Морские боги выбрасываются на берег, когда остаются без контроля

Проблема Ойкавы, может, заключается в том, что иногда Иваизуми хлопает его по плечу сильнее обычного или, как и обещал, ударяет его, небольно, но ощутимо. А может, проблема — в том, что Тоору это нравится. Он только не может понять, нравится ли ему боль вообще или только та, которую причиняет Ива-чан. У Хаджиме грубые руки, и он эту грубость умеет контролировать. Иваизуми никогда не переходил черту, будто всегда знал, когда нужно остановиться, даже если Тоору бесит даже самых миролюбивых. Ойкава не знает, в контроле ли дело, в боли или в грубых руках Иваизуми, но он чаще кусает губы, когда видит Хаджиме, и старается ни о чём не думать. Получается неплохо, всё-таки Тоору и сам мастер контроля. Он тянет на себе слишком много: идеальные подачи, ночной просмотр матчей, поддержка нормальных отношений внутри команды (практически невозможно с приходом Кётани), получение высшего балла по всем предметам, помощь семье, и ведь наверняка он что-то упускает (и отвешивает себе за это мысленный подзатыльник). Тоору почти на пределе. Он надеется, что никто не видит. — Ты измотал себя последними тренировками, — говорит Иваизуми, когда команда расходится, и они, по давно сложившейся традиции, остаются одни. Он протягивает воду, и пальцы благодарного Ойкавы тянутся больше к руке, чем к бутылке. — Ты на пределе. Больше месяца до начала отборочных. Ещё скажи, что ты переживаешь. — Всё должно быть идеально, Ива-чан, — Ойкава упирается взглядом в пол. Иваизуми закатывает глаза. Они проходили через такое уже не раз: Тоору пытается победить сам себя, Хаджиме доказывает ему, что всё хорошо, и неловко признавать, но ты чертовски хорош. Ойкава обычно сводит это всё в шутку и отчаянно пытается не перевести всё во флирт с серьёзными намерениями. Ему бы хотелось, чтобы Ива-чан действительно так думал, но только Ойкава не заслуживает. — Ты идиот, Ойкава, я догадываюсь, о чём ты думаешь, — хмурится Хаджиме. — Ты всё делаешь отлично, — и он хлопает Тоору по плечу. Бум! «Давай так же, но ниже, Ива-чан», — думает Ойкава и хватает фразу зубами, чтобы не произносить её. Все мысли на одно мгновение улетучиваются из-за одного прикосновения, одного удара, который под чужим контролем. — Ты даже понятия не имеешь, о чём я думаю, Ива-чан, — вдруг усмехается Тоору. Ему становится легче, и это не столько от дружеской поддержки. Матсукава, например, тоже может дружески похлопать его по плечу (причём при всех, а не дожидаясь уединения, как это делает обычно Хаджиме; Ойкава гонит от себя мысль, что он тоже чувствует что-то особое в их отношениях), но от этого не становится так хорошо. Иваизуми торопит его; всю дорогу домой они проводят в таких незначительных беседах, что Тоору не может запомнить ни слова. Хаджиме редко действительно прощается, часто бросает грубо-небрежное «пока» и уходит в свою сторону, не оборачиваясь и не ожидая ответа. Ойкава почти никогда не смотрит ему вслед. Уже дома, поздно ночью — полтретьего, Ива-чан сказал бы (приказал?) лечь спать, но вторая половина двуспальной кровати Тоору пустая, и никто за ним не следит — Ойкава понимает, что, может, дело в доверии. Он доверяет своей команде на площадке. Он доверяет своим знаниям на экзамене. У него нет человека, которому он мог бы доверить себя самого, прячущегося за широкой улыбкой и признаниями фанаток. Словно забывшись и не особо следя за своими действиями — ночь дана людям для необдуманных поступков, которые могут привести к чему-то хорошему, Тоору отправляет Хаджиме ссылку на слово ‘доверие’ в толковом словаре. Ответа нет, потому что Иваизуми нормальный, он спит по ночам и, наверное, не умеет угадывать мысли человека по ту сторону экрана. Тоору пишет нелепое «отправлял не тебе, извини, Ива-чан» и хочет ещё прибавить что-то про сны, но отправляет сообщение без изменений, а потом прячется под одеялом. Тоору иногда заключает с собой спор: если Ива-чан сделает что-нибудь, то Ойкава ляжет пораньше/не забудет про ужин/улыбнётся искренне, и Иваизуми, ничего не знающий об этом, на самом деле никогда не подводит. Ойкава обещает себе лечь пораньше, если Хаджиме