Уроки игры на гитаре

Каждый день после лекций Том шел пить кофе в кафетерий у кампуса. Он бы делал это по утрам, но тогда пришлось бы вставать на час раньше, а студенческая жизнь требовала ложиться очень поздно. По вечерам он обычно зарывался в учебники или отправлялся на подработку. Первый месяц новой для него жизни дался Тому нелегко. Надо было менять привычки, научиться самому следить за обедом, наличием туалетной бумаги и будильником. После жизни в родительском доме самостоятельная жизнь требовала очень большого количества сил и энергии. Постепенно, однако, все пришло в норму, и жизнь стала не только самостоятельной, но и рутинной. Временами Тому было просто скучно. «Нужно обзавестись подружкой или хотя бы хобби», — решил он. «Учу играть на гитаре. Комната 1313. В любое время ночи», — значилось в крошечном объявлении на доске в кафетерии. Том аккуратно снял объявление и сунул в карман. На гитаре он играл еще в школе, но перед поступлением в университет пришлось забросить музыку и сосредоточиться на зубрежке, а теперь вот он готов был продолжать — и такая удача! Нужно только забрать гитару из отчего дома… Родители и учителя в школе запугивали Тома: в университете будет сложно, там тебе спуску не дадут и прочее, что говорят нерадивым школьникам в подобных случаях, — но, как выяснилось, хоть учеба и требовала немалых сил и времени, сама студенческая жизнь казалась веселой и неформальной. Пока еще, правда, в неформальной части Том мало участвовал — просто не удавалось найти что-то, что бы сильно его зацепило… Одним словом, отказываться от учителя игры на гитаре Том не собирался, хотя «любое время ночи» и показалось ему странным. В выходные Том съездил к родителям, забрал гитару и часов в десять вечера понедельника постучал в дверь комнаты 1313. Открыло ему нечто. У «нечто» были длинные спутанные светлые волосы, темные очки и розово-леопардовый спортивный костюм. В зубах у него тлела сигарета, а в руке он держал почти пустую бутылки виски. — Чаво? — поинтересовалось «нечто», убрав с лица волосы и окинув гостя пристальным и совершенно трезвым взглядом. — Я по объявлению… — растерянно пробормотал Том. — Уроки игры на гитаре… — Ага. Заходь. Комната выглядела еще более чудно, чем ее обитатель. Том никогда не был чистюлей, но бардак в этой комнате поразил его своим размахом. Над кроватью висела фотография самого хозяина комнаты, но с пририсованными мушкетерскими усами и кошачьими ушами. На полу — розовый пушистый ковер, видавший лучшее (и более чистое) время, с винными пятнами. Стол, полки, пол и кровать завалены дисками, запасными струнами, гитарами, нотными листами, предметами гардероба и еще какой-то ерундой. Ноутбук и одна из гитар тоже были розовые. Много розового и много барахла. — Любишь розовое, да? — не удержался Том. — А чё? Садись прям на пол. Я — Чачамару, кстати. Можно Чача или Ча. А ты? — Том. Чача широко улыбнулся, и Тому показалось, что в комнате стало как будто светлее. — Ок. Все формальности улажены. — Он улыбнулся еще шире. — Дашь свою детку посмотреть? — добавил Чача, указывая на гитару, висевшую у Тома на плече. Том кивнул и подал Чаче гитару. — Бревно со струнами, но… — начал было он. — Да нормальное бревно, — отрезал Чача. — Ты уже учился раньше? — Да. Забросил, правда, из-за учебы… — Слушай, хватит оправдываться и мямлить. Терпеть этого не могу. — Какое-то время он был полностью сосредоточен на инструменте. Потом поднял взгляд на своего нового ученика и произнес: — Значит так. Гитара расстроена. Урок первый. Настройка гитары. С этого урока все и началось. Чача оказался первоклассным гитаристом, местной звездой и просто отличным парнем. Он играл в группе и учился на последнем курсе («Ой, чувак, да кто на последнем курсе учится вообще!»), умел и работать, и веселиться и рад был любому, кто готов разделить с ним его главную страсть — музыку. Когда он успевал спать и есть — для Тома было загадкой. Людей, с такой страстью отдающихся делу (музыке, конечно, а не учебе), Том еще не встречал. Его родители всю жизнь просидели в скучном офисе, выполняя скучную работу. Том и музыкой-то стал заниматься, чтобы не унаследовать эту рутину и не потонуть в ней. Так как Том уже кое-что умел, Чаче оставалось только заваливать его полезными советами и параллельно учить новому. Занятия всегда проходили весело. Чача относился ко всему с юмором, много шутил; даже если ему приходилось делать замечания по поводу ошибок ученика, делал это спокойно и легко, со спокойной улыбкой на лице. Иногда они играли вместе что-нибудь, — просто так, для удовольствия; болтали и выпивали; иногда шли на вечеринку или на концерт, в гости или шататься по городу. Постепенно Том стал замечать, что ему хочется не просто заниматься игрой на гитаре или тусоваться, а стать для своего наставника чем-то более значимым, чем «чувак» и «я его тут учу кое-чему, но он и сам уже все умеет». Подражая Чаче, он стал отращивать волосы, полюбил розовое и леопардовое. Том сам себе удивлялся. Подобного с ним раньше не случалось. Это было какое-то… колдовство, наваждение… Том не знал, что с этим делать. «Ну, не втрескался я в него? — спрашивал он у себя, когда оставался один. — Он же… парень. Хотя с такой шевелюрой, в розовой футболке и с макияжем… Но все-таки…» Чача всегда и со всеми был доброжелателен и с новыми знакомыми обращался так, будто они знакомы сто лет. Что называется, душа компании. Причем любой компании. Тому казалось, что для Чачи все свои, весь мир для него населен друзьями, собутыльниками, приятелями и приятельницами, просто хорошими людьми. Вряд ли, конечно, он был так уж прост, но впечатление он производил человека легкого и светлого. Том ни разу не видел, чтобы Чача злился, хотя резкие слова с его уст слетали довольно часто. Чача был родом из Кансая, и в его речи иной раз звучали слова его родного диалекта, и иногда Тому было сложно его понимать. И это почему-то делало его еще более привлекательным. Чача же, в свою очередь, взирал на своего кохая, наблюдал за его изменениями и ума не мог приложить, чего этого паренька так колбасит. Вообще-то, за время учебы Чача имел некоторое количество романов и увлечений разной степени тяжести, и среди этих счастливчиков бывали и девочки, и мальчики, — так что, чего это парень никак к делу не перейдет, он понять не мог. Так и хотелось иногда подойти к нему, взять в горсть его отросшую шевелюру, приблизить свое лицо к его и спросить: «Ну, какого ты так тормозишь, а? Хочешь — давай!» Но наблюдать за метаниями первокурсника было очень забавно. К тому же было что-то в этом неоперившемся птенце весьма привлекательное. И даже явное подражание сэмпаю не умаляло впечатления. «Птенец» только-только съехал от родителей и впервые в жизни остался один. И еще ни разу не влип в неприятности, не подсел на наркотики и не умер с голоду. Том был умным, начитанным, разбирался в музыке, учиться пошел по призванию, его чувство юмора совпадало с Чачиным… Короче, Чаче Том нравился, но давать себе волю он пока не собирался: уж больно было интересно наблюдать за метаморфозами Тома, — и он делал вид, что ничего не замечает. Постепенно эта игра стала привычной для обоих: Том делал вид (даже перед самим собой), что ничего такого не происходит, а Чача делал вид, что ничего не замечает, и наслаждался. Это было странное время — для Тома, конечно, не для Чачи. Том вряд ли смог бы сказать, что именно его привлекает в