Во мне — морская тайна

Дева Откуда взялась эта девушка, не знает никто. Одни говорят: жертва кораблекрушения. На обломке бревна принесло ее к берегу — в насквозь промокшем платье, задыхавшуюся от слез, онемевшую от ужасов, что видели ее глаза. Другие уверяют: странница. Приплыла она на крохотном плоту и смело шагнула на берег в странном заморском наряде, не умея ни слова сказать на языке этой земли. Третьи шепчут: русалка. Сирена, наяда, вышедшая из моря в одеянии из собственных волос, водорослей и ниток жемчуга, неспособная говорить по-человечески. И все же точно никто о ней ничего не знает, кроме самой девушки да старика, подобравшего ее у своего дома на самом краю земли. Возможно, он и нарек ее Ариадной — именем-песней, непривычным, старинным и чуждым. Возможно, она сама назвала себя так. А возможно, это и было ее настоящее имя. Но они молчат об этом, словно набрали в рты воды. И понемногу она становится привычной здесь, на улицах, по которым бродит рука об руку со стариком. Теперь она просто есть — такая же часть города, как стены, волны и разрушенная башня, куда никто не смеет ходить. Волосы Ариадны волнистые, как море, и смеется ли она, улыбается ли — сверкают ее зубы, ослепительно белые, как подводные раковины. А смеется она часто — вот только никто не знает, почему. Никто не разделяет ее веселье. Кожа Ариадны светлая, как жемчуг, солнце не трогает ее, ветер не сушит, сколько бы ни сидела девушка на скалистом мысу, глядя в море. Редко говорит Ариадна, зато слушает — как пустынный океан. Конечно, о ней ходят и другие слухи. А как иначе? Из ниоткуда возникла эта странная девушка в их городе— без мужа, без отца, без брата, ни монеты в карманах, ни словечка на губах. Спустя месяц после падения жены короля с высочайшей башни в море. Со смехом невпопад. С лицом непроницаемым, как луна. Конечно, о ней ходят слухи. Но против нее не звучит ни слова. Пока. Ведь сам доверенный советник короля приютил и удочерил эту девушку. Утешение для усталых глаз, говорит он. Старый мастер, покинувший двор ради усадьбы на морском побережье, может себе позволить немного почудить. Его мудрость по-прежнему ценится, слова старика в равной мере полны заботы и осторожности. Даже после того как его дочь упала в море, а ему пришлось оставить замок, где воспоминания были слишком сильны. После того как его дочь упала в море. Поговаривают — после того как его дочь прыгнула в море, и слухи эти разносит ветер. Если старик говорит, что верит девушке, то и король должен ей верить. А город должен следовать примеру своего короля. Но для слухов это не преграда. Моряк Как-то раз на мыс спускается моряк с торгового судна. Шум его шагов по гальке и осколкам ракушек слышен ей задолго до его появления. — Наблюдаешь за кораблями? — Его голос полон дружелюбия. Ариадна поворачивается к нему, бородатому и улыбчивому, — и не кричит, не убегает, не приветствует. Только смотрит на испятнавшие его кожу рисунки, и он опускается перед ней на колени, закатывая рукав повыше. — Татуировки, — поясняет он, обнажая руку. — Наносят иглой и чернилами. Там, откуда ты родом, их тоже делают? Она водит по завиткам и изгибам изящным пальцем, прохладным даже в жаркий полдень. Якорь — это талисман от неудач, а замкнутый в кольцо узор на мускулистой руке бугрится и меняется с каждым движением. На предплечье — русалка, и ее чешуйчатый хвост будто бы танцует, когда моряк вертит запястьем. Ариадна смеется, и ее палец соскальзывает на очередной рисунок — лицо в обрамлении вьющихся волос. — Кем она была? — спрашивает девушка. Ее голос не мелодичен и не низок, не сладок и вовсе не чарующ. Обычный девичий голосок, только звучит немного грубо, и еще она странно растягивает гласные. — Хм? — Он поднимает на Ариадну взгляд и замирает, завороженный. Откуда в это облачное утро такой свет ее в глазах? И не от него ли под ребра словно загнали ловильный крюк? — Никем. — В разом пересохшем рту с трудом ворочается язык. — Просто лицо. — Она кажется мне знакомой, — говорит Ариадна. — Особенно глаза. Темные глаза, совсем не похожие на ее собственные, но так похожие на глаза королевы. Навечно запечатленные иглой и