Как тот актер, который, оробев, Теряет нить давно знакомой роли, Как тот безумец, что, впадая в гнев, В избытке сил теряет силу воли… Шекспир. Часть сонета №23
Пламя пожирает. Потушить его не так интересно, как сгореть заживо... Я добрый человек. Я всегда был добрым, даже если когда-то хотел казаться плохим. Каждый раз, выбираясь из очередной передряги, был неумолимым оптимистом. «Конченным», как говорит бывшая одноклассница. Моя злоба всегда заключалась в том, что я психую в одиночку, успокаиваясь через несколько минут. Но то, что случилось со мной после того, когда я уговорил остаться в постановке этого человека... Впрочем, перенесёмся как раз в этот день. Тогда мы собрались на третью репетицию, к которой, конечно же, никто не подготовился, кроме пары-тройки учеников. Все сопели от недовольства, когда нас усадили прямо на сцене читать сценарий. Кто-то возмущался от того, что ему приходится тратить своё время, кто-то жаловался на грязный пол... Но так или иначе, все мы оставались там, потому что каждый из нас понимал, что отказ от роли любого будет большим ударом для мистера Симмонса. Он попросил нас ему помочь с пьесой, когда талантливые — по его словам — ребята, взбунтовавшись, отказались от постановки накануне премьеры. Все сразу. Тогда ходило много слухов и легенд на этот счёт, на следующий день даже вышла разгромная статья «Провал без премьеры» небезызвестного мистера Лейчлитера. После этого случая, учителя не было видно в школе неделю или две. Поговаривали, что у него сильная депрессия. И вот, на прошлой неделе, преподаватель, наконец, появился. Я видел листовку с объявлением о кастинге, но, судя по всему, никто так и не пришёл, раз нас попросили о помощи. — Ненавижу детей! Чёртовы ублюдки, — Хельга с силой грохнула по полу свёртком сценария и раздражённо выдохнула. Я подпрыгнул от испуга. — Тебя всё равно как-нибудь наказали бы, — Шотмен отвёл от неё взгляд и задумчиво уставился куда-то в зал. Послышался смешок с её стороны и шелест бумаги. Никто не был настроен на споры и скандалы, даже сама Патаки. Я улыбнулся и вспомнил ту сцену, когда она здесь только появилась. Это был наш второй сбор, когда мы уже обсудили важные детали. Тогда выяснилось, что нам не хватает ещё двоих человек. И как раз в тот момент, когда Симмонс начал чесать затылок, раздумывая о том, кого бы попросить ещё сыграть в пьесе, со страшным визгом распахнулась дверь зала, громыхнув об стену. Толкая каждого по очереди в спину, директор привёл троих учеников. Хельга тогда посмотрела на нас и, выпучив глаза, метнулась обратно к выходу. Попытка бегства закончилась неудачей. Двое других — их я не знал — сразу же смирно сели на зрительские места, стыдливо опустив головы. После долгих криков и препирательств Патаки, Симмонс прервал их с директором словесную схватку и обратился к нему, громко попросив Хельгу присесть. Та закатила глаза и, показав средний палец в спину учителя, вальяжно развалилась, закинув ноги на спинку переднего сидения. Я не следил за временем, но говорили они очень долго. Причем, до сцены доносилось только басовое ворчание директора. Наконец, единогласное решение — нас, конечно, никто не спрашивал — все трое будут участвовать в постановке. Один будет дублёром. Только вот мы не узнали, чьим именно дублёром этот парень будет. Но не суть. После этого Хельга Патаки что-то сказала. Мы не услышали что именно, но судя по лицам обоих взрослых, что-то не совсем лицеприятное. Директор тогда поднял страшный ор, а сама Патаки сидела с довольной ухмылкой. Снова ситуацию сгладил мистер Симмонс, пообещав ей несложную роль, на что Хельга цокнула и, вскинув руки, произнесла: «Окей, босс. Ваша взяла». Я почувствовал на себе презрительный взгляд. — Чего уставился? — Ничего, — я сделал вид, будто с большим усердием учу текст. — Извини. С шелестом страниц, на пол, проехавшись до середины сцены, упала стопка скрепленных листов. Я сначала подумал, что это Патаки вышла из себя, и хочет мне отвесить удар-другой за то, что я задумался, остановив взгляд на ней. Но на этот раз, бросила сценарий Ронда. — Я не собираюсь играть в этой дурацкой пьесе! — Что, не нравится роль, принцесса? — подала голос Хельга. Она отложила свои распечатки текста в сторону и потянулась. — По-моему, из тебя получится хорошая бомжиха. — Да я тебе… — Ллойд рьяно кинулась в её сторону, но была остановлена ребятами. Задира насмешливо хмыкнула на такую реакцию и зевнула, будто от скуки. Не знаю, может, я забылся, но, по-моему, Хельга Патаки не была настолько грубой и неуправляемой. Не могу знать, что именно с ней произошло, но по школе ходили разного рода слухи. Настолько разношёрстные и противоречивые, что я перестал слушать эти сплетни, потому что от очередной новости голова разрывалась и понять можно было только то, что я запутался ещё больше обычного. И вот именно в этот день, судя по всему, не выдержав больше нападок Патаки, Ронда собралась подойти к мистеру Симмонсу — сразу же, как только он придёт — со словами о том, что отказывается от роли. О чём она нам и сообщила, когда Хельга