что-нибудь скажет про сообщения. Ойкава приветливо машет рукой и улыбается, когда они встречаются в их обычном месте. Иваизуми хватает его за грудки: — Какого чёрта ты не спал в три ночи? — не кричит, говорит просто чуть злее и смотрит прямо в глаза. Ойкава тает. — О, Ива-чан такой гру… — Заткнись,— Иваизуми отпускает его. — Мы с тобой говорили о том, что ты должен делать ночью. — Ну, я такой непослушный мальчик, — Ойкава растягивает гласные. «Преврати всё в шутку, преврати всё в шутку, преврати всё в шутку», — мантрой повторяет он и скрещивает пальцы за спиной. — Ещё скажи, что мне нужно приходить и контролировать, чтобы ты нормально ложился спать, — Иваизуми идёт немного впереди, но Ойкава всё слышит, открывает рот и едва не сдаёт себя в неуместном чёртдаэтобудетздоровоивачанпожалуйстаприходи. — Кстати, у тебя, когда ты не высыпаешься, появляются синяки под глазами, и ты выглядишь ещё большим уродцем, чем обычно. Ойкава на секунду замирает, потому что Хаджиме снова всё сделал правильно: одним своим грубым замечанием он уводит их дальше от тех черт, которые оба хотели бы не переходить. Тоору уверен, что Иваизуми усмехается, и мир вокруг перестаёт так давить на него. Он догоняет Хаджиме, перегоняет его и разворачивается, заставляя остановиться: — Ты же не всерьёз считаешь меня уродливым, Ива-чан? — он почти хнычет, наигранно, конечно. Хаджиме делает вид, что задумался, и усмехается, когда у Тоору сползает улыбка с лица. — Нет, не считаю, — устало и серьёзно улыбается он и продолжает путь, взвешивая в уме, добавить язвительное «ты ещё хуже» или оставить Ойкаву наслаждаться собой. Хаджиме склоняется ко второму варианту, и путь до станции они молчат, а потом беседа — школа-команда-семья-не касайся темы будущего — завязывается сама собой, потому что у них, как и у всех друзей, много общих тем. Они ведь ничем не отличаются от остальных людей, и дружба у них самая обычная, крепкая, основанная на доверии и взаимопонимании, и они, как и все, считают это вершиной своих отношений. Боже мой, какая же это ложь! * Родители Ойкавы часто уезжали куда-то, поэтому он привык жить один и контролировать все домашние дела. Иваизуми часто оставался с ним на ночь, они смотрели интересные (и не очень) фильмы и старались избегать серьёзных разговоров. Хаджиме не был у него, наверное, месяца четыре, и Ойкава не знает, почему он так скучает по этим абсолютно обычным вечерам. (Он догадывается, что знает ответ: всё дело в том, что тогда он может довериться кому-то и не следить за всеми вещами сразу — но не хочет его признавать). Иваизуми долго уговаривать не приходится, он и сам рад отвлечься и от учёбы, и от тренировок. В отличие от Ойкавы, он осознаёт, за какими вещами стоит смотреть пристально, а какие не требуют такого внимания, и, конечно, он много чего упускает, но не изматывает себя. С Тоору нужно поговорить по этому поводу, Хаджиме давно уже хочется, но достойного повода не было. Иногда ночью Ойкаву пробивает на разговоры; не только когда они вместе, но и вообще: он может позвонить или написать среди ночи, чтобы сказать что-то глупое, но искренне, и сонный Иваизуми непременно запоминает. Они никогда не обсуждают личные мелочи, Хаджиме для этого грубоват, Ойкава находит их сложными. Они сидят на кровати Ойкавы (Хаджиме так и не знает, почему она двуспальная, и абсолютно неосознанно всегда сидит на правой; Тоору спит слева) и разговаривают. Как-то тема сместилась на детские воспоминания, и здесь Хаджиме явно проигрывает: он и описывать это хорошо не умеет, и мало что интересного помнит. Много моментов, где Ойкава попадает в беду из-за собственного любопытства, но Тоору и сам о них вспоминает и восхищается прошлым собой ничуть не меньше, чем тот прошлый Ойкава восхищался спасающим его Хаджиме. — Ты был такой милый в детстве, Ива-чан, — тянет Ойкава, — я помню, как ты смущался, когда говорил, что я твой единственный друг. — Ох, надо тебе всё портить, — Хаджиме тратит много сил, чтобы закатить глаза и не выдать своё смущение. Тоору наверняка его считывает, как и многих других, но поддаваться ему не хочется совершенно. — Ива-чан был такой милый, когда заявил классу, чтобы не