чернилами на его коже — с того дня, как он впервые увидел это лицо под ясным небом, перед ясным морем. Теперь ее пальцы — словно клеймо. И русалка не улыбается кокетливо — скалит зубы то ли яростно, то ли безумно. Ариадна отнимает руку. Опомнится он только в своей каюте, глядя в грязный квадрат зеркала, водя ладонями по татуировкам. Русалка снова улыбается, Богоматерь на плече по-прежнему хранит спокойствие, но он все ищет и ищет отличия. Алхимик Он частенько покидает пределы города, этот алхимик. Он ведь и ученый, и целитель, а значит, ему требуется множество местных растений для настоек, для мазей, для отваров, для припарок — для всего, что может успокоить, излечить или просто отвлечь. В теле человека, сотворенном из плоти и крови, живет много боли. Она-то и есть его хлеб насущный, и благодаря этому даже король не против запахов и дыма от экспериментов алхимика. И вот в неурочный час он выходит из города, чтобы собрать травы, цветы и листья. В одной руке у него корзина, как у женщины, идущей на рынок, в другой — небольшой нож. Алхимик знает, что будет сушить связками, насыщая травяным ароматом воздух комнат, а что зальет маслом, сохраняя надолго. — Что ты делаешь? Он как раз тянет из земли цветок с корнями — но, услышав незнакомый голос, тут же вскидывается, сжимая нож. Это девушка, и лицо ее почти так же бледно, как серые скалы позади, и разве что чуть живее, чем сталь ножа. Вздохнув, он поспешно отводит в сторону свое оружие, боясь случайно ранить ее. — Собираю растения. Для лекарств. — Он не знает, многое ли она понимает из его слов. — Для больных людей, чтобы они выздоравливали. — Или угасали, — продолжает она за него. — Или засыпали, или умирали. Он чуть не роняет нож. Откуда ей знать, что хранится в его лаборатории? И ведь он не всем пользуется. Чем-то — вообще никогда. Только королеве дал однажды, но та ведь жаловалась на бессонницу… Вряд ли она знает столько слов, эта странная девушка. — Не такие растения, — наконец уточняет он. — Эти корни, вымоченные в спирту, вытягивают заразу. Если рана гниет изнутри. Она наклоняется и шумно принюхивается, морща нос от острого запаха земли, обнаженных корней и увядающих цветов. Такое выражение лица делает ее почти нормальной. Почти похожей на любую другую девушку, которую он мог бы случайно встретить на дороге. — А если мох, растущий у воды, — сообщает она, выпрямляясь, — наложить на рану, она исцелится быстрее. — Знаю. Но только если мох свежий. Высохший уже не так хорош. Брови Ариадны сходятся в тонкую линию, словно она впервые такое слышит. Алхимик кладет цветок в корзину — вместе с корнями, с землей, не отряхнув, — а когда оглядывается, она уже идет прочь. Ее шаги совершенно беззвучны. Придя в лабораторию, он первым делом заглядывает под половицу и достает оттуда ключ. За полкой, уставленной алхимическими флаконами, — потайная дверь, и он отпирает ее. Кабинет пуст. Капитан стражи Он патрулирует замок. Он не должен больше этого делать — все-таки уже капитан, ему стоило бы составить расписание патрулей для своих ребят, а самому по праву заняться делами поважнее. Но он не отменяет свой дозор, работая вдвое упорнее, вдвое дольше — лишь бы защитить человека, который когда-то был ему другом, а теперь стал королем. Если бы кто-нибудь у него спросил, он сказал бы, что они и сейчас друзья. Только никто не спрашивает. Некому лезть в душу капитана стражи. Да и зачем? Город безопасен, замок безопасен, и защита здесь нужна только ради приличий. Никто не осмелится напасть на короля. Король не выходит на внешние стены, и его немногочисленной прислуге нечего там делать. Так что капитан привык к одиночеству и тишине приморского города — она складывается из шума ветра и волн, проходящего мимо сознания, из криков морских птиц, привычных и совсем не тревожащих. Внезапно он с изумлением видит невысокую фигурку у противоположного края стены. Она не реагирует на его приближение, хотя он ступает по камням тяжело и уверенно. Она смотрит на разрушенную башню, стоящую на берегу, дальше, там, где никто не ходит. — Когда она рухнула? — спрашивает девушка, не оборачиваясь. Камни проседают под весом башни, и целая их