Look Into My Eyes

One Direction — I Want To Write You A Song

Франция. Париж.       В легендарном Париже цвела настоящая весна: с кучей солнечных лучей, цветов, зелени и просто огромной палитрой различных красок. Только вот не все горожане замечали это. В большинстве случаев это были люди так и не нашедшие свою родственную душу, своего соулмейта. Для них город казался слишком вычурным и обыкновенным: не существовало тех разнообразных весенних красок, а жизнь казалась однотонной или вообще черно-белой.       В список таких людей, как ни странно, входил Гарри Стайлс — довольно известный художник во Франции, прославившийся своими мрачными холстами с неброскими красками. Даже в радужную весну он умудрялся нарисовать что-то грозное и темное, что никак не вписывалось в прекрасные цвета зелени деревьев, благоухающих цветов и яркого солнца. Он не мог передать естественный вид столь прекрасным вещам и рисовал именно так, как видел. Так, каково было у него на душе. А было там также мрачно и тускло, как и в его картинах. Причиной тому являлось следующее: Гарри не верил, что у него может быть родственная душа. Он просто отказывался верить, что какой-то человек может изменить его жизнь, всего лишь заглянув в глаза.       Гарри был человеком крайне скрытным и малоразговорчивым, относился ко всему со скепсисом. Кудрявый еще никогда не находил в чужих глазах того, что должен был найти в глазах родственной души — мир и спокойствие. Определенно, парень просто отчаялся в поисках своей половинки, ведь он пытался, и много раз, но вскоре смирился и сдался. Сдался, и посвятил свою жизнь мрачному искусству, считая именно это своим соулмейтом, потому что, всего лишь рисуя, он иногда улыбался и ощущал себя не таким пустым. Редко улыбался. Крайне редко.       Гарри на протяжении месяца приходил к Эйфелевой башне, чтобы дорисовать очередную картину, вызывавшую лишь грусть и печаль, хотя та должна была производить обратное впечатление хотя бы потому, что названа она «Весна». Но у Гарри было немного другое представление о весне.       Сегодняшний день выдался облачным, хотя иногда солнце вырывалось из-под заточения облаков, но потом вновь пропадало, будто мрачные, серые облака ни с кем не хотели делиться кусочком солнечной радости. Погода Гарри радовала: он любил дождь, а эти облака предвещали его приближение, чтобы в скором времени утомить парижан.       Гарри, поправив свои длинные непослушные кудри, надевает на голову черный берет, чувствуя себя стереотипным французским художником с длинными усами, которых у того, к его сожалению, не было. Он коротко оглядывает свой внешний вид: как на нем сидит темно-синяя рубашка, привычные скини-джинсы, подчеркивающие его идеальные длинные ноги и пальто, которое явно не подходило для весенней погоды. Гарри морщит нос от всего лишь маленькой мигом пролетевшей мысли, что он похож на какую-то девушку-модель, и в следующую же секунду в голову закрадывается желание отрезать свои кудрявые локоны, доходящие до плеч, но он быстро избавляется от абсурдных соображений и все-таки покидает свою квартиру, чтобы вновь отправиться к Эйфелевой башне и наконец закончить рисунок.       Гарри двигается по узким улочкам, по мощенной камнем дороге, разглядывая уже до боли знакомые архитектурные постройки, домики с маленькими балконами, на которых было полным полно разных цветов в резных горшках, и такими же аккуратными окошечками. На улицах, несомненно, царила атмосфера радости и веселья: повсюду исходил аромат сладкой выпечки, пахло розами, которыми торговали веселые старички, сказывая молодым парам истории о любви и родственных душах. В общем и целом, здесь хотелось утонуть в море обожания и любви к прекрасному Парижу. Вот только все, что видел Гарри — это привычно-серая дорожка и его ноги в серебристых ботинках. Он и сам казался серым среди этих счастливых людей — от молодого человека веяло печалью и тревогой.       Придя на свое место, Гарри присаживается прямо на сырую траву, располагая перед собой мольберт с той картиной, в которой так явно отражалась его душа. Он поднимает свои зеленые глаза на красавицу-башню и благоговейно вздыхает, проникаясь атмосферой. Его рука профессионального художника искусно двигается над листом, вырисовывая черным карандашом детали пейзажа. Кругом шумели люди и нередко, кто обращал внимание на одинокого художника, ахал оттого, что картина была просто идеальной, а кто-то вздыхал, понимая, почему эта картина изображается только в темных тонах. К числу понимающих принадлежал и кое-кто немаловажный.       