Взаимная тьма

Эллисон приказала себе, глядя в зеркало, засунуть чувства в ящичек под названием: «Подумать об этом в ближайшем никогда», где почти не осталось места ещё до того, как весь мир полетел к черту. Буквально, к черту, прямо в его некогда ангельски непосредственные глаза. Прямо туда, куда она заглядывает с надеждой. Кристофер Арджент смотрит на свою дочь и видит её усталость. Ту самую усталость взрослого человека, которая никогда не пройдет. Никогда – это очень долго для одной жизни. Эллисон не верит, что это Стайлз. Не верит, потому что помнит его таким: вечно неуклюжим, жутко саркастичным, верным своим друзьям, - а вот он уже совершенно другой. И она пугается. Пугается тоже по-взрослому: отступает, выпрямляется так, словно в спину загнали арматуру, и смотрит прямо. Словно бы всё нормально (но попробуй приблизиться, и стрела проткнёт тебя со скоростью в сто сорок девять миль в час). Эллисон боится своей тьмы, того мрака, что пожирает её изнутри. И всё происходящее со Стайлзом заставляет её только удостовериться в том, что надо бояться. Она уговаривает себя, что всё нормально, что нет кошмаров, что руки не дрожат. Но всё наваливается, когда шериф называёт её – их – бесстрашными. - Я… - она не понимает, почему говорит это ему, а не своему собственному отцу. - Я совсем не бесстрашная. Я очень, очень сильно напугана. А когда он обнимает её, то Эллисон приходит к выводу, что во всём виновата аура семьи Стилински. Каждый из них такой: простой, понимающий. А ей нужно, чтобы её понимали. Внешне сильные люди в этом нуждаются. Она приходит в его комнату, чтобы подумать, и остается незамеченной, пока все сбиваются с ног, для того чтобы разыскать его. «Здесь должны быть подсказки», - логичная причина для нелогичных поступков. Эллисон разглядывает все эти вырезки и нитки, смеётся одной улыбкой – попахивает теорией заговора, как раз в духе Того-Самого-Стайлза-По-Которому-Она-Очень-Скучает. - О, какой сюрприз, - искренне удивляется кто-то за её спиной, и она мгновенно (слишком быстро) оборачивается. – И что же ты здесь делаешь, крошка фея? – Стайлз (Ногицуне, а не Стайлз) улыбается зло, но в то же время игриво, и с каким-то мультяшным предвкушением трёт ладони. Слишком бледный Стайлз и слишком сухие ладони. Она молчит, потому что напугана до чертиков, но со стороны кажется, что Эллисон хоть прямо сейчас готова посоревноваться в спокойствии с удавом и прыгнуть в клетку ко льву. Словом, Арджент. - По-хорошему бы убить тебя, но… - Ногицуне передёргивает худыми плечами и приподнимает брови. - Но ты не станешь. – Эллисон отступает, даже несмотря на то, что он стоит на месте. Отступает ровно до тех пор, пока не спотыкается о тумбочку. Потому что она не хочет с ним сражаться. - И почему же? - Не твой стиль, – храбро говорит она, полностью уверенная в своей правоте, но тут же вздрагивает, когда он делает шаг. - Верно, – резонно отвечает он, получая удовольствие от её дерганий, и тут же якобы специально подходит к шкафу, чтобы достать относительно чистые вещи. – А ещё? – Ногицуне приподнимает одну бровь и стягивает футболку. Эллисон догадывается, что это проверка, и потому не отводит взгляда. Глаза в глаза, никаких метаний. - Я не скажу это. «Не заставишь, даже словечка не вытянешь», - думает она, упрямо стискивая зубы. А Ногицуне молчит, улыбаясь как-то загадочно. Переодевается. А когда застегивает рубашку, то с секунду размышляет и в два шага настигает её. Стискивает лицо в сухих ладонях, нависает и заглядывает в глаза. У Эллисон перехватывает дыхание от испуга, но с виду: только губу закусила, а вся такая спокойная. - Знаешь, - он опускает руки на шею, и только тогда ей приходит мысль сопротивляться, но поздно: ладони давят на горло, и она начинает задыхаться. – У меня есть множество способов заставить тебя говорить, но лучше бы тебе сделать это самой. А Ногицуне – подонок – ухмыляется, и смотрит, ждёт. Эллисон не уступает, даже когда перед глазами вся комната пляшет. - Вот же упрямая, - вздыхает он и отпускает. Собирается исчезнуть, пока она приходит в себя, но в дверях оборачивается. - О-о, - присвистнул Ногицуне. «Верни мне Стайлза!» - тёмные глаза Эллисон горят. Горят не так, как у оборотней, - светятся. Нет, даже искрятся ненавистью! Ногицуне приходит в восторг. - Вот теперь мы на одной волне, видишь? Ты и я, – не подходит, смотрит сверху вниз и улыбается так, что у Эллисон живот крутит от презрения. Она не говорит, потому что рот наполнен желчью. Она не опустится ещё ниже, чем он уже увидел. Не доставит ему такого удовольствия. - Чувствуешь, что-то внутри, прямо здесь, да? – он сжимает рубашку на груди, и на секунду ей кажется, что перед ней кто-то другой, не Тот-Самый-Стайлз, но и не Злобный-Подонок-Ногицуне, потому что (она готова поклясться) улыбка становится грустной. Но это всего лишь секунда – мгновение, не идущее ни в какое сравнение с количеством трупов за плечами. – Эта тьма… Ногицуне замолкает, по его лицу видно – сказал больше, чем хотел. Ушел, оставив её наедине со своей тьмой. А вечером, в лофте, они встречаются глазами. «По-хорошему убить бы тебя», - легкомысленно. «Но ты не станешь», - уверенно. «И почему же?» - игриво, кошки-мышки глазами. «Не твой стиль», - храбро. «Верно. А ещё?» - улыбка-ловушка, как раньше, только со смертельным исходом. «Я нравлюсь тебе слишком сильно», - и ведь правда же.