груда торчит у ее подножия. Волны набрасываются на них и откатываются, и снова набрасываются… — Много-много лет назад, — говорит он, прислонив копье к плечу. Ее волосы развеваются на ветру, полощутся, как флаг, у лица. Полуденное солнце ее не слепит, она не щурит глаз. — Говорят, что прибой во всем виноват. Вымыл раствор, вот она и упала. Хоть верхушки у нее давно уже нет — провалилась внутрь, оставив лишь ненадежные ступени, — башня все еще высока. — И все же она стоит, — отчетливо, несмотря на глотающий слова ветер, выговаривает Ариадна. Ее профиль словно вымыт волнами из камня — острые края то и дело переходят в нежные изгибы. Но ее саму никак не назовешь ни нежной, ни мягкой. — Почему ее не разобрали? — Главным образом, в силу традиций. Она все еще часть замка. Нельзя просто взять и разрушить творение древних королей. Он вспоминает прежнего короля, который правил до его друга. Человек старой закалки, простой, но в чем-то, пожалуй, даже великий. Ариадне он бы понравился больше нынешнего. Но при нем капитан стражи никогда не стал бы капитаном — был бы всего лишь одним из многих наемников, блуждающих по островам, морям и континентам. — А ее вы тоже охраняете? На мгновение он забыл, что девушка еще здесь. Теперь она смотрит на него, и глаза ее сковывают и тревожат, как янтарные капли, поймавшие в себя солнце. — Конечно. Но наш дозор касается ее лишь краем. Только до окружающей ее стены. Ариадна отворачивается, перегибаясь через зубчатую стену. Камни кладки грубы, прочны и совершенно безопасны, но ему все равно хочется ухватить ее за краешек платья, потянуть обратно и крепко прижать к себе, уберегая от возможного падения. — Если кто-нибудь туда поднимется, вы же не увидите? — Теперь ее слова едва различимы — так медленно и тихо она говорит. — Если он не хочет быть увиденным… — Мы всего лишь люди, — Только ее слух различает дрожь в его голосе. — И мы совершаем ошибки. Она вновь поворачивается к нему, и взгляд ее, кажется, проникает под кожу. — Да. Вы совершили много ошибок. Поклонившись ей, он продолжает свой дозор. Той ночью он долго лежит, видя перед собой глаза Ариадны и снова и снова слыша призрачный крик из разрушенной башни. Сон к нему так и не приходит. Король Сегодня нет аудиенций, но король все равно сидит на троне. Ему нравится приходить сюда, чтобы подумать. Отдохнуть, не опасаясь ни притязающих на его время и мысли, ни взыскующих его мудрых указаний. Просто понять, кто он такой и что здесь делает. Высокие потолки и просторная зала успокаивают. Весь этот мир пространства и света навечно покорен его силе и неизменен. — Мой господин. Голос доносится откуда-то из-за трона — а значит, говорящий воспользовался личной дверью короля, а не главным входом. Через нее не разрешается ходить никому, кроме него самого и сопровождающей его стражи, но сегодня он велел охранникам остаться снаружи, чтобы провести время наедине с самим собой. — Кто здесь? Покажись, — приказывает он. Он не слышит шагов, но вскоре замечает краем зрения чей-то силуэт. Это девушка, Ариадна, что вышла из моря. Она по обыкновению босая. На гладком каменном полу шаги ее совершенно бесшумны. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он, сузив глаза, чтобы рассмотреть ее против солнца. В это время дня широкие, высокие окна топят залу в свете. Отблеск волос кажется венцом над головой девушки, растрепанным и неопрятным, словно сложенным из веток деревьев. Или сплетенным из водорослей. — Я пришла посмотреть на тебя, — говорит она. — И на то, что ты делаешь здесь, в своем королевстве. Вряд ли она пришла только за этим. Он никак не может понять, что значат ее слова, откуда она взялась, что ей необходимо увидеть. — Чего ты хочешь? — спрашивает он. Слова застревают в горле, и он кашляет. — Я знаю, — говорит она. Король чувствует страх. Настоящий страх — ледяное тошнотворное ощущение, как будто из тела вынули все внутренности, как будто отвратительные щупальца заползли в грудь и обвили сердце. — Я знаю, что Мол не была дочерью твоего советника. Он просто взял ее к себе, когда ее поймали моряки, научил ее ходить, разговаривать и помогать ему в работе. Ариадна подходит