Андерс. О Хоуке.

— Где впервые возникла истинная любовь? — Между мужчиной и женщиной. «Я люблю его» — эту фразу слышали многие, но каждый ли раз любой, кто говорил её, осознавал суть сказанных слов. Я говорю её не часто. Мне кажется, даже реже, чем могло бы быть. Я не даю словам какую-то определённую роль, считая, что миллион сказанных слов, пролитых из чужих или своих уст, можно заменить лишь чем-то одним.

«Я — тебя — люблю»

Именно так я произношу её каждый раз, когда хочу, ни тогда, когда требует ситуация или меня кто-то просит, а именно, когда хочу. Если начать с этого, то становится легче, она сама вырывается из тебя, как птица, по долгу сидевшая в клетке, и только сейчас имеющая возможность выбраться наружу. «Я тебя люблю» — слышишь? Я никогда не разделяю нас любыми другими словами, я бы даже писал это слитно, если бы все понимали. «Люблю», по своей сути, ничего не значит в одиночестве. Я могу любить кошек, магию или родных. Но само по себе любое слово — пустой звук. Кроме его. Кроме того, произнося имя которого, я сдерживаюсь, чтобы не прибавить постоянно «люблю». Возможно, я скажу глупость, но у нас иная любовь. Да, так скажут любые влюблённые, но здесь действительно особый случай. Я пытаюсь его понять. Каждый раз я узнаю о нём что-то новое, и это новое заставляет меня гореть к нему ещё больше, ощущать его ещё ближе. И это правильно. Когда ты знаешь человека полностью, он становится непредсказуем и неинтересен. Знаю ли я Гаррета? Я не узнаю его полностью, прожив вместе миллионы лет. Я хочу изучать его. Я хочу знать, что есть что-то, чего я ещё не знаю, хочу знать это каждый день, но это никак не граничит с обманами или тайнами. Между нами нет тайн. Конечно, можно списать сюрпризы (хорошие или нет), но тайны — никогда. Мы друг другу элементарно не врём. Да, можно немного приврать для чьей-то безопасности, но я пытаюсь избегать таких моментов, пытаясь быстрее всё рассказать ему. Я хочу рассказать ему. У меня нет такого чувства, бывающего у всех, кто сделал что-то плохое или не очень, когда тебе стыдно или ты боишься, что тебя осудят. Я знаю, что Хоук может осудить меня, но я не боюсь этого. Я чувствую его поддержку даже в осуждении, и знаю, что это осуждение поможет мне успокоиться, поможет мне понять, что да, он понял, да, ему это не понравилось, но да, он всё равно останется со мной и пройдёт через это со мной вместе, не оставив одного. Любовь ли это? Возможно. Но любовь имеет предел. Она — величина ограниченная, и те, кто считают иначе, просто ложно переубеждат себя. И надо чётко чувствовать эту грань. Любовь может достигнуть своего апогея, когда ты становишься сумасшедшим, когда в тебе существует лишь она, затмевая все остальные чувства и потребности. Сумасшедший ли я? Нет. Но я медленно иду к этому. Я медленно осознаю, что во мне перестает что-то существовать, в тоже время возникая что-то новое, заполняя меня изнутри, разрастаясь по всему телу, по венам и нервам. Хоук — он ни человек для меня и даже ни божество. Он — что-то большее. Он — время. То, что никому не подвластно, и которое каждый пытается удержать. Он — моё время. И в этом времени я живу, я нахожусь в нём, я не могу существовать вне его. Ведь вне него я мёртв. Я не думаю, что стоит говорить слишком высоко. Я его люблю. Люблю Гаррета Хоука. Однако я не буду врать, что люблю его только за имя, бороду, взгляды на жизнь или шутки. Мне нравится всё в нём, одновременно всё. Я полюбил его за голос, за тело, за отношение ко мне и другим, за его биографию или оружие. Я полюбил совокупность всех фактов, связанных с ним и определяющих его, как личность, как воина, как жителя нашей земли. В этом и заключается любовь. Ты не можешь полюбить человека сильно за что-то одно, но в тоже время ты будешь любить его по-другому, если какие-то из тех фактов, которые ты любишь в нём сейчас, будут совершенно другими или их не будет вообще. Это и определяет любовь — мы могли бы любить абсолютно одного и того же человека по-разному, будь в одном варианте у него родинка на щеке, а в другом — слишком низкий голос. Я не могу