Чачамару. Шикарные волосы; тонкие, ловкие пальцы гитариста (всегда безупречный маникюр), идеальные брови, тонкие притягательные губы… Было ли в нем хоть что-то, что не привлекало? У Тома ответа на этот вопрос не находилось. Между тем, время шло, приближалось лето, а вместе с ним и летние каникулы. Многие студенты собирались домой, навестить родителей или на отдых в горы или к морю. У Тома планов пока не было. Он мог бы съездить к родителям, но его это не прельщало; на поездку с шумной толпой таких же студентов не было денег. В общем, планов не было. Бесплановые студенты оставались в кампусе. Как-то Том и Чача сидели за поздним обедом в том самом кафетерии. Болтали, как обычно, о ерунде, и разговор зашел о том, что витало в воздухе, — о каникулах. — Каникулы скоро. Ты как, остаешься здесь или домой поедешь? — спросил Том. Чача на несколько секунд задумался. Отхлебнул кофе. Привычным жестом откинул прядь волос с лица. — Честно говоря, — сказал он, — я думаю остаться в кампусе. А ты? — Я пока не знаю. Может, к родителям загляну. Или тут останусь. — Оставайся с нами, — предложил Чача. — У нас, кстати, несколько выступлений во время каникул, а второй гитарист уезжает, и нам бы не помешала замена, честно говоря. — И заработать можно? — На бухло хватит. — Я ваших песен не знаю, — засомневался Том. — А что, у тебя руки отвалились с нашего последнего урока? Или склероз напал? Выучишь, не парься. На том и порешили. До этого момента гитарист-первокурсник никогда не задумывался о том, зачем ему учиться музыке, хочет ли он играть в группе и т. д. Предложение стать вторым гитаристом в Чачиной группе, пусть и на несколько вечеров всего, заставило его задуматься. И впервые со всей ясностью вдруг мелькнула в голове мысль о том, что Чача-то заканчивает учиться уже в этом учебном году. Будут ли они общаться дальше? Если Том останется в группе, то будет шанс остаться друзьями и после выпускного. Последнее обстоятельство особенно почему-то грело душу. На репетициях много пили и очень много работали. Чача требовал в три раза больше, чем на уроках. Том левую руку чуть не в кровь стер. Иногда после репетиций он поднимался в комнату к Чаче выпить и поболтать, отработать кое-что, а после был или слишком пьяным, или слишком уставшим, чтобы спускаться к себе на пятый этаж. Чаще всего с ними оставался кто-то еще из группы, но бывало и так, что они оставались наедине. Что-то такое повисало в прокуренной комнате, когда они вдвоем сидели на полу и допивали остатки пива или просто разговаривали. Чача знал миллион интереснейших историй, которые якобы произошли с ним, его другом, родственником или бывшим одноклассником, а иной раз и со всеми сразу. Том не мог похвастаться таким жизненным опытом или такой богатой фантазией, и ему оставалось только слушать и смеяться. И еще — наблюдать, как Чача с растрепанными мокрыми волосами, в одном полотенце, готовом вот-вот сползти вниз, выходит из душа. Это зрелище было не для неокрепшей юной психики. Обладатель этой самой психики неумолимо краснел и старательно прятал глаза и делал вид, что его тут вообще нет. Чача любил покрасоваться и прекрасно знал, какой эффект производит на окружающих. Он был красив и прекрасно знал об этом. И догадывался, что его новый приятель по группе дыхнуть лишний раз боится, когда смотрит на него. Это было мило. Напрягало, правда, что Том в такие моменты терял дар речи и интерес к разговору и ложился спать, а в особо острых случаях — уходил все-таки к себе в комнату. Иной раз так и хотелось подойти и спросить: «Тебе что, тринадцать? Что ты так жмешься?». Сам Чача, впрочем, не торопился расставлять точки над i и делать шаги по направлению к новому витку отношений. Он многим