смели меня обижать, — мечтательно продолжает Ойкава. Ему нравится их безмятежное детство. Ему нравится выводить Иваизуми из себя. Хаджиме не выдерживает, тянется к шее Ойкавы будто с намерением задушить, и Тоору, не ожидавший такого, падает на кровать. Иваизуми даже не пытается быть сильным, он просто держит руки на шее своего капитана и не понимает, смеяться ему или краснеть. Потому что Тоору не выглядит испуганным. Он заинтересован. Ойкава резко хватает Иваизуми за запястья, не давая убрать руки. — А сильнее можешь, Ива-чан? — почти шепчет он, и это так серьёзно, что Хаджиме перестаёт улыбаться. — Чего? — ошарашено переспрашивает он. Его запястья сжимают крепче. — Сильнее надавить на меня, Ива-чан, — Ойкава смотрит так, как будто Хаджиме снова стал тем его спасителем из детства. Иваизуми и не знает, что он никогда не переставал им быть. — Сделай так, чтобы я перестал думать. Хаджиме вдруг понимает, о чём он. — Ты идиот, — выдыхает Иваизуми. — Если тебе чего-то не хватает, тебе необязательно рисковать собой или причинять себе боль, чтобы это получить. — Может, мне именно это и нужно, — Ойкава сжимает его руки, и Хаджиме чувствует пульс парня. Приложить немного силы — и Тоору может получить свой кайф в виде частичного удушения. Не рассчитать и переборщить — так и убить можно. Ойкава контролирует его, это очевидно, оставляет следы ногтей на его руках и всем телом просит сильнее. Хаджиме резко дёргает руками и больше не чувствует пульса под ладонями, скинув руки Тоору — и вместе с ними большую ответственность. Ойкава выглядит разочарованным, будто от него ускользает последняя надежда на успокоение. — Значит, боли и контроля хочешь? — Иваизуми произносит это тихо и так твёрдо, что Тоору задыхается и может только кивнуть. Он ещё не верит, что от него не отворачиваются и что его не оставляют одного у его же разбитых желаний. Иваизуми знает сейчас две вещи: первая — он не хочет делать ничего, что действительно опасно, вторая — ему нравится послушный-податливый Ойкава. Они осознают всё в краткий миг, когда смотрят друг другу в глаза: чёртово доверие и желание взаимоконтроля поглощают их с головой. — Развернись, — требует Иваизуми, и Ойкава — зачем? — переворачивается на живот. — И считай, — добавляет он. Тоору жмурится — считать что? — и чувствует, что дрожит от нетерпения. Иваизуми несильно замахивается и опускает ладонь на его задницу. Ойкава хватается за простыни и выдыхает сквозь сжатые зубы, потому что ему неожиданно хорошо, и он чувствует, что действительно может довериться. Хаджиме не шевелится, он не знает, всё ли правильно он сделал или поддался порыву и всё испортил; контроль снова переходит к Ойкаве, но в изменённом, не душащем виде, и оба это чувствуют. — Один, — выдыхает он и возвращает контроль Иваизуми. — Ива-чан, пожа… Он не успевает договорить: Хаджиме повторяет удар, и Тоору не сдерживает полувздох-полустон. Два — было бы хорошо почувствовать на себе кожу Ива-чана, понять, насколько грубые у него ладони, тёплые ли они, дрожат ли они; пять — Тоору не сдерживается, и как же хорошо, что они не смотрят друг другу в глаза; семь — хотя Хаджиме его видит, но его это не смущает, потому что он полностью готов довериться ему; десять — сильнееивачанпожалуйста и как это он ещё умудряется говорить и не задыхаться?; тринадцать — всё дело во взаимоконтроле и полном понимании, и Тоору не знает, кто из них ведомый, а кто — ведущий; пятнадцать — ему и не хочется знать; семнадцать — — Стоп, — шепчет Ойкава и жмурится. Он чувствует, как по губе стекает слюна — он действительно перестал следить за собой и держать себя в руках, — и не может повернуться к Хаджиме. — Ты в порядке? — он где-то выше, но Тоору знает, что никто никогда не был и не будет ближе к нему. — Да, — выдыхает он. Он действительно чувствует, как всё в голове приходит в норму, а чёртово напряжение сходит на нет. — Ты уверен? — голос Хаджиме чуть дрожит, едва ли он был полностью уверен в себе — в них — и сам он поражён не меньше. — Да, всё хорошо, — Ойкава всё равно не может посмотреть ему в глаза. — Спасибо, Ива-чан, — добавляет он. — Мне тогда лучше уйти, — Иваизуми встаёт с кровати, и Тоору