куда-то вышла. Все переглянулись и принялись её отговаривать, на что та отмахивалась, важно подняв свой «королевский» нос. Я тогда сообразил сказать о том, что именно с этой роли начинал кто-то там очень известный и богатый, после чего она всерьёз задумалась и согласилась остаться, иногда всё же капризничая и демонстративно отказываясь от обещанного. После прихода Хельги в зале снова образовалась тишина. Кто-то учил свой текст, а кто-то делал вид, что учит. Я полистал сценарий. Большими, красивыми буквами вручную было выведено название: Сад свечей*. Вообще, я немного удивился, когда узнал о том, какая пьеса будет ставиться. Малоизвестное произведение. Да его почти никто не знает! Сам мистер Симмонс объяснил свой выбор тем, что такая замечательная пьеса не должна простаивать на книжных полках, покрываясь пылью. Можно было бы согласиться с учителем. Правда, история немного странная. Бездомная женщина с причудливой мечтой влюбляется в известного в городе мужчину, который всего лишь подал ей монету, и потом она заявляется к нему на крыльцо, угрожая тем, что подожжёт себя… Кто-то на репетиции даже сказал, что пьесу придумал какой-то больной на голову человек. В шутку, конечно, но отчасти можно и поверить в это. Тишину нарушил скрип, пронёсшийся эхом по всему залу. Вслед за ударом двери об стену вошёл запыхавшийся мистер Симмонс. Его лицо сияло от счастья, и он, чего в школе уже давно не наблюдали, широко улыбался, готовый поделиться радостью со всеми. Большими шагами он направился к сцене, снимая по пути старое, изрядно потрепавшееся, серое пальто. — У меня для вас хорошие новости, ребята, — мы все, удивлённые видом учителя, встали и поспешно подошли ближе к нему, — на нашу с вами премьеру согласился прийти мистер Лейчлитер. Я убедил его в том, что постановка на этот раз точно не сорвётся. Все переглянулись. Где-то сзади меня послышался разочарованный вздох. — Ну всё, теперь всем крышка. — Спасибо за комментарий, Хельга, — мистер Симмонс снял с шеи зелёный шерстяной шарф и положил его на край сцены. — Но хорошая новость не только в этом. Если всё пойдет успешно, к нам приедет телевидение, чтобы снять про нас сюжет. В зале началось ликование. Все радовались, орали, хлопали. Я же немного испугался. У меня никогда не было боязни сцены, но вдруг что-то случится? Среди всеобщего восторга мои руки тряслись от волнения за то, что я могу что-нибудь сделать не так. — Не волнуйся, Юджин, — я посмотрел на учителя и кивнул. — Это хороший шанс, чтобы показать себя. — Да, наверное. — Ну, хорошо, — преподаватель похлопал в знак внимания, — начнём репетицию, ребята. Все потянулись со сцены за кулисы, волоча ногами и жалуясь на время, проведённое в этом зале. Кто-то из ребят вслух начал проклинать всю эту затею. Прошло уже четыре часа с тех пор, как мы в очередной раз собрались, и мало что можно было сделать в этот раз. Оставалось всего несколько недель до премьеры. Наконец, после шестичасовой репетиции, всё ещё немного растерянный, я побрёл домой. Мысли настолько охватили, что ничего вокруг я не замечал, сталкиваясь, время от времени, с кем-нибудь. Домой возвращаться хотелось не так сильно, чтобы ускорить шаг и поторопиться. Там, обычно около семи часов вечера, за обеденным столом собираемся все мы за ужином, одновременно проводя и семейный совет. В последнее время стали говорить о моём будущем. Родители против того, чтобы я поступал на театральный факультет, предпочитая видеть меня в образе большого дядьки-банкира. На этой почве мы стали часто ссориться, потому что я представляю себя именно на сцене. И по такому случаю, родители стали больше внимания уделять сестре, поскольку та вечно идёт у них на поводу. У неё в комнате даже есть рисунок, где она сидит за офисным столом и счастливая разговаривает по телефону. Безусловно, податливого ребёнка легче любить, чем настаивающего на своих правах. В глаза ударил яркий свет. Я поднёс руку к лицу и, прищурившись, немного выглянул. В ослепляющем свечении ничего не было видно, только послышался отчётливый звук закрывающейся двери машины и тяжёлые шаги. Вскоре начал проявляться силуэт толстяка, который уже через несколько секунд стоял прямо надо мной, со смаком что-то разжёвывая. — Смотри куда прёшь, урод, — он поднял руку и зафиксировал ладонь, дав мне понять, что если я не уйду, то в голову мне прилетит эта ручища, заплывшая жиром. Я сделал неуверенный шаг назад, отчего мужик засмеялся, и из-под футболки показалось белое пузо, раскачивающееся в такт его смеху. Я сделал ещё один шаг назад и оступился. Падать мне было в привычку, но только не тогда, когда над тобой стоит угрожающий здоровяк. Он залился каким-то истерическим хохотом, и я, воспользовавшись этим, быстро поднялся и удрал. Ноги несли меня так быстро, что на каком-нибудь забеге точно занял бы призовое место. Свист ветра в ушах смешивался с его смехом, превращаясь во что-то страшно неразборчивое. Я бежал где-то минут пять, пока, резко обернувшись, не убедился, что дистанция между нами уже приличная. Только тогда можно было спокойно остановиться и отдышаться, смахнув со лба пот. — Эй, ты, — послышался голос за спиной. По телу прошлись мурашки, и из горла вырвался жуткий крик, буквально разрывающий глотку. — Что с тобой, придурок? Я, схватившись за голову, обернулся и взглянул на того, кто меня напугал. Девчонка стояла, скрестив руки, с удивлённо изогнутой бровью. Моё лицо, наверное, выглядело глупо. Я стоял перед ней, как дурак, не мог вымолвить и слова, даже почти не дышал. Хельга покрутила у виска и направилась дальше со словами: «Больной идиот». Глубоко вздохнув, я поднял голову, чтобы посмотреть, где оказался.***