нравился и обычно охотно ввязывался в очередной роман, не мучась терзаниями и сомнениями. Жизнь была прекрасна, легка и замечательна, а любовь и секс (особенно секс)  — отличный способ в этом убедиться. Но с Томом все было несколько иначе. Он явно сам не совсем (или — совсем не) понимал, что происходит в его порыжевшей голове, и накидываться на него было бы попросту неэтично. Хотя иногда очень хотелось… Подошли долгожданные каникулы, кампус опустел. Остались только самые бедные, самые ленивые, те, кто сдавал хвосты, и те, кто не хотел видеть собственных родителей. Поскольку на лекции ходить было не нужно, репетиции длились буквально с утра до ночи. Им предстояло выступление на фестивале в крошечном клубе, у них было всего три песни, но выложиться надо было на все сто процентов. «Иначе, — поучал Чача, — и выступать смысла нет. Мы, конечно, начинающие, но нам нужно быть лучше, чем все другие начинающие рок-группы». Хотя Тому было, в общем-то, все равно — это же не его группа, — но противиться такой волне энтузиазма было невозможно. Подводить Чачу тоже не хотелось. — Волнуешься? — был вопрос вечером перед концертом. Они только что вернулись с репетиции в комнату Чачи и, как и почти всегда, пили пиво и разговаривали. Том действительно волновался. Он никогда еще не выступал на сцене и очень боялся провала. — Есть немного, — признался Том. — Я никогда раньше на сцене не играл. — Что, даже в школе не выступал? — Не приходилось. — Том немного помолчал. — А ты? Ты не нервничаешь перед выступлением? — Если честно, — после минутного молчания ответил Чача, — то я терпеть не могу выступать. Ну, то есть… Это круто и все такое. Но я не люблю думать о том, что там, в зале, и сколько еще вон та девица будет дымить сигаретой прямо в лицо вокалисту, или кому именно другая девица собирается кинуть лифчик. Я знаю, что я крут, что всем нравится моя музыка, но… Потому что на сцене есть только я и она. — Она? — переспросил Том. — У тебя есть девушка? — Ты что, дурак? Она — это гитара. — Чача рассмеялся. — Я тебе не говорил, что в детстве меня усадили за пианино? — Не помню такого… Но ты же не играешь на пианино? — Чутка играю. Не суть. Короче, пианино — это для зануд и девчонок, решил я, а потом стащил у брата гитару. Получил по шее, правда, но оно того стоило. — То есть… Из всех людей в мире ты больше всего любишь свою гитару? — И ненавижу пианино. Слушать люблю, когда хорошо играют, а так — нет. Они немного помолчали. Потом Чача спросил: — А ты почему начал играть на гитаре? — Пытался не сойти с ума от скуки. Мои родители всю жизнь занимались тем, что ненавидели, а дома говорили только о работе. Ну, или спрашивали, почему я так плохо учился. Я не хотел утонуть в рутине, как они, и нашел себе что-то такое… что-то мое. — Понимаю. — Вот. А гитару я выбрал потому, что парень с гитарой смотрится круто. Пока к поступлению готовился, пришлось забросить… — Да, смотришься ты круто. Чача вдруг дернул Тома за руку и притянул его к себе. Коротко чмокнул в губы и отпустил. Поднялся и объявил, что собирается спать, что гость может остаться, если хочет. Гость, однако, так смутился, что даже не ответил, а просто ушел — даже попрощаться забыл. «Ну, а чего я ждал-то? — сказал про себя Чача, когда за Томом закрылась дверь. — Он теперь дня три шарахаться, небось, будет от меня… Но уж больно трудно было удержаться…» Том действительно ужасно смутился и растерялся. Он давно уже подозревал, что его привязанность к Чаче отличается от привязанности к другим друзьям-приятелям. Определенные реакции собственного тела тоже наводили на мысли… Но додумать эти мысли, назвать вещи своими именами и признаться себе в том, что втрескался… в мужика, не хотелось. И