сказать, любил ли бы я Хоука также, будь он другим, однако я не могу исключать тот факт, что любил бы его, будь он совершенно иным, в какой-нибудь параллельной вселенной. Я не могу говорить об этом сейчас, потому что я не знаю этого. Любит ли он меня? Я всегда буду полагать, что наши чувства взаимны, и в точности также никогда не буду спорить, кто из нас любит другого сильнее. Мне хочется думать, что мы любим одинаково. Да, я не такой, как он, я совершенно другой, но если ему это нравится, то где доказательства того, что он не видит во мне ровно те же качества, что и я в нём, только преломляя через свой взгляд, через свои мысли? Быть может, мы просто копируем друг друга, любя, как эгоист любит своё отражение в зеркале. Мы замечаем недостатки, мы замечаем достоинства, но ни один из недостатков и ни одно из достоинств не заставило повлиять нас своё решение на счёт друг друга. Мы любим это также, как природа любит зло и добро, совмещая их вместе, создавая этот мир. Мы создаём этот мир. Как разные части одного целого, мы сами — целый мир, наш личный небольшой мир, который и называется этим всеми любимым словом «Любовь». Лично я бы назвал это «Котом», но Гаррет придумал бы что-нибудь остроумнее. Да даже не важно, как мы это назовём, важно, что это есть. Однако у этого мира, как и любого другого, есть свои природные законы и правила. Кто скажет вам, что в отношениях, насколько бы крепки они не были и насколько нежны бы не были чувства, нет законов и правил — нагло солжёт вам в лицо. Значит, это не отношения, это просто игра между друг другом, хотя даже в играх должны быть элементарные настройки. Нет, не думай, что мы что-то запрещаем друг другу и говорим, что и как делать. Некоторое нам понятно без слов, и мы понимаем, что если ни один из нас не хочет чего-то, то и никто не будет этого делать. Наверное, это многих спугнёт или вызовет лишние вопросы. Однако наши тела принадлежат друг другу, и мы, на основе созданного нами мира, можем делать с ними, что захотим, при этом не нарушая те законы, что установлены нами негласно. Я хочу Хоука. Он хочет меня. Наше желание взаимно. Я могу дотронуться до него, я могу поцеловать его, я могу смотреть на него. Да, он бывает зверем, необузданным, страстным, однако и я бываю таким. Коты — последние подчинились человеку, оставляя в себе остатки своей дикой природы. И я бываю силён, и я бываю агрессивен, и я бываю властен. Мы властны в равной степени, мы оба мужчины, и мы оба знаем, что мы равны между собой без каких-либо предубеждений. Однако я понимаю, что равенство — это сложная штука, которая не должна быть абсолютно во всём. И если мы спим, то только он входит в меня. Это заложено где-то внутри. Мы сами не осознаём, что внутри каждого человека, будь он любой расы или пола, живёт две половины. Живут два человека, которые, сосуществуя, создают личность. И два эти человека абсолютно разные, даже больше, один из них — мужчина, другой — женщина. Мы не знаем, как они выглядят и что шепчут нам на уши ночью. На протяжении всей своей жизни, взрослея, набираясь опыта, мы кормим лишь одного из них, правда, эта трапеза происходит лишь в данный момент. Один из людей внутри нас — хорошеет, следовательно, другой — чахнет. Да, никто из них не может умереть, однако как только мы делаем что-то в жизни, что не соответствует тому, как надо ей, еда меняется, меняется и тот, кто её ест. Обоих одновременно кормить нельзя. Это закон нашей внутренней природы. Мы можем меняться со временем, но он всё остаётся — ест кто-то один. Надеюсь, вы понимаете, кого кормлю я и кого кормит Хоук. В этом мы дополняем друг друга, даже внутри мы — разные, однако это и тянет нас. Любовь… Я не уверен, что до конца точно знаю, что это такое. Мне кажется, никто не уверен. Ради неё мы готовы на необдуманные поступки, на горячие слова, на бесцельные жертвы. Она являлась причиной и самых страшных, и самых приятных моментов в жизни мира. Она помогает нам жить в этом мире. Она — его смысл. Мой смысл — это Гаррет Хоук. — Но ты же не женщина. — Ты спросил «впервые». Я не первый, кто полюбил.