Эхо

      Шампанское приятно шипело в бокале, ненавязчивая, легкая мелодия лилась с балкона, заполняя просторную залу. Блеск позолоты и зеркал скрадывался обилием темного дерева. Беседовали негромко, сдержанно, смеялись вполголоса, смущенно прикрывая рот ладонью.       Кюхён вел неторопливый разговор с университетским приятелем, время от времени прерываясь, чтобы кивнуть знакомым. Мама с противоположной стороны залы кидала на него призывные взгляды, но он пока предпочитал их игнорировать. Все вокруг: сам этот вечер, эти люди, вино в высоких хрустальных бокалах, музыка, правильные разговоры, улыбки — олицетворяло совсем другую сторону его жизни. Ту, где айдолом быть почти стыдно. Среди этих людей можно быть на худой конец театральным актером или моделью, да и то пока позволяет возраст. А скакать по сцене, когда тебе почти 30 и пора жениться, — зазорно. В этом обществе полагалось быть банкиром, финансистом, юристом, дипломатом или хотя бы архитектором.       Искусство же принималось только высокое и, конечно, дорогое. Музыка классическая и, естественно, живая, чтобы с особым пиететом расспрашивать всех знакомых: «А вы уже видели этого молодого пианиста? Он на той неделе выступал в филармонии. Такой талантливый! Критики его хвалят».       Мир его родителей, комфортный и привычный для них, и такой чужой для него. И чужим он стал, не потому что не принимал Кюхёна, а потому что сам Кюхён отказывался его принимать. Вернее, отказался один единственный раз, когда защитил свою мечту. Родители приняли его выбор, а вот «соответствующее окружение» — почему-то нет.       Он прижал ладонь к губам, скрывая улыбку, когда представил, что бы они сказали, узнав, как он может мешать пиво с соджу, как еще недавно в редкий выходной напивался и спал в общей куче после шумной вечеринки. — Кюхён-а, — мама, наконец, устала от бесплодных попыток и подошла к нему сама, — дорогой, идем. Отец хочет тебя кое-кому представить.       Кюхён вздохнул и глянул на друга, тот понимающе кивнул и отошел. «Предатель» — мысленно поморщился он. Ничего не оставалось, как последовать за ней. — С кем он хочет меня познакомить? С очередным унылым старикашкой? Он же знает, что мне все неинтересно. — Тише, — шикнула она, ловко подхватив сына под локоть. — Он хочет познакомить тебя с девочкой. — С какой? — устало спросил Кюхён. Она широко улыбалась, то и дело вежливо кланяясь. — С очень хорошей девочкой. Положительной во всех отношениях. Добрый вечер, — очередная мимолетная дежурная фраза для знакомых и дежурная белозубая улыбка. — Папа очень дружен с ее отцом. У нее вообще чудесные родители. Мама бывшая оперная певица, папа — директор банка К*. — Ах, вот оно что… — И не нужно закатывать глаза, Кюхён-а. Да, папе пригодились бы связи с господином Воном. Он и так его поддерживает, но семейные узы это совсем другое. Представь только, сколько денег может он вложить в постройку новой академии, если станет твоим тестем. — Мама, — укоризненно отозвался Кюхён. — С каких пор поиск жены стал таким неотложным делом? И при чём здесь деньги? Пойми же, пожалуйста, я не разменная монета. К тому же еще рано.       Она резко остановилась, Кюхён по инерции сделал еще пару шагов. Мама взяла его за плечи и строго посмотрела в глаза: — Объясни мне: откуда и когда у тебя появится невеста? Где ты можешь найти приличную девушку? Возьмёшь себе переделанную куклу из новой женской группы? Да они же все полуголые не сцене пляшут! — А даже если и возьму, мама, я работаю в индустрии развлечений, а не в борделе, — он угрюмо разглядывал свои ботинки, на блестящей лаковой поверхности оказался пыльный след. — Кюхёна-а, послушай, ты ведь уже не ребенок, пора задуматься о браке. И эта девочка очень, очень, — с нажимом повторила она, — хорошая. Любовь проходит, а если человек изначально был хорошим, это никуда не денется. Любовь слишком непостоянна, чтобы полагаться на неё всю жизнь. А вот дружба, уважение, взаимопонимание… — Почему бы тогда не дать мне самому выбирать? Раз уж мы заговорили о взаимопонимании и дружбе, то… — Да-да, — она махнула рукой и продолжила прокладывать путь среди гостей. — Всё равно. Эйда стала бы очень хорошей женой. — Эйда Вон? — Да, — мама улыбнулась, не замечая перемены в его лице. Кюхён больше ничего не успел спросить, они подошли к отцу. — Дорогой, вот и мы.       