Меньшая часть остается в моей руке.       Моему терпению приходит конец. Я готова схватить его за чертовски длинные волосы и хорошенько встряхнуть, словно грязное полотенце. Я хочу превратиться в Алистара из ЛоЛа и затоптать его. Хочу обнаружить у себя под партой оружие из CS:GO и разнести его безмозглую голову. И, наконец, я жажду стать читером, чтобы никакие физические и уголовные законы этого мира не смогли мне помешать произвести кровавую расправу над Нилом.       Я горю от злости и возмущения, а этот идиот еще и смеется! Причем так громко и заразительно, что его настрой подлавливает весь класс, и все дружно хохочут надо мной. Даже учитель стоит и улыбается, едва сдерживая подступающий приступ истерического смеха. Он даже не делает замечания по поводу "плохого поведения".       Нил демонстративно тычет своей половиной в мой крошечный огрызок листа, как бы склеивая их между собой, и произносит:       — Все в порядке. Они просто поссорились. Сейчас мы их помирим.       Он отбирает кусок, оставшийся у меня в руке, и начинает читать те несколько жалких предложений, которые я успела набросать. А потом встает и говорит совершенно не то, что написано у меня в листике:       — У Али довольно классная семья. У нее есть глуповатый брат, у которого ничего никогда не получается. И мать, которая любит сериалы больше, чем своих детей, — я ничего подобного не писала, но мне почему-то стало нестерпимо больно от его лжи. — А сама она хочет иметь двух детей, послушного, как пса, мужа и какую-то рутинную работу, где ей никогда не придется решать что-либо самой, — а вот о моем будущем я не написала ни слова. Нил представляет меня такой? Вот засранец! — Я считаю, что у человека, с таким подходом к жизни, ничего не может сложиться удачно. Она боится нового, боится перемен и всего, что может к ним привести. Думаю, ей стоит пересмотреть свои взгляды на жизнь.       И все это он говорит на французском. Я бы и половины не поняла, если бы преподаватель не переводил каждое его предложение. Если бы я не была на него так зла, восхитилась бы его знаниями и произношением. Но Нил сам выкопал себе могилу, потому я одариваю его таким яростным взглядом, когда он садится, что парень пристыжено опускает глаза в книгу.       Я хочу встать и наврать про него точно так же, как он про меня. Но мой запас французских слов подводит. И я просто пересказываю его скучнейшее сочинение о том, какая у него идеальная семья. Мать — адвокат, отец — профессор. Нил единственный ребенок в семье, потому все самое лучшее достается ему. Бабушки и дедушки живут в Швейцарии. А сам он хочет завести семью после двадцати шести, когда приобретет какое-то положение в обществе и сможет самостоятельно обеспечивать жену и детей. Супругу он хочет умную, чуть ли не гениальную. И она обязательно должна быть домохозяйкой, хотя бы до тех пор, пока их дети не достигнут десяти лет. И еще она должна успевать следить за собой, ходить на фитнес и заниматься саморазвитием: изучать языки, посещать культурные заведения и прочее. И, конечно же, все девчонки в нашем классе буквально попадали от желания быть с таким мужчиной. И на перемене все начали рассказывать о том, куда они ходят, чем увлекаются. Впервые за всю историю человечества у людей появилось абсолютно одинаковое мнение. Да, этому парню нужно в президенты. Или даже в председатели правления планетой Земля. Тогда наше общество станет утопическим, ведь все будут разделять мнение своего правителя, а значит — не будет разногласий, войн и т.п..       На биологии Нил снова хочет сесть со мной, но стоит ему подойти, я бросаю сумку на свободный стул и отрицательно качаю головой, дескать, нет, уходи. Он вопросительно смотрит на меня, удивленно вскинув бровь:       — Почему?       — Потому что я не хочу с тобой сидеть.       — Но у меня же нет книг! — он наигранно возмущается, а я лишь киваю в сторону Ани и Марины.       — Попроси у них. Точно дадут, — и демонстративно отворачиваюсь к окну, не желая с ним разговаривать.       "Думал, сможет сесть со мной как ни в чем не бывало после такого? Еще чего!" — я изумляюсь его наглости.       Когда заходит учительница и просит всех открыть книгу на девяностой странице, Нил поднимает руку и говорит:       — Извините, но мне до сих пор не выдали.       — Так сядь к Алике, — она переводит свой взгляд на мою сумку и с ноткой недовольства произносит: — В кабинете есть крючки для сумок, Алика. Неужели ты не знаешь?       Я сдерживаюсь, чтобы не излить все те ругательства, появившиеся у меня в голове, на учителя и на Нила. Парень с довольной ухмылкой плюхается рядом со мной, отчего его приятнейший аромат разливается по всему кабинету. Или мне только так кажется... В любом случае, меня он накрывает с головой. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но быстро закрывает, передумав. Мне хочется выпалить что-то ядовитое, что задело бы его. Но не могу. Просто язык не поворачивается.       На большой перемене все идут в столовую. У меня желудок болезненно ноет и я смотрю в кошелек: деньги только на проезд.       Марина с Аней садятся неподалеку от меня, соблазняя ароматными хот-догами. Парни едят чипсы и прочую гадость. И как же мне хочется есть! Попросить у кого-то поделиться? Нет. Лучше поголодаю. Хотя у меня они постоянно что-то просят. Может тоже...       — Держи, — Нил протягивает мне ароматный бургер. Я громко сглатываю подступившую слюну.       — Нет, спасибо, — коротко отвечаю я.       — Да ладно тебе, это в знак примирения. Не будь такой, — он садится рядом и дотрагивается своей нежной, безумно теплой рукой до моей обледеневшей влажной ладони. Этот жест вгоняет меня в краску.       "Какой ужас, он теперь знает, что у меня потеют ладони!" — обреченно думаю я, едва сдерживаясь, чтобы не убежать.       Но его лицо остается прежним, будто парень не почувствовал ничего омерзительного. Лично мне всегда казались влажные руки чем-то гадким. Да и вообще, в поте мало приятного.       Нил вкладывает в мои руки бургер и мягко произносит:       — Съешь его, пожалуйста, и перестань дуться. Ладно?       Не знаю почему, но его голос обезоруживает меня. Создается впечатление, что я готова согласиться абсолютно со всем.       — Угу, — коротко киваю я.       — Вот и умница.       Он кладет руку мне на голову и задерживает ее на несколько долгих секунд, поглаживая большим пальцем волосы на макушке.       — А, забыл, — Нил достает из сумки бутылку виноградного сока и вручает мне. — Надеюсь, ты любишь виноградный?       На самом деле — нет. Я ненавижу виноградный сок.       — Да, конечно. Спасибо, — с улыбкой произношу я. А Нил улыбается. Как же он доволен собой!