Время лишений

Год 174 4Э, Скайрим. Солитьюд. Закончилось всё достаточно быстро – человеческая свадьба бы ещё только входила в раж, а альтмеры уже чинно засобирались на отдых. Молодых проводили на второй этаж резиденции, где их уже ждали горничные, гости раскланивались, слуги разводили их по их покоям. Дивад быстро вычислил и хозяина Иман – высокого, худого и безликого талморца, и к своей радости понял, что ночевать он остаётся здесь, а значит, у него остаётся шанс сегодня пересечься с предательницей. Если он с ней встретится… Ведь это будет выглядеть естественно, если он проявит интерес к соотечественнице. Вежливый интерес, как зовут, откуда. Какими судьбами здесь… Это такая редкость – встретить в этом холодном краю редгарда… В просторной, заставленной массивными столами кухне было тесно и шумно от сновавшей туда-сюда прислуги, сносившей сюда грязную посуду и недоеденные блюда, ароматы еды смешивались с запахами дешёвого мыла, дыма из очага и чего-то горелого. В углу на сундуке, между стеллажом с посудой и какими-то мешками уже сидел Риалас и поглощал кусок жареной лосятины с кровью. Он приветливо помахал ушами, сделал несколько больших глотков вина прямо из бутылки и снова впился зубами в мясо. Дивад был сыт, а вот пить хотелось, однако из жидкого на столах нашлись лишь вино и вода. Дивад неуверенно потоптался, потом набрался смелости и пошёл знакомиться с фигуристой босмеркой. – Прошу прощения, ханум, – он постарался сделать так, чтобы их встреча выглядела случайной, – вы не скажете… может, тут есть что-нибудь выпить кроме воды и вина? Она поставила большую миску, на дне которой оставался варёный картофель, на свободный пятачок на столе, вытерла руки о передник и подняла усталые глаза. Полукровка, как пить дать. Слишком мягкие черты лица, неуловимо другой оттенок кожи, нет характерных для эльфов залысин на лбу. – Вы бард, – узнала она его и неожиданно искренне улыбнулась. – Конечно, есть много напитков. Вы, наверно, чаю хотите? Дивад замер. – Почему вы спросили про чай? – Вы редгард, – снова улыбнулась она, – а редгарды, как и альтмеры, я знаю, любят чай. Вы подождите, я заварю вам. – О, не стоит беспокоиться, – смутился Дивад, – я могу и соком обойтись. – Мириам, – босмерку дёрнула другая служанка, промчавшаяся мимо с полным подносом пустых чашек, – тебя твоя хозяйка требует. Мириам. Бретонское имя. – Иду, – кивнула она и виновато повернулась к Диваду: – Простите. – Конечно, я понимаю. Она убежала, предварительно показав ему, где лежат травы. Он покопался на полке, выбрал чайный сбор, заварил его в большой кружке, подсластил яблочным вареньем и пошёл в угол к Риаласу. Голова гудела, думать не хотелось, поэтому Дивад, сидя на сундуке и прислонившись спиной к холодной стене, мелкими глотками пил горячий напиток и меланхолично наблюдал за служанками. Постепенно толкотни стало меньше, грязную посуду собрали всю, и теперь посудомойки разливали по большим ушатам горячую воду, собираясь её мыть. Кухню заволокло паром. Один раз он заметил Мириам – она прибежала, сноровисто собрала на поднос какие-то блюдца, чашки и салфетки и куда-то это понесла. Два раза появлялась Иман и тоже уходила с полным подносом. Во второй раз Дивад позволил себе проводить её взглядом, оценить хорошо поставленную походку от бедра и плавный ровный шаг. Явно учили её красиво ходить – впрочем, знатных девушек обычно учат походке и манерам. Выпив чай, Дивад пошёл к служанкам с вопросом, нельзя ли чего-нибудь из вкусностей взять с собой. Задёрганные девушки сначала послали его подальше, но потом, узнав в нём музыканта, сменили гнев на милость и попросили поиграть для них. – Я не