Господин Чо как всегда купался во всеобщем внимании, знакомые и друзья окружали его как ученики профессора. Но стоило появиться жене с сыном, лишь по одному незаметному жесту все они растворились в толпе.       На месте остался только высокий сухощавый человек и маленькая женщина в строгом платье глубокого лилового цвета. Госпожа Вон приветливо улыбалась, тугие кудряшки задорно вздрагивали, а господин Вон наоборот выглядел так, будто жевал лимон, причем целиком и вместе с коркой. — Ах, — женщина всплеснула руками, — так это и есть ваш Кюхён? Он очень изменился, я помнила его совершенно другим! — Да, так и есть, — мама сдержанно улыбалась в ответ. Кюхён помрачнел. — Эйда, — позвала она и потянула к себе миловидную девушку в простом нежно-розовом платье, расшитом бисером. Кюхён судорожно вздохнул. — Эйда, это господин Чо, его жена и их сын — Кюхён. Вы ходили в один выпускной класс, помнишь? — Конечно, мама, — прошелестела девушка и подала ему вялую руку. — Добрый вечер. — Добрый вечер, мисс Вон, - он, чуть наклонившись вперед, аккуратно пожал прохладные пальчики. Их глаза на секунду встретились, у него по позвоночнику пробежали холодные мурашки. Ее темные волосы стали длиннее, чем раньше, а на ногтях вместо черного лака был нейтрально бежевый. Но ее темно-карие глаза, большой рот, вздернутый нос, маленький едва заметный шрам над губой остались прежними. Кюхён думал, что ее лицо стерлось из памяти, что при встрече она покажется ему незнакомкой, чужой и далекой.       Но он, черт побери, не забыл ничего, ни одной мелочи, ни одной подробности, которые ему нравились и не нравились, которые раздражали или приводили в восторг.       Она ненавидела классическую музыку и признавала только рок, говорила, что его песни сопливая попса, но, тем не менее, напевала их, плескаясь в ванной. Она никогда не танцевала, зато занималась борьбой. Эйда всегда выглядела слабой и хрупкой, но Кюхён поставил бы свою машину на то, что проиграл бы ей в спарринге. Из-за родителей она умела играть на пианино, но никогда к нему не прикасалась, зато иногда мучила скрипку.       Кюхён сжал зубы и заметил, что и она закусила губу. — Эйда, — между тем продолжала разливаться госпожа Вон, — только что вернулась из-за границы. Почти два года лишь училась и больше ничего. Совсем себя загоняла, и спрашивается, ради чего. Я столько времени заманивала ее обратно на родину, а она уперлась и ни в какую. — Вот именно, — строго подтвердил ее муж. — Ума не приложу, зачем девушке столько учиться? Ты все равно собираешься замуж. — Правда? — удивилась госпожа Чо с чуть заметным разочарованием в голосе, Кюхён опустил голову. — Да, — засияла пуще прежнего госпожа Вон. — Очень! Очень хороший молодой человек. Дипломат. И из уважаемой семьи. Сын господина Сона, сенатора.       Она чуть понизила голос: — Точно даты пока нет, но предложение уже сделано. Ждите приглашения ближе к весне.       Кюхён извинился и отошел, поспешно вернулся обратно к бару и уселся спиной к залу.       Шампанского больше не хотелось, хотелось соджу и домой. Он думал, что забыл. Прошло два года, но он всё помнил. Помнил её смех, её улыбку, что она накручивает волосы на палец, когда волнуется. Зачем они снова встретились? И как так вышло, что теперь ему некомфортно рядом с ней. Раньше им даже не нужно было говорить, чтобы понимать друг друга. Хотя и сейчас он мог не оборачиваясь точно сказать — Эйда Вон смотрит ему в спину, будто хочет прожечь в ней дыру.       Это правда, они выпустились вместе из школы, но познакомились по-настоящему гораздо позже, несколько лет спустя, на студенческой вечеринке.       Кюхён вздохнул и потер глаза. Пять лет из жизни не выкинешь.       Она стала другой, холодной, не было больше его милой, мягкой Эйды, которая так трогательно, смущаясь, заботилась о нём. Той, что всегда дожидалась его после работы, а по утра просыпалась раньше, чтобы он не чувствовал себя виноватым, если случайно её разбудит. Она готовила для него, убирала для него, он помнил, как был для неё всем. Словно Кюхён — Солнце, а она — маленькая планета, которой было бы так холодной без него.       Эйда следила за приближением Кюхёна, лицо ее было спокойно, только ладони, сжимавшие ремешок сумочки, побелели. — Белое вино, — он протянул ей бокал. — Я помню. — Правильно помнишь, — равнодушно отозвалась Эйда, но бокал приняла. Кюхён наклонился к ней и еле слышно произнес: — Нам надо поговорить. — Зачем? — она вскинула брови, натянуто, искусственно улыбаясь.       