вот на тебе, пожалуйста. Чача его поцеловал. Не взасос, конечно. И вообще, это было похоже на детсадовский поцелуй. И все же… Все же это было. Чача его поцеловал. Сам. Что теперь? Шарахаться от Чачи Том, разумеется, не собирался. Но как себя вести после такого поворота событий? На другой день они встретились уже перед самым концертом. Клуб был крошечный. Тесная гримерка, прокуренное помещение, целая куча молодых перспективных и не очень групп, групп более известных и парочка непонятно как попавших туда знаменитостей. В гримерке дым стоял — хоть топор вешай. Все разговаривали так, словно сто лет знакомы, хотя виделись первый или второй раз в жизни. Атмосфера была самая дружеская и основательно пропиталась табачным дымом и алкогольными парами. Группа выступала в середине программы, и времени для подготовки было достаточно. Других тоже интересно было послушать. Чача притащил Тома к краю кулис, где они простояли довольно долго. Оба чувствовали некоторую неловкость от такой близости: вчерашнее происшествие не изгладилось из памяти. В полумраке Том не видел выражения на лице друга, но почему-то ему казалось, что тот выглядит очень серьезным. О вчерашнем они не заговаривали; Том и вовсе предпочитал думать, что ему померещилось. Но вот Чача осторожно нашел его руку, скользнул пальцами по пальцам. Едва уловимое прикосновение. Скорее всего, пытался убедить себя Том, чисто случайное. Щеки, однако, будто огнем опалило. Горло сжалось. Но он сумел овладеть собой. Чача положил руку ему на плечо. «Нам уже скоро. Айда». Во время выступления Том пытался иной раз поймать взгляд Чачи, но тот был слишком сосредоточен на своей партии. («Есть только я и она», — вспомнил Том.) Том тоже старался не отвлекаться на постороннее, но мысли в голове крутились одна интереснее другой. Например, Том с совершенно искренним любопытством, будто бы глядя на ситуацию со стороны, гадал, что будет дальше. Еще он думал о том, что после концерта они вернутся в кампус и, скорее всего, останутся вдвоем… Или нет? Кто знает, не соберется ли толпа и не понесет ли самого Чачу куда-нибудь? А еще очень пугала мысль о том, что он сейчас может ошибиться… После выступления часть группы осталась досматривать концерт, часть отправилась в ближайший бар. Другая же часть — в лице Чачи и увязавшегося за ним Тома — решила, что лучше для разнообразия выспаться. Клуб находился недалеко от кампуса, примерно в получасе неторопливой ходьбы. Ночь стояла жаркая и тихая. На следующий день всем честным горожанам предстояло выходить на работу, и прохожих в столь поздний час почти не было. За весь долгий, странный для Тома день это был первый раз, когда они остались совсем одни. Чача дымил сигаретой, размахивал руками и делился впечатлениями о выступлении — своей группы и других. Том от него не отставал. Ему было хорошо и легко. Где-то в виске стучала мысль о том, что неплохо бы было, наверное, сейчас, пока вокруг такая чудесная тихая ночь и пустая улица, повторить вчерашний поцелуй — или хотя бы взять Чачу за руку; но мысль эту он пока близко к себе не подпускал. Ужасно было бы сделать шаг навстречу и получить в ответ недоумение или смех, или — попросту в морду. Мало ли что бывает в алкогольном пару и в темноте кулис! Может, Чача ничего такого в виду не имел, а Том накинется на него, и окажутся оба в совершенно дурацком положении. И дружбе конец. «А что, — послышался где-то в черепушке внутренний голос, — ты бы хотел продолжения?» — «А почему нет? — ответил Том сам себе. — В наше время это даже почти нормально…» — «Так он тебе нравится?» — «Наверное. Да». Том вдруг заметил, что стоит. Видимо, этот короткий внутренний диалог отвлек его от движения. Чача тоже остановился