знаю босмерских песен, – виновато развёл руками молодой воин, – а из бретонских помню только «Каравеллу». – Сыграйте что-нибудь другое, – попросила незаметно подошедшая Мириам, отставляя стопку пустых чашек, – мы не привередливые. – Альтмерское? Служанки, столпившиеся вокруг него, едва заметно поморщились. – Альтмерского сегодня было выше крыши, – озвучила всеобщую мысль бретонка со сбившейся на затылок косынкой. – Давайте нордское, или имперское. Или какое хотите. Дивад поднялся в пиршественный зал, нашёл лютню, уже убранную в чехол, и вернулся на кухню, где расположился на одной из скамей. Девушки подтянулись ближе к нему. Юноша тронул струны и прислушался. Что им играть? Это служанки, в основном молодые девушки, а девушкам играют про любовь… Вспомнилась печальная баллада о Хельги и Сигрун, но пальцы помимо его воли взяли мажорный аккорд, а в голове зазвучали полузабытые слова имперской песенки, где девушка выговаривает своему возлюбленному, почему он опоздал на свидание, а парень оправдывается, придумывая разные забавные отговорки. Эту песню каждый год пели девушки Танета на праздник Адурос Нау[38], потому её слова и мотив отложились в памяти Дивада. Первые два куплета он спел, невольно чувствуя, что от беззаботной песенки ему самому становится веселее, и тоскливое впечатление от талморской свадьбы понемногу отступает. Третий куплет подхватила та самая чернявая бретонка, что подливала вино молодожёнам, а за ней осмелели и остальные и принялись подпевать, пусть иной раз и невпопад. А когда песня закончилась, одна из босмерок попросила нордское «Ты ж меня обманула, ты ж меня подвела», но когда Дивад начал, выяснилось, что все поют по-разному – он своим острым слухом уловил как минимум три версии. Все посмеялись, начали заново, опять запутались, снова посмеялись и принялись выяснять, чем тексты песни отличаются друг от друга. В результате самым интересным признали «В фредас ты мне говорила – поцелуешь меня в рыло», которого Дивад раньше не слышал. Потом наступил черёд «Ой, хотела ж меня мать за скайримца замуж сдать», затем бретонки затянули имперскую песню про парня, который идёт на свидание к девушке, преодолевая многочисленные шуточные препятствия. А потом Иман, как раз вернувшаяся на кухню, игриво спросила, знает ли он хаммерфельскую «Эмину». – Как не знать, – Дивад размял пальцы, глазами шаря по столам, не найдётся ли там чего попить. – Конечно, знаю. Только она на редгардском, а его вряд ли кто здесь понимает, кроме нас… Девушки, хорошие, – попросил он, – можно мне попить чего?.. – Ой, – всплеснула руками Мириам, вскакивая со скамьи, – я же чаю обещала. Сейчас сделаю. – Ты что – поить его этой бурдой? – возмутились другие служанки. – Давай мы тебе вина нальём, певец. – Не надо вина, – замотал головой Дивад, – я… Мне лучше играть на трезвую голову. – А иначе что? – Иман призывно качнула бёдрами. – Иначе я фальшивить начну, ханум, – серьёзно ответил молодой воин, заставив себя лишь мазнуть по ней взглядом. – Вы же не хотите, чтобы у меня начал заплетаться язык, а пальцы путаться в струнах? – Можно подумать, ты столько выпьешь, – хихикнула одна из босмерок, выставляя на стол кувшин яблочного сока, блюдо с кусками торта и корзинку с разномастным печеньем, оставшимся со свадьбы. – Угощайся, певец. Или тебе чего посерьёзнее? – Не стоит, я сыт. Пока Мириам заваривала чай, девушки забросали его пожеланиями, что они ещё хотят услышать, в итоге за следующие часа два он спел, наверно, все песни о любви, что знал, да и что не знал – тоже: девушки напевали ему мотив, он на слух подбирал мелодию и аккомпанировал им. Заказов было много, больше, чем он