Он рассмеялся, будто Эйда сказала нечто удивительно забавное, чтобы со стороны их разговор не выглядел таким напряженным. Хотя ему казалось, еще немного и проводка начнет искрить. — Скажи, где мы можем увидеться?       От ее взгляда Кюхёну стало не по себе: — В моей квартире. Завтра. В пять. Если у тебя дела, мне все равно.       Кюхён по привычке набрал прежний пароль на замке, тот приветливо пикнул, и дверь отворилась. Странно, что она не сменила код, подумал он, рассеяно заходя внутрь.       Квартира, их квартира, которая помнила очень многое и бережно хранила их тайны, теперь была практически пуста. Без мебели она казалась просторной и светлой, полной воздуха и холода. Он прошел по комнатам, выискивая что-то оставшееся от прошлого, следы их жизни. Остались лишь неудобная бордовая тахта у окна, застеленная тонкой цветастой шалью, на стене широкое зеркало без рамы и одинокий забытый торшер.       Он заглянул в ванную и слабо улыбнулся, вспоминая, как Эйда часами могла лежать в ванной с книгой, иногда он наблюдал за ней, и тогда она игриво поднимала розовую стройную ножку из пенной воды, будто русалочка. Эта шалость не проходила даром.       Кюхён остановился у окна, серая улица, дождь бился в стекло, словно прося запустить его внутрь, в тепло. Снова подал голос замок, он обернулся. — Привет, — смущенно произнесла Эйда, накручивая локон на палец. — Давно не виделись. — Давно, — меланхолично согласился он. — Как живешь? — По-прежнему. Ты долго была заграницей? — Да, я тогда почти сразу сбежала и вернулась недавно, пару месяцев назад, — Эйда не подошла к нему, а остановилась посреди комнаты и поймала в зеркале его взгляд. — Я ведь от тебя бежала. Боялась, что снова увижу тебя — случайно встретимся или сама не выдержу и приду — и не смогу снова тебя отпустить. Я даже там несколько раз доезжала до аэропорта… Потом успокоилась. — Эйда… — Сидела в машине часами и думала, почему же мы расстались Почему ты оставил меня? Помню, что… была счастлива. А ты? — Эйда…       Она запустила руку в волосы и быстро заговорила. — Я ненавидела тебя в конце, это правда. Но почему? Почему? Мы даже не ссорились. Ты не помнишь, почему? Что с нами случилось, Кюхён-а? Может, я хотела скорее замуж? Родители и тогда меня торопили. Они ведь о тебе не знали, никто не знал. Все думали, что я одна, хотя мне было все равно, — Эйда обернулась. — Мне было наплевать, что они думают обо мне или тебе. Тебя одного мне было достаточно. Я и сейчас помню все о тебе, о твоих привычках, что ты любишь. Как смеешься, как молчишь, как злишься, как играешь, как говоришь, дышишь, двигаешься…! — Хватит! Тебя послушать, так мне вообще было всё равно, что ты чувствовала. Будто я и не замечал вовсе, что ты существуешь. Но, Эйда, послушай, это же было совсем не так. Ты же знаешь, совсем не так…       Кюхён шагнул к ней и обнял, невесомо, едва касаясь обнаженных плеч, ее холодные пальцы прочертили дорожки на его щеках. Он наклонился, чтобы поцеловать ее дрожащие губы, но Эйда прикрыла рот ладонью и покачала головой. Кюхён настойчиво подтолкнул ее в стене. Он поднял ее руки вверх, осторожно обхватив тонкие запястья, и коснулся плотно сжатых губ.       Поцелуй несмелый и полузабытый, словно эхо, долетевшее сквозь года, сквозь расстояния, но не ослабевшее. Осторожный, в одно касание, как в начале лета, когда солнце еще по-весеннему ласково, пальцами ног трогаешь воду в пруду — не холодная ли?       Вода не была холодной, наоборот, она была горячей, как кипяток, обжигающей, пузырилась и выплескивалась, как лава из жерла вулкана, обещая затопить все вокруг.       Эйда подалась вперед, обвила его шею руками, тесно прижимаясь, как будто желая раствориться в нём. — Эйда, — пробормотал Кюхён, тиская ее, лаская, грубо шаря ладонями по её телу, вспоминая, какая она есть. — Эйда.       