На часах была половина девятого, когда мама встретила меня у порога дома со странным лицом, указав на гостиную. Уже в коридоре легко можно было уловить знакомый запах. Это, несомненно, была Ронда Велингтон-Ллойд, я даже почти не удивился, когда увидел её сидящей на диване. Никогда с ней толком не общался, поэтому остановившись недалеко от неё, я немного задумался, на что Ронда цокнула и указала на кресло. — Только не тормози, Юджин, я хочу поскорее отсюда уйти, — она с недовольным видом поправила юбку. Я кивнул и поплёлся к креслу. — Что ты хотела? — она рассматривала картину на стене справа от себя, сморщив нос. После моего вопроса деловито на меня посмотрела и достала из сумки свой сценарий, протянув его мне. Я, немного удивившись, взял его и взглянул на Ллойд. — У меня есть сценарий. — Я не ошиблась? Она влюбляется в твоего персонажа. — Да, в мистера Тёрнера. — Вот об этом я и хочу поговорить. Ты должен отказаться от этой роли. — Почему? — я вернул свёрток текста и почесал затылок. — Потому что его играешь ты. Ну… Понимаешь… Ты такой нескладный, некрасивый, полный неудачник. Я даже в роли бомжихи не смогу влюбиться в такого, как ты. Вот если бы твою роль играл кто-нибудь другой… Ну, скажем, Арнольд. Было бы совсем другое дело… Она ещё долго что-то говорила, но я уже не слушал. Странная была атмосфера в комнате: здесь просто невыносимо пахло дорогим парфюмом вперемешку с эгоизмом и бестактностью. Я находился в некотором напряжении от услышанного, сама же Ронда выпускала слова на волю, как стаи птиц, которые сначала разлетались по дому, а потом подлетали ко мне и клевали, долго клевали без остатка. — И поэтому… Ты меня слушаешь? — я поднял голову и, собираясь с мыслями, кивнул. — Поэтому ты должен подумать над этим. — Нет. — Что? — она быстро захлопала ресницами. Явно не ожидала такого ответа от «неудачника». К счастью для меня, мои розовенькие детские очки дали трещину ещё в одиннадцать, когда из-за меня чуть не погибли люди в океанариуме. Что может такого случиться в океанариуме? Всё, что угодно, когда ты мастер по части неуклюжести. Почти обвалилось радужное стекло из оправы два года назад, в той трагедии, когда погибло несколько моих хороших знакомых. Сейчас хоть и оставались розовые ошмётки в глазах, я всё же не собирался отказываться от своего «лотерейного билета», так сказать. Тем более из-за того, что я кому-то не нравлюсь. К этому я привык уже давно. — Я не буду отказываться от роли, Ронда. Она схватила сумку и резко поднялась на ноги, пронзив меня ненавидящим взглядом. — Ещё посмотрим. Ллойд стремительно вышла из гостиной, кинув в мою сторону режущее уши «подонок». В комнате остался шлейф цинизма. Я поморщился. После этого всё было не так хорошо, как мне могло подуматься. Ронда приходила ко мне каждый раз после репетиции, находя всё новые аргументы для моего отказа от роли. После моего очередного «нет», она вскакивала и снова покидала дом, возвращаясь на следующий вечер. На самих репетициях было ещё хуже: я терялся, смущённый напряженными отношениями между нами. А она блистала. Всегда. И в этой её неотразимости я выглядел тускловато. Мистер Симмонс часто останавливал нас, когда наставал мой черёд произносить реплику, выдавая что-нибудь возвышенное и бессмысленное. И вот, в очередной раз послышался хлопок в ладоши, как знак паузы. — Юджин, что с тобой? Ты совсем перестал вживаться в роль. — Всё в порядке, мистер Симмонс. Давайте пройдём ещё раз. Я взял монету и ушёл за кулисы. Ребята, играющие фоновые роли, снова разбрелись по сторонам со стонами о том, что им всё это надоело. Мою глотку что-то царапало и душило. Я даже мог почти с уверенностью заявить, что начинал ненавидеть бывшую одноклассницу. Мистер Симмонс снова ушёл куда-то вглубь опустошённого зала. За кулисами он был прекрасно виден из-за огромной дыры в полотне шторы. Там было потрясающее затишье. Иногда оно бывает настолько красивым, что наслаждаешься каждой секундой, впитывая в себя всеобщее молчание, как цветок поглощает солнечный свет. Это даже лучше, чем когда зал заполнен зрителями. Приятная дрожь от волнения за будущее выступление, сосредоточенные лица тех, кто играет в постановке… И, да – тишина. Я вздохнул и — вспомнив о том, что мой персонаж знатный человек — важно вышагивая, прошёл к предмету своей ненависти. — Возьмите монету, мисс. — Благодарю вас, — её персонаж должен был упасть в ноги. Но Ронда предпочла обговорить это с учителем и немного изменить ход действий. Вместо