физически мог спеть, и он сознательно игнорировал просьбы Иман, делая вид, что то не слышит её, то не знает такой песни, то песня ему не нравится, а вот просьба вон той милой ханум выглядит интереснее. Исчезло гнетущее впечатление от свадьбы по расчёту, отступила серая рутина прислужнических будней, горы недомытой посуды и до сих пор не убранный пиршественный зал, потому что горничные, которые должны были его мыть, услышав, что на кухне поют, побросали тряпки и прибежали сюда. Кто-то в проходах между столами даже начал приплясывать, потом бретонки, а с ними и Мириам, сплясали ему народный бретонский танец, Дивад подыграл, плясать пошли и босмерки. А когда танец закончился, Дивад запросил пощады. – Помилосердствуйте, – взмолился он, – дайте передохнуть. – Да как бы пора уже и закругляться, – заметила Корисара, стоя у входа в кухню. – Нам до завтра ещё пьесу выучить. Я, конечно, понимаю, что тебе тут хорошо… – Да, в самом деле, – вздохнув, согласилась Мириам, – уже поздно, а вам далеко идти. Да и нам ещё убирать и убирать. – Я оторвал вас от работы, – Дивад почувствовал угрызения совести. Ему-то только дойти до Коллегии и завалиться спать, а служанкам ещё и убирать, и посуду мыть. Девушки засмеялись: – Работа не волк, – просветила его одна из босмерок, – в лес не убежит. – Если ты захочешь ещё когда-нибудь нас от работы отвлечь, – поддержала её чернявая, – мы с радостью отвлечёмся. – Да, – согласились с ней остальные девушки, – у нас редко случается что-нибудь весёлое. – Давай я тебе еды соберу, – вспомнила Мириам, – а потом ты сыграешь что-нибудь напоследок. – А будет время – заходи к нам. Мы тебя всегда накормим. – А разве вы тут живёте? – вполне естественно удивился Дивад. – Я думал, из посольства на свадьбу приехали. – Так оно и есть, – закивали служанки, пакуя ему лосятину с хлебом, картошкой и какими-то салатами. – Мы почти все из посольства. Но пару дней мы ещё здесь будем – талморцы какие-то свои вопросы решают. – Не обещаю, что получится, – честно признался Дивад, – но я постараюсь. Надо – пока Иман здесь. В идеале нужно попытаться завязать с ней знакомство, но как это сделать? Точнее, как это сделать так, чтобы не выдать своего интереса к ней? Сегодня он, пожалуй, переборщил с игнорированием её, это надо будет исправлять. А может, не надо? Главное, держать её в поле зрения – зимой этого достаточно. Но весной нужно будет знать и о её передвижениях, а для этого придётся хоть немного общаться с ней… – Вот, держи, – Мириам сунула ему в руки объёмный мешок. – И сыграй нам, пожалуйста, что-нибудь напоследок. Дивад отдал мешок Корисаре, присел на скамью и взял лютню. Размял саднящие подушечки пальцев, опустил голову, прикрыл глаза и попытался услышать, что нужно сыграть. Вспомнился его последний праздник Адурос Нау – вечер, на небе уже проступают низкие тёплые звёзды, к воткнутым в землю шестам привязаны факелы, ритмично бьют барабаны, и молодёжь пляшет: юноши с одной стороны от линии факелов, девушки – с другой, то приближаясь нестройной шеренгой к черте, то отдаляясь от неё. Неженатым и незамужним юношам и девушкам нельзя танцевать вместе, можно только около разделительной линии на мгновение прикоснуться друг к другу пальцами. И он, Дивад, пляшет с остальными парнями, и каждый раз, приближаясь к факелам, нетерпеливо выискивает глазами Акорити. Она далеко, прикоснуться к её пальчикам не получится, но всё равно, один вид её чёрных кос под сбившимся покрывалом и разгорячённого счастливого лица заставляет быстрее биться сердце, а на душе становится легко и радостно. Шеренга парней снова откатывается от факелов назад, в сгущающуюся ночную темноту, но