начинает паниковать. Он рассчитывает, когда Хаджиме будет у выхода, а потом, всё так же упираясь взглядом в противоположную двери стену, тихо спрашивает: — Я тебе отвратителен, Ива-чан? Иваизуми молчит несколько секунд; Ойкава уверен — твёрдым взглядом смотрит на него, обессиленного и открытого, и не может понять, что они сделали друг с другом. — Нет, — уверенно говорит он. — Если будут проблемы — звони. И уходит, считая, может быть, именно себя в тот момент самым отвратительным человеком. Ойкава слышит, как захлопнулась входная дверь, и ждёт ещё несколько минут. Ему хорошо, так хорошо, как не было даже в безмятежном детстве. Тоору думал, что это либо не приведёт ни к каким результатам, либо оставит кратковременный эффект, но теперь-то он понимает, что это всё не просто эксперимент, это ужасное начало чего-то нового. В голове смешиваются ивачаннизачтонеповторит и мненужноэтосноваиименносним, и Ойкаве почти не стыдно. То, что должно было снять психологическое напряжение, внезапно оказывается удивительно нужным не только мозгам, но и телу: у Тоору стояк, который он и пытался скрыть от Иваизуми. Ойкава отправляется в душ и много думает о тёплых и грубых руках. Иваизуми — удивительно хороший друг, принявший его, отвратительного и разбитого, и попытавшийся ему помочь, даже если ему самому это было неприятно — здесь Ойкава сомневается. Такие понимающие друзья есть не у всех. И теперь эта крепкая дружба разрушена к чертям. * Они не встречаются на обычном месте (впрочем, это бывает довольно часто: они и о встрече-то не договариваются), но Тоору от этого не по себе. Если он и правда сломал всё, что так гармонично строилось все эти годы, то он действительно настоящий идиот. С Хаджиме он сталкивается в раздевалке и ждёт, что его оскорбят или просто проигнорируют, и ещё неизвестно, что хуже. — Ива-чан… — начинает он, но Хаджиме его перебивает: — Сосредоточься на тренировке. Команде нужно взбодриться, — и — обожемой — привычно хлопает Ойкаву по плечу. Тоору хочется отдать Иваизуми честь, когда тот выходит из раздевалки. Капитан переводит дыхание, а потом, успокоенный, идёт в спортзал. Тренировка получается даже слишком бодрой, и Тоору рад видеть огонь в глазах сокомандников. Он любит, когда у них всё получается, а ещё — когда что-то получается у него. Хаджиме он чувствует даже лучше обычного, и пасует ему чаще остальных. Иваизуми не промахивается. — Ты сегодня особенно бодрый, капитан, — одобрительно говорит тренер. Он давно заметил, что Тоору нравятся комплименты. Он ещё не знает, что сейчас Ойкава готов принимать их только от одного человека. Тренировка заканчивается позже обычного, но никто из команды не протестует, напротив, они даже недовольны тем, что приходится расходиться. Они с Хаджиме опять остаются одни, прибирают мячи и пустые бутылки. «Поговори со мной, Ива-чан», — просит в своей голове Ойкава и закусывает губу. — Ты сегодня в ударе, — говорит Хаджиме. Не то чтобы он умел читать мысли, просто он знает Тоору, и если тот не болтает без умолку, то значит, что-то случилось. Иваизуми прекрасно понимает, с чем это связано, и не решается поднимать опасную тему. Ойкава это начал — ему и объясняться. Хаджиме может помочь только с отвлечёнными темами. — Главное, чтобы такой же настрой у нас был на соревнованиях, — Тоору копирует его обыденный тон. Оба делают вид, что не чувствуют фальши, и давятся ей, когда сталкиваются взглядами. — Нам надо поговорить о вчерашнем, Ива-чан, — серьёзно и тихо замечает Ойкава. Хаджиме хмурится, будто на что-то решается. — Я не знаю, что на меня нашло, и уж тем более не знаю, что нашло на тебя, но давай всё оставим в той ночи и забудем про это, ладно? — и он выходит из зала. — Не оставь ничего, чтобы не пришлось возвращаться, — кричит он уже с улицы. Ойкава вздрагивает. Иваизуми — океан, по нему прошёлся шторм, и он успокаивается, погубив флотилии и подводные замки, и волны его больше не делают больно. Ойкава — один из морских духов, и сейчас он выброшен вчерашним штормом на берег. Утопи меня снова, Ива-чан. Ойкава вдруг понимает, что Хаджиме от него не отворачивается и даже ждёт в раздевалке, поэтому быстро выбегает из