и вопросительно взглянул на Тома. — Ты что? Не зависай! Ты ж не компьютер. — Я что-то задумался, прости, — пробормотал Том. — Дай сигарету? Не сговариваясь, они решили немного посидеть. Расположились на ступеньках перед каким-то магазинчиком. Чача выудил откуда-то две серые банки пива. Одну протянул Тому. — Спасибо. Не понимаю, откуда ты их все время достаешь. Чача улыбнулся и почему-то потрепал Тома по волосам, как ребенка. — Учишь тебя, учишь… А ты никак не запомнишь, что чехол, он не только для гитары нужен. — Я это постараюсь учесть на будущее. Посмеялись. Помолчали. Закурили еще. Уходить не хотелось. Немного клонило в сон, но так приятно было сидеть рядом, наслаждаться тишиной ночи… Чача внимательно поглядел на Тома, будто бы собираясь о чем-то спросить или что-то сказать, но отвернулся, как только Том поймал его взгляд. Чача неожиданно для себя понял, что ужасно смущен близостью Тома. Это было непривычно и неправильно. Он давно привык к Тому; они часто бывали наедине… Что-то с этим надо было делать. Чача не нашел ничего лучше, как «случайно» сжать руку Тома. От неожиданного прикосновения Том едва заметно вздрогнул. Там, у кулисы рок-клуба, в темноте, прикосновение могло быть случайным, но теперь вряд ли можно допустить такую мысль. Том в ответ сжал руку Чачи. Несколько минут они так и сидели — молча, держась за руки, и не глядя друг на друга. И обоим было до странности спокойно и легко. — Я бы вечно так сидел, — проговорил Чача, осторожно высвобождая руку, — но очень хочется курить, и мне для этого нужны обе руки. Том с демонстративной неохотой разжал пальцы. Дождался, когда Чача прикурит и сделает первую затяжку, и выхватил у него сигарету, затянулся и вернул ее обратно. Чача принял ее, потом — отдал Тому. Пока сигарета неумолимо уменьшалась, лица у обоих были торжественные и серьезные. Если бы кто-нибудь их увидел, решил бы, скорее всего, что это — какой-то странный ритуал сакральной важности. Когда сигарета дошла до фильтра, Чача швырнул ее в темноту; обнял Тома за плечи и поцеловал — на этот раз по-настоящему. — Что теперь? — спросил Том, довольно улыбаясь и норовя снова поймать Чачины губы. — Ну… — Чача чмокнул его у губы. — Мы можем сидеть тут до второго пришествия или до того, как придет владелец магазина… — Или? . — Или мы можем вернуться ко мне и провести время как обычно, только без того, чтобы делать вид, что мы слепые, глухие и бесчувственные. Еще есть вариант лечь поспать. Уж больно день насыщенный выдался. — Честно говоря, — засмеялся Том, уткнувшись Чаче в плечо, — я бы выбрал последнее. Чача согласно кивнул, осторожно высвободился из объятий и поднялся на ноги. Том тоже встал. До кампуса оставалось совсем немного, но торопиться обоим почему-то не хотелось. Они то и дело останавливались, чтобы поцеловаться или закурить, или даже — совместить эти два взаимоисключающих процесса. Когда они добрались, наконец, до кровати и легли спать, за окном уже было светло. «Долго ж мы гуляли, — подумал Том. — Хорошо, что завтра никуда не нужно идти». Он еще теснее прижался к Чаче, тот крепче обнял его и поцеловал в макушку. — Чего тебе не спится? — сонно пробормотал Чача. — Ты вроде жаловался, что на ходу засыпаешь? — Я сплю, — отозвался Том. — Просто… Он извернулся и поймал губы Чачи. Чача мгновение помедлил, не торопясь отвечать на поцелуй сразу. Потом все-таки поддался на весьма красноречивые уговоры. Когда они наконец-то по-настоящему заснули, день полностью вступил в свои права. Проснулся Том к вечеру. Первой его мыслью было, что все случившееся ему приснилось, и он с сожалением вынырнул из этого прекрасного сна. Обнаружив же рядом с собой неоспоримое доказательство реальности происходящего, Том