этого, она просто склонила голову. — Была бы у вас мечта… Стали бы вы такой? — У меня есть мечта! Я помню, как-то проходила мимо чьего-то сада поздно вечером. Тогда меня избили, и я оказалась вышвырнутой на другой конец города. Но это не важно. Важно то, что я увидела: весь этот сад был усеян свечами. Ах, как было красиво! Благородные цветы, молодые деревья, сочно-зелёная трава – всё это было в рыжем свете. И маленькие огонёчки, точно светлячки… Пусть у меня нет такого сада, мистер. Нет цветов и деревьев с пышной листвой. У меня даже нет своего дома. Но я мечтаю однажды вечером зажечь сотни маленьких огней, чтобы смотреть на них и радоваться, представлять себя где-то совсем далеко от этого затхлого места. Я буду счастлива. У меня будет свой сад — сад свечей. — А где же вы их столько возьмёте? В очередной раз, наш режиссёр хлопнул в ладоши и подошёл к сцене. — Юджин, это было неплохо. Но ты можешь больше, только поверь в себя. Попробуем ещё раз, с этого же места. Я, тяжело вздохнув, снова побрёл за кулисы. Ронда, в знак своей блистательности, поправила волосы и надменно взглянула в мою сторону, своим молчанием будто говоря: «Арнольд сыграл бы лучше тебя». Она сидела в образной нищете, вытянув руку. У неё это отлично получалось. Я, поправив шляпу-цилиндр, прошёл мимо. Развернулся. Она подняла голову и — чёрт, как же правдиво — жалобно посмотрела на меня, виновато улыбнувшись и чуть дрогнув рукой. — Возьмите монету, мисс. — Благодарю вас… — Стоп! — снова прозвучал из зала голос учителя. — Теперь пройдём от начала. Репетиция закончилась раньше обычного. Ронды уже не было видно. Наверняка очень сильно торопилась, чтобы впредь меня подоспеть к моему дому. Я искренне не понимал, почему ей, например, не хотелось поговорить после репетиции в школе, на улице, на крайний случай в какой-нибудь забегаловке. Именно в моём доме… Хотя, уже прилично с ней пообщавшись, я мог сделать вывод, что принцесса не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как она разговаривает со мной. Просто потому, что могут посмеяться из-за того, что она общается с неудачником. Это звание было словно выклеймено у меня на лбу, потому что никто не хотел со мной общаться. Прославившись как «Король дураков», я ежедневно находил себе приключения на потеху всем. Они смеялись, вытаращив глаза и тыкая пальцем. Как дикие животные в неистовом голоде, готовые сожрать потенциальную жертву. Вся моя наивность и гордость этим титулом куда-то улетучилась. Теперь, когда я видел смеющееся лицо и указанный на меня палец, мне хотелось покрепче врезать. Так сильно, чтобы все знали, что сам Мистер Неудачник может постоять за себя. Что нельзя больше смеяться над «Королём дураков», потому что мне надоело видеть эти краснеющие лица и слушать дикий истерический хохот. Но, конечно же, у меня никогда не поднимется рука, чтобы кого-то ударить. Я буду стоять и нервно закусывать губы, потирая плечо, хмурить брови, пока все упиваются смехом. А дома смотреть в зеркало и ненавидеть каждый миллиметр своего тела: эти дурацкие веснушки, ржавые кудри… Подолгу смотреть, потешая себя мыслью о том, что рано или поздно, смоется эта физиономия «придурка». — Юджин, всё хорошо? — я вздрогнул от неожиданности и повернул голову в сторону заговорившего со мной. Он улыбался. Всегда он улыбался. Эдакий «солнечный мальчик». Иногда так трясло от его доброты, что хотелось столкнуть куда-нибудь… Ну вот хотя бы в тот пруд, над которым я стоял. Хотя, может быть, во мне играет чувство злобы на него, из-за всей сложившейся ситуации с пьесой. Ведь я абсолютно не причастен к этой цепочке ребят, которые друг другу нравились безответно. Даже смешно, насколько она была огромна. Начать хотя бы… с принцессы. Ронда влюблена в Арнольда, Арнольд влюблён в Лайлу. Лайла-Арни-Хельга-Арнольд. Между ними ещё затесался Сид, который тоже был без ума от Мисс-Люблю-Себя. Ах, да, ещё Керли. Ллойд собрала вокруг себя армию поклонников. Когда тебе не с кем поговорить, то всё, что остаётся делать — это наблюдать за остальными. Иногда это бывает забавным. Впрочем, я мог обо всём поговорить и с Шотменом. Вот только нужно было придумать, с чего начать. Может, выпалить всё без остатка, чтобы он знал? Или начать с чего-то незатейливого, о погоде, например, и случайно коснуться темы о постановке. Я теребил застёжку на своей куртке и долго думал, пока Арнольд терпеливо ждал моего ответа. Наконец, я глубоко вздохнул и только развернулся, чтобы что-то сказать, как поскользнулся. Злая насмешка судьбы. Кто-то схватил меня за рукав, но, не удержав, сам оказался со мной в воде. Что ж, по крайней мере, я всё-таки его столкнул в пруд. К счастью, водоём в парке был совсем неглубоким, и мы оттуда выбрались с лёгкостью, правда, я ещё раз поскользнулся, не успев коснуться земли, и всплеском воды хорошенько окатил Арнольда. Он схватился за плечи, вздрагивая от озноба, и, как только помог мне вылезти, быстро со мной попрощался, чавкая мокрыми ботинками по дорожке в сторону выхода из парка. Я, извинившись ему вслед, присел на траву и снял с себя джинсовую