зала. В раздевалке уже он начинает вести что-то непринуждённое, говорить про то, что совершенно не готов к завтрашнему тесту по математике, и шутливо отмахивается, когда Иваизуми, закатив глаза, убеждает Тоору, что он получит высший балл. Хаджиме сам не особо беспокоится: точные, полновесные науки — это его. Ойкава любит биологию, историю и литературу, но он легко тянет школьную программу и по другим предметам. Иваизуми хочет напомнить, что Тоору просто физически не сможет быть лучшим во всех областях жизни, но почему-то сдерживается. Когда они подходят к станции, Ойкава бледнеет. — Я оставил сумку в зале! Хаджиме сжимает руки в кулаки: — Я же тебя просил всё проверить. Ойкава обычно следит за всем, у него не бывает промахов, но иногда он вовсе забывает следить за вещами, которые нужны только ему. Он неосознанно много чем жертвует, и Хаджиме приходится напоминать ему о его же потребностях. — Прости, Ива-чан, — смущается Ойкава, хотя он ни перед кем больше не смущается. Иваизуми вздыхает устало и смиренно. — Завтра заберёшь, я куплю тебе билет. Ойкава отрицательно мотает головой. — Там не только деньги, но ещё ключи от дома и телефон. — Зачем ты вообще взял с собой сумку в зал? — Иваизуми с разочарованием смотрит на нужный им поезд, отъезжающий от станции. — Ну, ты знаешь, что есть девушки, которые меня искренне любят, — Ойкава сейчас серьёзен, и потому не делает вид, что светится от этой новости. — Я боюсь, что они могут пробраться к нам в раздевалку и стащить мои вещи, в том числе и телефон. — Будто у тебя там что-то действительно личное, — не подумав, буркает Хаджиме. У Ойкавы там много фотографий, сэлфи, закаты, интересные вывески, Ива-чан, мечтательно смотрящий в окно, Ива-чан с ручкой во рту, Ива-чан, вытирающий пот футболкой, сам Тоору на фоне спящего на парте Ива-чана, а ещё браузер, в котором есть закладка тематических сайтах о БДСМ-практике, и неважно, что там — статьи о психологическом аспекте, а не постельные сцены, слухи всё равно поползут грязные-грязные. — Я вернусь один, — улыбается Ойкава. — Ты уверен? Поздно вообще-то, может, всё-таки сходить с тобой? — Хаджиме сомневается, что Тоору можно куда-то отпускать одного, потому что у Ойкавы иногда так блестят глаза, будто он напрашивается, и хотя на самом деле он может постоять за себя и объяснить, что он вообще-то не собирался становиться жертвой чего угодно, Иваизуми начинает беспокоиться. — У меня всё под контролем, — Ойкава подмигивает и показывает два пальца — любимый им знак peace сейчас выглядит насмешливо. Хаджиме знает: Тоору легко может попросить ключ у охранника, объяснив ситуацию, возьмёт сумку, обязательно напишет ему о том, что всё хорошо, сядет не в последний вагон для большей безопасности и дома снова напишет ему. — Если будут проблемы — звони, — кивает Хаджиме и идёт ближе к платформе. Ойкава давно уже не ребёнок, пора бы прекратить чувствовать ответственность за него. Тем более сейчас, когда каждый разговор даётся с таким трудом, будто берег, на который выбрасываются и океан, и боги, — это минное поле. * Тоору закрывает спортзал, возвращает ключ и снова извиняется перед охранником, хотя тот не находит в ситуации ничего, за что следовало бы извиняться. Ойкава покидает территорию школы и думает о том, как ему не хватает Ива-чана рядом. Он так привык ощущать его рядом, сильного, надёжного и, может, родного даже, что сейчас неуютно. «Мне тебя не хватает, Ива-чан <3», — отправляет смс Тоору. Иваизуми не отвечает, но он не отвечает на подобные сообщения довольно часто. Вдвоём, чтобы срезать, они ходили по безлюдному переулку и ничего не боялись; сейчас Ойкава тоже не боится, но всё равно ему неприятно. — Хэй, парень, — окликают, несомненно, его, и Тоору начинает тошнить. — Стой! — его грубо хватают за предплечье и толкают к стене. Незнакомец немного выше и крупнее, и Ойкава внезапно вспоминает Хинату, солнечного божка, который умеет сражаться со льдом, даже если все лучи сломаны. — Чего тебе? Если потребует денег, то Тоору, скорее всего, отдаст. — Ты слишком грубо отшил мою сестрёнку, и она плакала из-за тебя. Ойкава хмурится. Он не умеет быть грубым, вот Ива-чан как раз