ближе, не сводя с него тяжелого взгляда, оставляя за собой на полу темные, влажно поблескивающие следы. Он чует запах железа и соли. Он вскакивает с трона, делает шаг к ней, чтобы… хоть что-то сделать. Ударить ее. Придушить. Выбросить ее из окна. — Ты ведьма, — говорит он, и голос его безумен. Перед ним худющая девчонка, головастик с мелководья. Что в ней может быть опасного? — Я знаю, что она видела, как ты правишь, и пыталась заставить тебя одуматься, но ты перестал прислушиваться к ее советам и к советам старика. Ее шаги по выложенному плитами полу по-прежнему остаются беззвучными, хотя она подходит к трону все ближе и ближе. Сюда никто не смеет приходить босиком. Это просто невежливо. — Ты ничего не знаешь. Он лжет. Советник терпеть не мог ложь во имя своего короля, и даже необходимость молчать в ответ на некоторые вопросы была ему ненавистна, но он вынужден был делать так не раз и не два — ради сохранения мира. И чтобы король получил то, что хотел. — Я знаю, что ты поил ее зельями, чтобы усыпить и сбить с толку. Чтобы заставить замолчать и покориться. Но все вышло совсем не так, правда? Они свели ее с ума. Ее глаза полны чувств. И слез. — Я поил ее только вином, — отвечает он. — Это все алхимик. Он долго наблюдал, чтобы обнаружить потайную комнату алхимика, а потом просто зашел туда и взял то, что, как он думал, было ему нужно. Он смешал зелье с вином и начал давать своей жене, которая все еще верила ему, несмотря на все, чему была свидетелем. И он увидел, как ее яркие глаза затуманились, стали странными и чужими. — Она вовсе не собиралась убивать себя, когда прыгнула. Она просто пыталась вернуться в море. — Слезы текут по лицу девушки, соленые дорожки сбегают по щекам к подбородку. Но она совсем не кажется печальной. Она в ярости. — Если бы не камни, она была бы жива. И дома. — Ты ничего не знаешь, — он пятится обратно к трону и садится. Как эта невысокая девчонка может казаться выше него? Или всему виной ее обжигающий взгляд? Откуда она может все это знать? — Она всего лишь пыталась вернуться домой, — говорит Ариадна. Ее голос звенит в его ушах. Он зовет охрану. Они врываются в залу, капитан хватает девушку за руку, и ее кожа тут же расцветает синяками, теряя вид холодного мрамора. Король знает, что должен сделать. Старик Суда не будет. Монстры, угрожающие жизни короля, не заслуживают ни правосудия, ни прилюдного разбирательства, ни милосердия. Ее бросят в море, принеся в жертву силам, что издревле угрожают их земле и даже похитили королеву. Так решил король, и никто не пойдет против его воли. Остается совсем немного времени до полнолуния, когда прилив станет самым высоким. До тех пор девушка ожидает своей участи в камере под дворцом. Стражники отказываются следить за ней. Она не ест, говорят они, и не спит по ночам. И поет. Они не могут вынести ее пения. Пришедший в тюрьму старик чувствует на себе всю тяжесть камня, из которого сделан замок, — невообразимую тяжесть, которая гнет его спину еще сильнее. Стоило бы вынести обвинительный приговор строителям, думает он. Не могли сделать потолки повыше. Даже вблизи камеры он не слышит пения. Только отдаленный гул волн, бьющихся о скалы. Из камеры выходит капитан стражи. Они со стариком кивают друг другу. Под глазами у капитана синяки, темные, как виноградины, словно он неделями не знает сна. Он оглядывается на камеру и качает головой, бормочет так тихо, что его слова теряются в эхе коридора и глухом шуме моря. Ариадна поднимает взгляд на вошедшего старика, ее улыбка — будто яркая вспышка в темноте камеры. Она бледная и тонкая, еще тоньше, чем раньше, и платье ее все перепачкано. Но сидит она прямо, и глаза ее ясны, даже сейчас в них горит та искра, которая пленила его, как только девушка шагнула из волн на берег. — Прости, дорогая моя. — Он садится на скальный выступ, который служит здесь стулом, и подбирает подол своей истрепанной мантии. Тут царят холод и сырость, и, кажется, они наконец пронимают и Ариадну. Но ведьма не заслуживает ни одеяла, ни мало-мальского уюта. — Я пытался остановить его, еще давно. Я никогда не думал, что дойдет до такого. — Все хорошо. — Ее голос спокоен