перед глазами стоит счастливая улыбка Акорити, и кажется, что перед ним лежит весь мир, что низкое небо не над ним, а под ним, и он летит в необъятном пространстве звёзд, бесконечный, как Этериус… Пальцы легко коснулись струн… Где-то там, внизу, беззаботно пляшет молодёжь, а вокруг кружат свой вечный хоровод звёзды, жарко дышит Магнус, благословляя своими лучами весь мир, а сердце заходится от переполняющих его любви и счастья – счастья безграничного, почти осязаемого. Катится вокруг Мундуса Нирн, бьёт по листьям огромного дуба косой дождь в золотых лучах солнца, грациозно поднял голову олень, в вечном сумраке валенвудских джунглей ползёт, шурша чешуёй, пёстрая змея. Потом лес сменяется полем, где под лёгким ветром волнами ходит спелая пшеница, а к добротному каменному дому прилепилось семейство подсолнухов, повернувших свои зреющие семечки солнцу. В невидимой вышине заливается жаворонок, поскрипывают лопасти мельницы, и убегает вдаль узкая мощёная дорога. И наполняет душу бесконечное и безначальное счастье. Счастье звенит в падающих каплях дождя, цокает в перестуке оленьих копыт, тренькает, когда стрела срывается с тетивы, шелестит с пшеницей под ветром, заливается жаворонком в синей лазури полуденного неба и вместе с подсолнухами провожает солнце в его вечном пути по небу… Когда он закончил, в полутёмной кухне долго стояла тишина, а вместо неубранных столов и гор немытой посуды, казалось, золотится в лучах солнца дождь, да колышется под ветром спелая пшеница. И обнимает своё семейство папа-подсолнух… Корисара молча подошла, вынула из его рук лютню, взяла под локоть и подняла его со скамейки. И только когда они уже обувались в тёмной холодной прихожей, освещённой парой толстых догорающих свечей, их нагнала Мириам. – Ты… – девушка несколько раз открыла и закрыла рот, не в силах ещё вымолвить ни слова. – Знаешь, – она сглотнула, – когда я жила с родителями недалеко от Камлорна, у нас был дом… И знаешь, около нашего дома росли подсолнухи, и я всегда, когда была маленькой… Мне казалось, что это семья, я каждый год смотрела, кто у подсолнухов папа, кто мама, а кто малыши… Дивад только сейчас обратил внимание, что на её переднике вышиты подсолнухи. – Приходи ещё, – попросила Мириам, – хоть на немного. Хотя бы раз. – Хорошо, – неожиданно сиплым голосом пообещал Дивад. На улице метель утихла, расчищенная днём дорожка снова по колено была заметена снегом, тихо падал мелкий снег, и не было видно ни зги – только перед глазами сыпали снежинки, а весь остальной мир тонул в долгой северной ночи и скрипе снега под ногами. – Знаешь, – сказала неожиданно Корисара, не глядя на него, – ты играл босмеркам и бретонкам. Но там была и редгардка. Ты ничего ей не сыграл. В твоей последней игре для неё ничего не было. … Пляшет в живом свете факелов беззаботная молодёжь. И не все из них доживут до своего следующего Адурос Нау… – Не пришло для неё, – покачал головой Дивад, сам только сейчас осознавший этот факт. – Я играл то, что приходило, а для неё, – он снова покачал головой, – ничего не было. Они прошли ещё с сотню шагов. – Я видела её лицо, когда ты играл, – снова заговорила альтмерка, вытаскивая ногу из наметённого посреди улицы сугроба. – У всех босмерок и бретонок на лицах было счастье, а у неё… Она словно ждала, что и к ней придёт счастье. Она всю мелодию его ждала. И не дождалась. Ты не видел, но она плакала, когда ты закончил. Счастье… Какого ты хочешь счастья, Иман ан-Нури, после того, что ты сделала? _______________________________________ [38] Адурос Нау – редгардский праздник, отмечается 28 числа месяца Восхода Солнца, прославляет весну и земные желания.