умеет, но его рядом нет, так что доказать это некому. Ещё Тоору думает, что наедине не общался с девушками уже давно, так что она точно драматизирует. И ещё одна мысль бьётся в подсознании: его, скорее всего, попытаются ударить — вероятно, очень сильно — и это вовсе не та боль, которую может дать ему Иваизуми, и не то, чего он хочет получить. — Она драматизирует, — Ойкава озвучивает одну — самую приличную — из своих мыслей и получает кулаком в живот. Это не то, чего он хочет получить, потому что здесь ничего не остановится, если он скажет стоп, и здесь никому нельзя доверять. Парень заносит руку для другого удара, и Ойкава, согнутый пополам, уже продумывает, как от него увернётся. — Отвали от него, — тихо и грубо говорит кто-то, и Тоору отпускают. Он поднимает голову и видит злого Хаджиме, который схватил его обидчика. Ива-чан ещё ниже, но он смотрит прямо и твёрдо, а ещё говорит такое, что Ойкаве хочется закричать «познакомься с настоящей грубостью!», но он молчит. Хаджиме не устраивает драку, и тот парень, может, уже остывший, уходит ни с чем. — Ива-чан, ты… — Увидел, что он дёрнулся в твою сторону на станции, и решил, что это неспроста, — перебивает его Иваизуми. Ойкава не выпрямляется. Ему нравится смотреть на Хаджиме снизу вверх. — Ты в порядке? — всё-таки спрашивает он и даже протягивает руку. Ойкава кивает, берёт его за руку, потому что ему просто очень хочется прикоснуться, и полностью приходит в себя. — Спасибо, Ива-чан. Забавно, он уже вторую ночь подряд его благодарит: в первую — за то, что ударил, вторую — за то, что не позволил ударить другому. — Ты бы и сам справился, не притворяйся, что я что-то большое совершил, и пойдём уже, — Иваизуми почти никогда не ждёт, идёт чуть впереди, заставляя Ойкаву подстраиваться под него. Вагон абсолютно пустой. Располагает к разговорам. — Тебе бы было хорошо, если бы он причинил тебе боль? — Хаджиме, наверное, долго думает, стараясь сформулировать всё очень аккуратно, и всё равно у него не получается. — Нет, — Ойкава даже не задумывается, но он осознаёт, что Ива-чан понимает некоторые тонкости, пусть и не может их до конца объяснить себе. — Я бы ему не доверился. «Он бы не смог привести меня в порядок», — думает Ойкава. — Он бы не остановился, — почти одновременно говорят оба. Хаджиме кивает, мол, я уловил разницу и, кажется, понимаю, что именно тебе нужно. Ойкава впивается ногтями в обивку сидений. Через несколько станций Иваизуми дремлет у него на плече, и Тоору чувствует под языком морскую воду. * Спустя три дня Ойкава просит Хаджиме снова прийти к нему. — Угу, чтобы всё закончилось как в прошлый раз? — Иваизуми явно не в восторге. — Да, Ива-чан, мне бы этого хотелось, — без раздумий отвечает Ойкава, потому что ему больше нечего скрывать перед Хаджиме. Иваизуми отворачивается, и Тоору думает, что это вовсе не обозначает «нет». — Я в любом случае буду тебя ждать, — шепчет Ойкава прямо на ухо Хаджиме, и даже звонок на урок не рушит атмосферу между ними. Половина одиннадцатого ночи, и Тоору думает, что, может, надо перестать ждать. Впрочем, ничего не изменится: лечь спать он уже не сможет, будет так же ползать по разным сайтам, пополнять свои знания ненужными фактами. Звонок в дверь для него как объявление тревоги, и он чуть ли не бежит к двери. Иваизуми без цветов и шампанского, но с какой-то уверенностью в глазах, и Ойкава приятно вздрагивает из-за этого. — Я хотел напиться, — честно говорит Хаджиме, когда Тоору закрывает за ним дверь, — но потом подумал, что я тебе нужен трезвый и соображающий, поэтому… Он не договаривает, просто делает неопределённый жест, и Ойкава ему благодарен за это. Ему нужно довериться человеку, который всё сможет контролировать сам. Тоору надеется, что они дойдут до того момента, когда Ива-чан будет сам понимать, когда нужно остановиться. Они сразу поднимаются в комнату Ойкавы, к чёрту прелюдии, если оба знают, зачем они здесь. Только Тоору хочется большего, поэтому он начинает раздеваться. Иваизуми изгибает бровь: — Что ты делаешь? — Я хочу всё чувствовать, Ива-чан, — простодушно отвечает он. Само осознание того, что Иваизуми одет, а Ойкава — полностью обнажён, заставляет