и нежен, как будто именно она пришла сюда, чтобы утешить его. — Я нашла то, что мне было нужно. Скоро все закончится. А потом он плачет, стыдясь того, что послал на смерть еще одну девушку. Так много жертв на алтарь королевского самолюбия и невежества. И так мало может сделать он сам. Ариадна гладит его по тонким седым волосам. — Не плачьте, господин. Все будет хорошо. Чудовище Ариадна всегда знала, что вернется в море. Магия, приведшая ее сюда, была не настолько сильна, чтобы преобразить ее тоску по дому, ее знание о нем. Она дала ей доступ на землю — но и все на этом. Она не смогла изменить ее суть. Как не смогла изменить Мол. И вот она снова стоит на скалистом мысу, но на этот раз в цепях. Звенья серебряные, украшенные мельчайшими символами и узорами. Сработаны алхимиком — ну, или, по крайней мере, по его указке, она точно знает. На безопасном от ведьмы расстоянии, держа перед собой копьями, стоят стражники. Капитан — впереди всех, его челюсти сжаты, рука, сжимающая копье, тверда, но в глазах — тошнотный ужас. Король что-то говорит, и его величественные слова прикрывают один простой факт: он отправляет девчонку на смерть. Как драгоценные камни на рукоятке кинжала; сколько ее ни украшай, суть кинжала останется неизменной — резать, ранить и убивать. Пришедшие на казнь люди в смятении, каждое движение толпы кажется дрожью мускулов, перекатывающихся под кожей перед мощным рывком. Перед ударом. Король поворачивается к ней, и его голубые глаза будто на пустое небо над головой — столь же слепы. Позади нее море беснуется у скал. Она оборачивается к волнам и делает один осторожный шаг. И еще. Острые скалы ранят ноги, выпуская на волю кровавые ручейки. Пусть бегут. Все это скоро закончится. Король говорит что-то еще. А перед ней — все еще ужасно долгий путь вниз. Ее догоняет толчок в спину, укол — она дергается больше от удивления, чем от боли, и летит вниз. Она кричит, но ветер вырывает слова из ее горла, превращая их в чистые звуки. Воздух не ее стихия; она хотела бы поднять руки над головой, а не то будет больно; она извивается, вертится — только бы не разбиться о скалы! — и входит в воду ногами вперед. http://i.imgur.com/l9FEddol.jpg Цепи растворяются, как пена на волнах. Ариадна вдыхает воду и снова кричит, на этот раз — четко различимые слова. Они пузырьками всплывают вверх, сквозь морскую толщу, до странности тяжелую после стольких недель на сухой земле. Вода приходит в движение. Оттолкнуться, подплыть, подтянуться — и Ариадна оказывается на небольшом каменном выступе прямо над поверхностью моря, чтобы рассмотреть все как можно лучше. Из глубин поднимается чудовище. Оно огромное, действительно огромное, больше любого земного животного. Его тело, покрытое сияющей серо-зеленой чешуей, свивается кольцами. У него большущие голодные глаза и острые зубы. Она видит, как там, на берегу, разбегаются люди. Стражники отбрасывают свои копья и молятся. Король остается в одиночестве — хрупкий человечишка — и вздымает руки вверх. Как будто знает, что грядет. Ариадна смотрит от начала и до конца, вокруг нее плещутся волны, с ее волосами играет ветер. Она сделала то, за чем пришла сюда. Теперь можно возвращаться домой. Море И снова старик сидит перед своим домом, наблюдая за волнами. И снова день тих и погож; чудовище ушло обратно под воду, оставив на камнях лишь несколько темных пятен. Никто не скорбит о пропавшем короле. Только не сегодня. Ариадна тоже пропала — вернулась в воду, к себе домой. К своей стихии, изменчивой, непостоянной и вездесущей. Ему казалось, он видел ее там, в море, прежде чем она нырнула под гребень волны. Но он мог ошибиться. Он сидит тут весь день и вечер, наблюдая сначала за волнами, бьющимися о берег, а потом и за луной, поднимающейся на небо. К нему приходит капитан стражи, измученный, в сплошь покрытой бурыми пятнами одежде, и просит о помощи. Нет указа о престолонаследии, говорит он, а сам он не может стать королем. Может, старик примет корону? Или хотя бы даст мудрый совет? — Пусть все так и остается, — отвечает старик. — Пусть замок рухнет. Пусть море заберет его себе. Именно этого, думается ему, и хотела бы Ариадна.