испытал чувство, в котором смешались радость, удивление и тревога. У него возникло ощущение, что вся его жизнь разделилась теперь на «до» и «после». Как бы теперь они оба ни повели себя, что бы между ними ни случилось, произошедшее стало началом чего-то совсем нового для обоих. Это пугало немного: все-таки раньше с Томом подобного не случалось. И в то же время он радовался, потому что кончилась мучившая его так долго неопределенность… Он вспомнил, как Чача вчера (сегодня?) сказал о том, чтобы «провести время как обычно», и стало совсем легко и просто. Конечно, теперь все будет несколько иначе, но все равно — так же, потому что у них с этой минуты больше, а не меньше общего. Разобравшись таким образом со всеми страхами и сомнениями, которые было подкрались к нему, Том понял, что теперь его заботит только одно крайне важное дело: нужно было срочно поесть. Обычно, когда они обедали вместе, отправлялись либо в кафетерий, либо в лапшичную неподалеку. Изредка могли позволить себе шикануть и отправлялись в недорогой ресторан. Том решил дождаться пробуждения Чачи и сходить с ним вместе позавтракать (раз только проснулись — значит, завтрак), а куда — они решат вместе, надо понять, сколько у них есть сейчас денег. Он встал и отправился в душ. Раньше, когда он оставался у Чачи (и спал чаще всего на полу), он думал, что принимать здесь душ было бы немного неловко, хотя ему и пришлось пару раз это сделать. Теперь же ему казалось, что это и его территория тоже, что он уже не в гостях. Быть может, решил он про себя, это и глупо как-то, но очень приятно. Приятно думать, что он полностью свой в жизни дорогого человека. Чача проснулся, стоило в его сон ворваться шуму воды. В отличие от Тома он не стал пускаться в длинные рассуждения о «было» и «стало», а сразу перешел к главному: чертовски хотелось есть. Он стал быстро одеваться, потому что как только Том выйдет из душа, они пойдут… ужинать, судя по темноте за окном. Все случившееся казалось ему в порядке вещей. Он успел все передумать задолго до событий последней долгой и приятной во всех смыслах ночи, и теперь просто радовался тому, что было. Мелькнула мысль, что надо бы поговорить, расставить все точки над i, но это они еще успеют. Какой смысл волноваться об этом, если и так все ясно? Денег в бумажниках и карманах оказалось не слишком много, но на ужин должно было хватить. Они отправились в лапшичную. Сидя в полупустом помещении, где, кроме них самих, был только один посетитель, они спокойно болтали, как делали и всегда — миллион раз, наверное, — до этого. Чача распалялся о гитаре, которую себе недавно присмотрел, но на которую придется копить до старости, Том слушал его. Разговор переключился на «детку» самого Тома, и было решено, что ему тоже нужна новая гитара, потому что нынешняя все-таки бревно. — Надо искать работу, — сказал Чача. — Еще можно играть на улице, пока тепло. — Ты же где-то работал вроде бы? — удивился Том. — Это было временно. Да и платили там мало. Поболтав еще немного, наметив план поисков и выбрав место, где можно было бы играть на улице, они вышли из лапшичной. Тут же наткнулись на кое-кого из знакомых. Знакомые настойчиво звали в гости. Чача вопросительно взглянул на Тома. Тот пожал плечами, но в глазах его мелькнуло что-то такое, что Чача сразу понял, что от приглашения следует отказаться. — Мы же не будем теперь каждый вечер сидеть одни? — спросил Чача, широко улыбаясь, когда они поднялись в комнату. — Я образ жизни менять не намерен. — Я тоже, — самым серьезным тоном ответил Том. — Но мы и раньше с тобой часто оставались дома. Чача притянул его к себе, обнял за пояс. — Да я не возражаю, — сказал он. — Просто уточняю на всякий случай…