куртку. Какой день без таких дурацких ситуаций? Вскоре я услышал приближающееся хлюпанье за спиной. — Ты не идёшь домой? — Нет, Арнольд. Я подожду здесь. — Чего ты подождёшь? Уже ведь темно… — он что-то выжал из одежды и подошёл ко мне ближе. — Ну, понимаешь, — я провёл рукой по мокрым волосам и взглянул на него. Возможно, зря я на него так злился. Шотмен всегда готов выслушать и помочь, даже сейчас, когда он весь промок до костей, — мне нельзя появляться дома. — Ты не можешь сказать почему? — Он присел на корточки и улыбнулся. Я отвёл взгляд и сорвал сухую траву, отбросив в сторону. — Не могу. — Ну, тогда мне ничего не остаётся сделать, как пригласить тебя к себе домой. Сначала я долго отнекивался, но всё же пришлось согласиться: иногда Арнольд бывает слишком настойчиво-услужливым. Звонок маме, и я уже в гостях у псевдодруга, который даже пожертвовал мне свои чистые футболку и трусы. И через телефонный звонок чувствовалось присутствие в доме Ронды Ллойд. Мне стало интересно, как она отреагирует на то, что сегодня наш разговор всё-таки не состоится. Возможно, она разозлится. Да, эта дамочка явно не из тех, кто посмеётся, когда её одурачат. Но я мог предположить, что ничего страшного она не сможет сделать. Ллойд явно не будет размахивать кулаками, приговаривая: «Я из тебя всю душу вытрясу», потому что это не в её стиле. Они в чём-то похожи с Хельгой Патаки, но последняя всегда открыто проявляет свою агрессию с помощью разборок. Эта же придумает что-нибудь получше. Впрочем, я мог ошибаться. Ведь никто не будет специально что-то делать для меня из-за какой-то роли? — Я сейчас приду, Юджин, — дверь скрипнула и захлопнулась. Я оглянулся. Замечательная у него комната. Даже по меркам современности, она была на достойном уровне. Мой взгляд остановился на полках с различными пластинками, дисками и магнитофонными кассетами. Арнольд всегда хорошо разбирался в музыке и музыкальной технике — это знали все. Различные направления, жанры, стили – всё это он знал на достойном для подростка уровне. А ещё он мог продемонстрировать потрясающие знания из биографий артистов и рассказать какие-то сведения о творческом пути группы. Он буквально напевал эту информацию. Да что уж говорить, даже вся его комната была наполнена каким-то звучанием. В этой атмосфере парило что-то блюзовое, независимое, очень душевное. Несомненно, Шотмен чувствовал себя свободным человеком. Не таким подвластным общественному мнению, как многие. Он был похож на музыку двадцатого века. Казалось бы, обычный странноватый чудак, но именно свежий, отличающийся от других, совмещающий в себе активность и какую-то загадочную ауру спокойствия. Новатор человеческих качеств, в каком-то смысле. Мне иногда даже было завидно, что он остаётся в некоторых ситуациях абсолютно адекватным, здравомыслящим. В то время, как даже я мог потерять ту самую нить трезвого мышления. — Британское вторжение, — я оглянулся с видом, будто меня застали врасплох, и вопросительно посмотрел на Шотмена. Он улыбнулся и, закрыв за собой дверь, подошёл к полкам, выудив оттуда пару дисков. — Здесь у меня группы «британского вторжения». Арнольд сдул с одного из дисков пыль и протянул мне. Внутри пластиковой коробки на глянцевой бумаге выдавлено золотистыми буквами The Yardbirds. Я его покрутил и снова взглянул на бывшего одноклассника. — Одна из важнейших групп того времени, — он протянул мне вторую упаковку с диском. — Эрик Клэптон – величайший гитарист – участвовал в составе и этой группы. Я случайно уронил пластиковую коробку. Ударившись об пол, она раскрылась перевернутой V. Круглый диск закатился за шкаф, а глянцевая обложка приземлилась прямо перед моими ногами. Это была та вторая группа, про которую он говорил. Я наклонился и рассмотрел клочок бумаги. Розово-красно-жёлтое безумие с зелёным, цветы, узоры, крылья возле названия группы, и три лица с пышными причёсками.** Что-то невероятно цветастое, почти наркоманское. Мне захотелось оглянуться, чтобы любитель музыки увидел мою ироничную улыбку, но он оказался занят извлечением своей драгоценности из-под шкафа. Моё сердце забилось чаще, я даже как-то неудобно сел, смущаясь от предстоящего разговора. — Арнольд, — всё же собравшись с духом, я решил подать голос, — можно с тобой поговорить? — Конечно, — он сдул пыль с диска и положил его в сидибокс, — зачем ты спрашиваешь? — Как ты считаешь… Ты вот… Я… Я грузно выдохнул и убрал прилипшие волосы со лба. Шотмен вернул оба диска на полку и обернулся, дружелюбно хмыкнув. — Тебя что-то беспокоит? — Нет… Ничего. — Ты уверен? — Да. Он повёл плечом и стал расстилать постель. Все звуки затихли, кроме тиканья часов. В комнате образовалась невыносимая тишина, какая мне совсем не нравилась. Я хотел сказать, слова почти срывались с губ, но глаза снова опускались вниз, и я молчал. Было ощущение, будто всё вокруг исчезло, и я зависаю где-то в воздухе, сложив ноги по-турецки, смотрю на Арнольда и, как в страшном сне, пытаюсь докричаться, но вместо этого слышен еле слышимый писк. Шотмен не смог бы понять того, что чувствую я, когда