Губы стали болезненно чувствительными, звуки исчезли, светлые стены растворились. Они вернулись на два года назад, в то время когда еще ссорили, мирились, смеялись, плакали, строили планы, кричали, занимались любовью, обижались… жили. — Нет, — умоляюще зашептала она, - Нет, не надо! Мы не можем. — Замолчи. — Нет, — Эйда оттолкнула его, воспоминания обрушились грудой обломков у их ног. — Я замуж выхожу. Ты не можешь так просто появиться снова и все вернуть. Это ведь не только твоя жизнь, но и моя. — Но ты любишь меня, как раньше, — Кюхён не мог понять, о каком замужестве идет речь, когда она, вся целиком без остатка, принадлежит ему. Кажется, он сходил с ума. — Не обвиняй меня. — Это ты ушел! — воскликнула она. — Ты оставил меня в нашей квартире разбираться с прошлым. Ты перешагнул через меня и забыл быстрее, чем дошел до лифта. Это я осталась на куче воспоминаний разгребать завалы. — Эйда, — он хотел взять ее за руку. — Думаешь, мне было легко? — Не прикасайся ко мне, — неприязненно выплюнула она. — У тебя больше нет на это права, у меня жених и свадьба через полгода. — Что он знает о тебе? Он знает, какую песню ты напеваешь, когда злишься? Или когда красишься? Что ты готовишь, если тебе грустно? Что не боишься клоунов, но почему-то боишься кроликов? — Зато я не плачу с ним, и он не уйдет. У нас будет целая жизнь, чтобы узнать друг друга. — Я просил подождать. — Ждать, ждать, ждать, — повторила она и потерла переносицу двумя пальцами. — Ждать твою карьеру, армию, подходящий возраст. Почему важна только твоя жизнь?       Эйда направилась к двери: — Зачем? — жестко спросила она, резко обернувшись. — Зачем ты позвал меня? Хочешь снова все разрушить? Одного раза было недостаточно?! Раздавить меня, как букашку? Тебе, что, невыносимо видеть меня счастливой? Кю, я два года собирала себя по частям. Мне потребовалось два года, чтобы прийти в себя, чтобы не плакать, не выть, чтобы снова начать жить.       Её голос зазвенел от гнева и слёз. — Ты оставил меня ради своей карьеры, ради своего президента, который однажды решил, что я тебе не пара. Что я не та. Просто так, в один миг он решил обе наши судьбы. Президент сказал, и ты, подумав, спокойно переступил через меня. Скажи, что ты не помнишь, как я валялась здесь, — она указала на дверь, — здесь, на пороге, и умоляла тебя не уходить! Скажи, что ты не знал, что разбиваешь мне сердце в тот момент! Или ты не помнишь такого? Не видел моих слез, не слышал, как я кричу?       Эйда судорожно вздохнула, зажмурилась, и запрокинула голову. — Я не буду больше плакать из-за тебя. Больше, нет. — Эйда, — Кюхён подошел ближе, но не рискнул снова прикоснуться к ней, — разве ты забыла, как нам хорошо было вместе? Ты помнишь, только плохое? Да, это я тебя бросил. Именно я виноват в том, что у нас всё закончилось. Не надо приплетать сюда мою работу, компанию или ещё что-то. Если уж на то пошло, то твои родители никогда бы меня не приняли. А если бы и приняли, то не дали бы забыть, что я айдол. Почему ты не слушала, когда я просил тебя подождать? Почему мы вообще не могли друг друга послушать?       Она закрыла лицо руками, став маленькой, хрупкой, почти прозрачной. — Это невозможно. Теперь я чувствую, понимаю, осознаю, как это было неправильно! Неправильно было быть твоей рабыней, неправильно было отказываться от тебя, неправильно было встречаться с тобой именно здесь, именно сейчас! Всё это так неправильно!       Они замолчали. Практически пустая квартира транслировала тишину по всему миру и сообщала об очередной любовной драме. Молчаливые заголовки кричали «Они были бы так счастливы вместе, но этому никогда не бывать. Кто же виноват?». Теперь они оба знали ответ: никто и все. Отвратительно. — Я не могу не спросить, — Кюхён облизал губы. — Понимаю, что звучит по-дурацки, после всего того, что мы тут наговорили. Но… ты не хочешь начать сначала? Вместе. Теперь уже можно не уходить и ничего не ждать, понимаешь? Теперь нам уже всё можно. — Можно, — Эйда, впервые за всё время встречи, осторожно коснулась его плеча и провели самыми кончиками пальцев до запястья. — Ты прав, теперь можно всё. Да вот только тебе надо идти в армию, а мне — выходить замуж. Тебе — радовать толпы фанаток, а мне — быть верной женой и хорошей матерью. Спасибо, что помог мне вспомнить, почему всё закончилось… и прости меня за всё. Я не могу... — Уверен, ты будешь отличной матерью, — Кюхён усмехнулся. — У тебя большой опыт. Будь счастлива, Эйда Вон. — И ты тоже, Чо Кюхён. И ты тоже, — Эйда отвернулась и направилась к входной двери. — Когда будешь уходить, закрой дверь. Теперь моя очередь бросить тебя в этой квартире.       Кюхён кивнул ей в спину. Эйда права, настала её очередь…