обоих дёрнуться и вжиться в себя настоящих. Им нельзя смотреть друг другу в глаза, потому что это осушает их океаны, и поэтому они прерывают зрительный контакт. Тоору красив даже в слабом свете ночника, и Иваизуми думает, что при других обстоятельствах он бы не испытывал столько противоречивых эмоций, он бы отдавался порыву полностью и делал бы так, чтобы каждое прикосновение запоминалось. — Ложись, — чуть с хрипотцой приказывает Иваизуми, потому что теперь Ойкава не шевелится без его указаний. Тоору послушен не потому, что так приписывают какие-то правила, а потому, что ему так хочется, и ещё потому, что рядом с ним Ива-чан, и он ему доверяет. Иваизуми садится на колени — кровать под ним прогибается, и Ойкава смотрит в противоположную ему сторону. Он бы очень хотел увидеть эмоции Хаджиме, но тому бы это не понравилось. Они понимают друг в друге даже то, что сами в себе ещё не осознают, и одно это заставляет дышать глубже. Иваизуми проводит широкой ладонью по спине Ойкавы, и тот ощущает его царапины, грубую кожу и тепло и понимает, что сойдёт с ума, если его этого лишат. — Ты точно уверен? — спрашивает Иваизуми, потому что он не простил бы себе, если бы причинил боль, о которой его не просили. «Ты можешь делать со мной всё, что угодно», — думает вдруг Ойкава и сам поражается своему открытию. — Да, — произносит он вслух и удивляется, какой у него надломленный голос. — Тогда считай. Тишину разрушает резкий, непривычный и пошловатый звук шлепка, и Иваизуми завороженно смотрит, как на белой коже остаётся красный отпечаток его руки. — Раз, — выдыхает Ойкава. Он знает, что сфокусированность на счёте — идеальный способ выгнать все остальные мысли. Поэтому между цифрами он едва успевает подумать о чём-то ещё. Три — было бы здорово видеть, что Ива-чан тоже наслаждается; пять — может, в следующий раз им стоит поставить зеркало; семь — надо бы стонать тише; десять — даже если об этом не просят; четырнадцать — и как Ива-чан нашёл идеальные темп и силу?; семнадцать — они переходят черту прошлого раза, и Ойкава знает, что с ним будет, если они не остановятся, и — восемнадцать — он не останавливается, потому что ему нужно опуститься на дно. — Двадца-стоп! — Тоору это смешанное слово выстанывает; он позорно кончает на свои чистейшие простыни, цепляясь за них руками и кусая подушку. Через минуту он успокаивается и думает о том, что Хаджиме, наверное, очень удивлён и теперь-то считает его отвратительным. Только сейчас он понимает, что всё это время держал Ива-чана за руку. Ойкава поворачивается к нему. Хаджиме не выглядит совсем уж ошарашенным или презирающим. — Так тебе настолько это нравится? — удивлённо уточняет он. Ойкаве уже нечего терять. Он доверился ему полностью, Хаджиме был первым, кто увидел его таким. — У тебя тоже стояк, — совершенно не к месту замечает Ойкава. Иваизуми краснеет и злится, хотя он в менее смущающем положении, чем Тоору. Ойкава ещё не отошёл ни от оргазма, ни от болевого наслаждения, и поэтому он готов совершать абсолютно необдуманные поступки. — Я могу помочь, — он рукой тянется к ширинке Иваизуми, но Хаджиме перехватывает его руку, сжимая запястье. — Не смей даже, — твёрдо говорит он. Ойкава не понимает, но руки больше не тянет, хотя ему и хочется и помочь, и прикоснуться, и отблагодарить, и получить такое же доверие от Хаджиме. — Я тебе отвратителен, Ива-чан? — спрашивает он, склонив голову на бок. — Нет, но… — Хаджиме старается не смотреть на Тоору и встаёт. — Может, тебе стоит попробовать проделывать это с профессионалом, с которым ты не будешь чувствовать себя должником, — добавляет он на выходе. «Будут проблемы — звони» — привычная фраза Хаджиме — так и не звучит. Ойкава утыкается в подушку, ему совершенно не хочется вставать, идти в душ и думать о том, как всё исправить и где именно сломалось. Он пытается представить, о чём или о ком будет фантазировать Ива-чан, и ему очень хочется, чтобы тот думал о нём, но такое кажется ему совсем наивным. Где-то через час, когда Ойкава полностью приходит в себя, он понимает, что он чёртов эгоист. Ива-чан подумал, что он чувствует себя должником, и это так глупо с его стороны — и так предсказуемо, потому