вижу эту стерву и пытаюсь ничего в её присутствии не делать особенно заметного, чтобы она потом что-нибудь не наплела всем в школе. — Знаешь, – вдруг выдал бывший одноклассник шёпотом, — ты очень изменился. — Это плохо? — Нет, это не плохо. Просто… Ты стал взрослее, что ли. — Он посмотрел на меня каким-то хитрым взглядом. Уголок его рта чуть приподнялся. — Это нормально, ведь все мы растём. Самое главное, чтобы не было так… Как тогда, когда ты стал… — Идиотом, которому на всё наплевать, — продолжил я за Арнольда, когда увидел, что тот замялся. — Да, наверное. Через несколько минут тишины я улёгся в постель. Свет погас. Иногда темнота бывает невыносима: тебе ничего не остаётся делать, как думать и думать, и думать, очень долго не засыпая, бесконечно ворочаясь. Даже лёжа на таком простеньком матрасе. Мысли появляются, совсем отдалённые и не связанные с тем, какой, например, дурацкий всё же этот матрас.***
Мерзко тёплая кровь, минуя губы, струилась по моей шее. Запах крови всегда узнаваем. Кому знать его ещё лучше, как не мне? Я оказался прав: рано или поздно, отвечу за своё. Возле школы меня кто-то потащил вглубь дворика, прямо за мусорные баки. Не успев прийти в себя, я уже был удостоен двух ударов в лицо. Ещё после первого удара я понял, что меня бьёт не девчонка, потому что кулак был огромным – это чувствовалось по широкому расположению костяшек, врезающихся мне в глаза и щёки. Кто-то надо мной склонился. Я даже расслышал прерывающееся сопение, которое очень напоминало смех, и ощутил на щеке горячее дыхание с запахом мятной жвачки. — Всё, хватит. Тебе было заплачено не для того, чтобы ты его убил, — сказал моему мучителю знакомый голос. Стук каблуков по асфальту, хруст коленей. — Я надеюсь, что теперь, Юджин, ты откажешься от роли. Я усмехнулся, хлюпнув кровью в носу. Она с наигранным разочарованием вздохнула, и тот, кто меня схватил, приставил руку к моей шее, явно угрожая удушьем. — Я не откажусь от роли, Ронда, — мой голос звучал, как у старика на грани смерти. Рука сильно надавила на сонную артерию. — Хватит, Вольфганг, — я откашлялся и попытался разлепить глаза. — Неужели роль для тебя важнее здоровья? — Я привык лежать в больницах, — кровь в носу снова булькнула, — можешь угрожать сколько хочешь. Ллойд странно посмеялась. Последнее, что я слышал — удаляющийся стук каблуков. Нет, это не последнее. Именно последним был звук удара кулака о мой висок. Как потом выяснилось, Ронда решила, что вместо вечерних посиделок у меня дома, куда эффективней будет заставить меня с помощью силы отказаться от роли. И через каждые три-четыре дня меня утаскивали за мусорные баки, как бы я их не обходил стороной. Я как-то даже остался в классе на большой перемене, но Ллойд постоянно находила способы меня выудить из здания школы. Эта дамочка-малолетка никогда не пачкала руки. Вольфганг, Торвальд, даже сам Фрэнки Джи! Все эти парни кидались на меня, как стервятники на жертву, разрывая, по моим ощущениям, на части. Ронда же всё время, пока на моём теле появлялись новые синяки, сидела на корточках, блаженно прикрыв глаза. Я всегда поднимал голову после очередного удара, чтобы взглянуть на неё снова. Ллойд будто была в какой-то прострации, укрывшись дымкой красного цвета. Она была осязаема, её можно было вдохнуть и ощутить в висках. Едкий красный дым. Кто-то назвал бы это аурой, кто-то энергетикой, но для меня это было именно облако, в котором она укрывалась. Из которого она черпала всё. Как-то раз, я почувствовал этот алый туман у себя дома. Я с ужасом, осторожными шагами прокрался мимо кухни, в гостиную. Где меня уже ждали. Это напоминало аттракцион ужасов, где я должен был укрыться от врага, который поджидал меня на каждом шагу. И каждый раз победителем выходила Ронда, не достав, правда, заветных слов. Всё время мистер Симмонс ужасался, когда я приходил на репетицию, спрашивая меня о том, что случилось. Ну что может со мной случиться? Я упал, я наступил на что-то, меня сбила машина, в конце концов. Ллойд усмехнулась и закинула ногу на ногу, поправив платье. Чёрное, как её душонка. — Дома никого нет, кроме меня. Как ты вошла? — Мне открыты все двери. Я присел на кресло и посмотрел на неё с недовольством и – думаю, это осталось известным только мне – с долей страха. Молчание продолжалось примерно пять минут, за которые мы оба успели прожечь взглядами друг другу головы насквозь. В конце концов, не выдержав, я нервно заикнулся: — Как ты их стимулируешь на то, чтобы они выполняли твои просьбы? — Ты о тех, кто тебя колотит? — я кивнул. — Деньги. Заплати кому-то несколько сотен, и он будет в твоём распоряжении. — А Фрэнки? — Связи, – улыбка Ллойд кольнула. Острые ядовитые шипы в лице. Красный смог, загрязняющий моё мировоззрение. Чёрное платье, как натура его хозяйки. Прекрасно. Прекрасно, чёрт возьми. Я бы даже влюбился, охваченный стокгольмским синдромом***, если бы не розовые осколки в глазах, из-за которых я всё ещё надеялся на то, что всё наладится. — Что насчёт роли? — Я не откажусь. Ронда нахмурила брови и прищурилась. — Когда-нибудь ты сдохнешь, подонок. — Когда-нибудь, — раздражённо ответил я и подался корпусом в её сторону. Нет, пора насовсем выкинуть эту оправу с остатками радужного стекла, за ненадобностью. Невозможно быть хорошим, когда вокруг творится такое дерьмо. Я с гневом сжал зубы и вцепился в обивку кресла, чтобы не наброситься на бывшую одноклассницу. Нужно отдать должное: Ронда Веллингтон-Ллойд мастерски выводила на негативные эмоции, чему она сама была очень рада. Стерва хихикнула и прижала ладонь к щеке. Знакомый жест – она всегда так делает, когда… Я покрылся мурашками и оцепенел, когда почувствовал сопение над своим ухом. Её веки опустились. Дым. Удар. Темнота. У неё не слишком хорошая память. Я видел, как она постоянно повторяет текст перед репетициями. Её сценарий был исчиркан розовым маркером, где она выделила свой текст, чтобы, судя по всему, не искать долго. Перед каждой сценой, где есть её персонаж, она берёт в руки эту стопку бумаг. Странно, но эти мысли звучали эхом. В ушах стоял какой-то свист, переходящий во что-то психоделическое. Мне казалось, будто я в космосе. Ко мне подлетает цветок и протягивает к моим щекам руки. Он был чудесен. Я был так счастлив, когда цветок разговаривал со мной о чём-то добром и светлом. Он видел во мне человека, а не тварь для разделки мяса. Но потом, когда я только начал чувствовать прилив сил, он меня ударил по щеке. Ещё, и ещё, пока я не распахнул глаза, и не увидел расплывчатые силуэты над собой. Мне что-то говорили, но слышалось какое-то бульканье, в котором я узнавал только своё имя: «Буль-буль-буль, Юджин». Закрыл глаза и снова открыл, пытаясь что-то разглядеть. Мне снова прилетела пощёчина, которая, на удивление, немного отрезвила. — Живой? — Ронда пощёлкала пальцами перед глазами. От её запястья пахло парфюмом, который был мне ненавистен так же, как и она. Я сморщился и отодвинул руку. — Не хочу, чтобы я была виновата в твоей смерти, идиот. Она встала, хрустнув суставами коленей, и направилась к выходу, забрав с собой подручного громилу. Голова ударилась об пол. Я почувствовал, как вена в шее сильно пульсирует, и в такт пульсации к горлу подступал ком. Ужасно тошнило. Я поднёс руку к шее, чтобы хоть как-то остановить этот сладковатый клок в глотке – что, наверное, было глупо – но меня всё же вырвало. Родители с сестрой должны были приехать в одиннадцать, и мне, превозмогая сонливость и дурацкую вялость, пришлось оттирать следы крови с ковра и кресла. Я закинул одежду в стиральную машинку, а сам умыл опухшее лицо. Вверх по лестнице – в свою комнату – я добирался ползком, предварительно ощупывая рукой каждую лестницу, чтобы не промахнуться, потому что двоилось в глазах. За окном послышались голоса. Моя рука коснулась кровати. Снова темнота.***
— Дайте мне шанс! — Ронда упала на колени. Я получал какую-то тайную радость от того, что она стояла передо мной, вся в лохмотьях, с гримом измученного человека. Пусть и в образе. Мне нравилась эта сцена. Даже не нужно было входить в роль, чтобы злорадно хихикнуть и цинично спросить: — Вы, должно быть, влюблены в меня? — Я и сама не знаю… — Как много я видал женщин, влюблённых в деньги. — Нет, я вас люблю! Моё самодовольство ликовало: сама Ронда Ллойд, не решавшаяся сказать это на репетициях, наконец выпалила эту фразочку на премьере. Что-то в этом есть такое… Обаятельно дерзкое. Я чуть пошатнулся: у меня снова закружилась голова. Стерва на меня странно посмотрела и, показав кулак так, чтобы было не видно зрителям, чуть слышно произнесла: «Только попробуй грохнуться в обморок – мои ребята с тебя шкуру спустят». Ноги путались, но благодаря трости, я оставался стоять на месте. В зале начали шептаться, за кулисами показался обеспокоенный мистер Симмонс. — Вот вам деньги. Убирайтесь! Я глубоко вздохнул и настроил себя на работу. Поддельная стодолларовая купюра полетела в сторону персонажа Кэрис. Ничего не могу сказать: Ллойд и вправду хорошо играла свою роль. Она вскочила, откинув купюру. — Я сожгу себя на вашем крыльце! — Ронда чиркнула зажигалкой. — Вы этого не сделаете. Лучше купите себе свечей. Я вам даю шанс, чтобы вы исполнили свою мечту. А влюблённость… Пустяк. Я махнул рукой и захлопнул дверь. Следующие две сцены были без моего участия, поэтому мне можно было зайти в гримёрку и перевести дух. Мне нравились эти сцены в произведении: они одни из самых ярких и запоминающихся. Свечи пусть и светодиодные, но сотня маленьких огоньков, сплетающихся в пламенное буйство красок, завораживали. По сценарию, мистер Тёрнер должен обнаружить уже погибшую женщину, когда та загорелась от пламени, обустраивая свой «сад». И вот, эффектный конец – на финал мы решили взять настоящую свечу – после того, как Кэрис погрузят в землю, и мой персонаж произносит речь, на сцене остаётся только маленький огонёк этой свечи в полной темноте. Я взял в руки этот ценный реквизит, и от нервозности без конца зажигал и тушил тусклое пламя в свече. Цветок пламени – струящийся дым. Пламя – дым. Пламя – дым. Это меня успокаивало, а лёгкое головокружение превращало всё в красивую картинку. В