что Хаджиме редко сталкивается с бескорыстным отношением к себе. Ойкава улыбается, потому что, если он прав, Ива-чан — лучший человек в этом мире. Он мог бы воспользоваться готовностью Тоору отдаться ему, но не воспользовался. Ойкава понимает, как ужасно выглядит со стороны: использует друга, чтобы он утолил его извращённую потребность в передаче контроля, а потом предлагает ему помочь в качестве благодарности. Тоору быстро набирает сообщения. «давай поговорим, Ива-чан!» «если тебе отвратительно, я никогда у тебя этого больше не попрошу, честно-честно!» «не думай, что я хотел просто отблагодарить тебя или что-то вроде того, я действительно хочу тебя, понимаешь? дело именно в тебе. я думал о тематических клубах и всём таком, но мне нужно не это.» «мне нужен ты.» «Ива-чан?..» «Мне надо подумать, Ойкава.» Тоору вздрагивает от пришедшего сообщения. Хаджиме не посылает его и даже не просит прекратить писать, а значит, он не злится. Ойкава отбрасывает телефон и смотрит в потолок. Он догадывался, что влюблён в Хаджиме, ещё до первого их странного вечера, просто теперь он окончательно это осознаёт, и это прочищает мозги получше любых граничащих ощущений (хотя он от них отказываться не собирается, если Ива-чан примет его — и себя — до конца). Часовая стрелка подбирается к пяти, а Ойкава так не может уснуть, хотя он и не пытается. Ему очень тяжело понимать, что самое важное решение, которое и на его жизнь повлияет тоже, принимает сейчас не он. Хотя если Ива-чан сейчас спит, будет довольно обидно, потому что Тоору ждёт его ответа. Хорошо ещё, если Иваизуми предложит остаться друзьями, потому что это будет значить, что он не отворачивается от него. Хотя какими они друзьями будут после такого — Ойкаве самому смешно, и он давится своим горьким смехом, будто глотает обжигающий пляжный песок. Звонок в дверь короткий, а Ойкава вздрагивает так, будто слышит своё имя в смертном приговоре. Он ожидает, что Иваизуми будет пьян, но Хаджиме всё такой же трезвый. И такой взрослый, что у Ойкавы дух захватывает от восхищения. — Мы должны поговорить, — выдыхает устало Иваизуми. Наверное, он прав. Не все люди могут жить одними отрывистыми мыслями между ударами. И всё-таки первые пять минут в комнате Тоору они просто смотрят друг на друга и молчат. Ойкава пропускает через себя все главные моменты их дружбы-недружбы, и он ничего не хотел бы изменить. Их отношения звёздной пылью оседают на дёснах и языке Тоору, и ему необходимо с кем-то поделиться. — Ойкава, — не выдерживает тишины, сдаётся и зовёт его Иваизуми, но теряется и не знает, что сказать дальше. Тоору наклоняется ближе. Губы у Ива-чана совсем не грубые, сколько грубых слов они бы ни держали, а мягкие, и звёздная пыль на них ложится тонким красивым слоем. — Ойкава, — выдыхает Иваизуми в чужие губы и набирается смелости посмотреть в глаза. — Нам не нужно говорить, Ива-чан, мы и так понимаем друг друга, правда? Хаджиме тянет Ойкаву за футболку ближе, и они целуются снова, и кажется, что близится новый шторм. Через минуту они оказываются в кровати, просто лежат, смотрят в потолок и держатся за руки. А потом начинают говорить. Одновременно. Это первый их разговор о будущем. Они избегали его весь год, а сейчас боятся, что не успеют ничего сказать. Они говорят об университетах и съёмных квартирах, о том, что невыносимо больно уходить и всё равно интересно посмотреть, что будет дальше. И боятся выдохнуть, что они избегали этого разговора, потому что тогда пришлось бы говорить о прощании. Прощаться никто не хочет. Ойкава лежит на груди Хаджиме, тот плавно гладит его по шее. Тоору не осознаёт, что плачет, а когда понимает это, то поздно скрываться. — Чш, ты чего? — Иваизуми много чего готов сделать, чтобы Ойкава успокоился. — Пообещай мне, что у нас есть хоть какие-то шансы на совместное будущее, Ива-чан, я ведь не выдержу, если ты уйдёшь. Иваизуми тяжело вздыхает. — Я позабочусь об этом, — говорит он, и Ойкава действительно чувствует, что контроль над его жизнью теперь не только на нём. Они держатся за руки, и капризное время делает для них исключение и на несколько минут останавливается. Океан забирает Ойкаву домой.