глазах показалось что-то розовое. Я поднял голову и увидел на стуле рядом с собой белые листки, изрисованные розовым маркером. Её сценарий. Моя дрожащая рука протянулась к заветным бумажкам и поднесла их к лицу. Листы пахли её противными духами. Ненавижу их. Ненавижу её. Я вырвал первую страницу и злобно скомкал её, представляя, что в моих руках Ронда Ллойд, просящая о пощаде. «Прошу, не надо!» – кричала она мне, а рука продолжала сжимать с силой, сминая каждую складочку её любимой зелёной блузки, вдавливая её лицо внутрь, превращая её в клочья. Я положил остальной сценарий на стакан со свечой и продолжил сжимать комок уже обеими руками, наслаждаясь, смакуя. Меня не останавливал даже запах гари. Через несколько мгновений столб дыма поднялся вверх. Бумажный шарик выпал из рук, и я посмотрел на свечу. Белые листки с буквами сворачивались, окрашиваясь в коричневую копоть. Они превращались в маленькие угольки. Такие чёрные крохотные кораблики в океане воска, пахнущего ванилью. Огонь пожирал всю стопку бумаг, высовывая огромные голодные языки ещё больше, ещё дальше. Мне не пришло в голову, что я, например, могу сгореть или задохнуться от дыма. Я даже не думал, что бумага может так мгновенно вспыхнуть, когда коснётся пламени. Оранжево-красный танец, поглощающий текст, заворожил меня настолько, что я сидел, не двигаясь, и смотрел на разгорающееся пламя. Огонь коснулся бархатной обивки стула, который стоял в нескольких сантиметрах от меня. Она неприятно пахла – не так, как пахнет горящая бумага. В кладовую – для нас она была гримёрной – кто-то ворвался. Этот кто-то закричал: «Туши, чего ты сидишь? Туши», но, только скрипнув шейными позвонками, я повернулся посмотреть, кто это был, как меня уже схватили за подмышки и поволокли в сторону выхода. Я видел, как парит дым, занимая собой всё пространство; как прозрачно-красное пламя ласкает стены. Красиво. Чертовски красиво. Не хуже сада свечей в постановке. Сквозь какую-то сонную призму мне послышались голоса. Они что-то обсуждали, прямо надо мной. Шлепок по щеке. Один, два, три шлепка. Я резко распахнул глаза и схватил руку Ронды, сдавив так сильно, что она закричала. Но позже, по голосу, я понял, что это была вовсе не она. Трудно было разглядеть кто это. Глаза покрыла какая-то плёнка, мешающая различить даже то, что передо мной. Я зажмурился и снова распахнул глаза – не помогло. Попытался подняться, но тело будто сковали. Что за дежавю? Вокруг было много голосов. Очень много голосов. Через некоторое время послышался крик. Пронзительный женский вой. Женщина кричала, забиваясь в истерическом плаче. К тому времени мне было уже немного легче, и, когда уже почти пришёл в себя, смог, наконец, разлепить глаза. Я чуть приподнялся, опираясь на локти. Сердце ёкнуло и ушло куда-то в землю. Школа превратилась в чёрно-серое облако, вокруг которого толкались пожарные. Облако извивалось, будто боясь воды. — Гарольд! — снова послышался стон. — Мой мальчик, мой Гарольд! Я, в оцепенении, чуть двинул головой, чтобы посмотреть, откуда доносится звук. Он был где-то за пределами моего поля зрения. Кто-то сзади помог мне подняться для того, чтобы сесть. Мне было всё равно, кто это там был позади. Мимо прошёл мужчина, чей разговор по телефону я ненароком услышал: — Одна машина скорой помощи, да. Остальные на месте терактов в центре, — он остановился недалеко от меня. — Да чёрт его знает, всех эвакуировали из этой школы. — Один остался внутри, сэр, — обратился к нему кто-то. — Подожди, — я глянул на человека в форме, а затем на женщину, убивающуюся горем. Возле неё никого не было, но она будто что-то говорила земле. Потом я снова поглядел на двоих возле себя. Полицейский осмотрел заговорившего с ним. — Всех эвакуировали. Ты вон эту слушаешь? Некто слабо кивнул головой, как мне показалось, с некоторой долей неуверенности. — Она сумасшедшая. Её сын погиб ещё год назад. Всегда она появляется на месте каких-то происшествий со своими галлюцинациями. А ведь в психушку не берут. Она, говорят, нормальная. А вот вы сами посмотрите, какая она там нормальная. Я взглянул на миссис Берман, которая то припадала к земле, то отстранялась от неё, прикладывая руки к лицу и всхлипывая. По телу прошли мурашки, мои глаза снова наткнулись на школу. Из окон валил дым, с какой-то особенной нежностью обволакивая стены. Около здания находились некоторые из тех, кого эвакуировали, кто ещё не ушёл. К этому зрелищу прибавилась толпа заинтересованных прохожих, обсуждающих что-то невероятно-страшное, придумывающих версии на ходу. Солнце выглянуло из-за туч, и тёплый луч коснулся моей ободранной щеки. Я поднял голову вверх. В небе, напевая и радуясь весне, резвились птицы. Контрастом было то, что происходило на территории школы. Сущая чернота, окрашенная в красную дымку. Хоть Ронды и не было видно... Где она, чёрт подери? Всё ведь в порядке. Всех эвакуировали. Всё хорошо. Почему-то в носу у меня стоял странный запах. Когда мой знакомый прожёг свою руку, пахло точно так. Я чувствовал запах тлеющих тел. Но ведь всё в порядке. Разве нет? Конец.