Луи Томлинсон изначально приходил сюда, чтобы побренчать на гитаре и просто собраться с мыслями. Здесь его замечали зеваки, которые восхищались его проникновенным голосом, хорошей игрой на гитаре и песнями с глубоким смыслом, хотя в большинстве случаев этот смысл понимал только он сам. Шатен искренне улыбался, когда люди хлопали и хвалили его, нередко и краснея из-за этого, но вскоре его настоящей целью стала не слава среди местных зевак или сбор с мыслями, а один очень грустный парень: единственный, кто еще ни разу не посмотрел в его сторону. Он заметил кудрявого в первое же появление: месяц назад, как только тот вошел в этот парк, словно само сердце подсказывало ему взглянуть под непримечательное дерево, где и расположился кудрявый. Шатен не смотрел в его глаза, да и вообще никогда не общался с ним, но чувствовал, что он тот, кого голубоглазый искал — художник его родственная душа. Каждый день Луи приходил именно в то время, когда здесь уже находился кудрявый. Меланхоличный Стайлс вызывал в нем странные чувства: его сердце оживало будто отдельно от тела, наполнялось теплотой, и ему хотелось петь-петь-петь для него. Но Гарри его все не замечал и не замечал. Ни через неделю, ни через две, ни даже сейчас, когда он напевал одну из своих песен. Но Луи верил, что тот, должно быть, тоже чувствует это неземное притяжение, но просто игнорирует его.       Томлинсон, поправив челку и глубоко вздохнув, наигрывает мелодию, которую подсказывало ему исполнять сердце. Он пел и наблюдал, как лицо Стайлса напрягается, как он внимательно разглядывает то картину, то пейзаж, и сердце Луи просто улетало в неизвестном направлении. Он, честно, даже сам не понимал, чем этот парень его зацепил. Кудрями? Непринужденным стилем в одежде? Или может быть тем, что он его соулмейт? В последнем Луи не сомневался ни на минуту. И с каждой же минутой его сердце все больше и горче тянуло к кудрявому, что он не мог сдерживаться от глубоких вздохов. Луи боялся делать первый шаг, потому что, как только он хотел его сделать, парня будто отталкивало от кудрявого и он, ничего не соображая, не мог сделать ни шагу с места. Может, судьба выжидала нужного дня?       Сегодня его сердце болело пуще прежнего, а притяжение казалось невозможным, будто Луи прямо сейчас возьмет и полетит к Гарри на невидимых крыльях. Пасмурная погода его не радовала — он хотел, чтобы их знакомство произошло в солнечный, радостный день, чтобы это запомнилось навсегда. Ну, на самом деле, это были формальности, потому что тот был уверен, что запомнит момент их встречи на всю оставшуюся жизнь. И, в целом, убедив себя этой мыслью, Луи поднимается с примятой травы, не отрывая взора от художника, поправляет невидимые складки на футболке и просто ужасно волнуется. От одной мысли познакомиться его сердце стучало так сильно, что, наверное, все прохожие слышали его биение, а ладошки потели, но в любом случае, он должен сделать это, потому что испытывать боль от притяжения было уже невыносимо. Луи неуверенно шагает вперед, и ему кажется, что весь мир отключился и, что есть только он, кудрявый парень и этот, кажущийся безумно длинным, путь к нему, путь к сердцу кудрявого.       — Здравствуй, — Луи расплывается в невозможно широкой улыбке. Что ж, он хотя бы дошел до него, и сейчас в животе шатена летает стая бабочек. Он впервые видит художника так близко. Теперь он может рассмотреть идеально очерченные скулы и линию подбородка, его идеальные кудряшки, спускающиеся из-под глупого берета к его широким плечам… Но парень игнорирует его.       Рука Гарри немного вздрагивает от взволнованного голоса, ворвавшегося в его разум. Но, несмотря на это, он пытается не замечать легкое покалывание мурашек по всему телу. Также, он не хочет отвлекаться, ибо уже практически дорисовал картину и, если что-то пойдет не так, он к чертям порвет этот холст и этого парня, который решил так просто отвлечь его от рисования. Сопротивляясь огромному желанию взглянуть на обладателя прекрасного звонкого голоса, который эхом звучал в его голове, Гарри делает бесстрастное лицо и продолжает рисовать, кинув тихое «Угу».       — Ты очень хорошо рисуешь, — Луи разглядывает рисунок, находясь за спиной кудрявого, который все больше напрягался с каждым словом Томлинсона.       «А у тебя, чертовски хороший голос, но я этого не скажу», — Гарри сильнее сжимает карандаш от таких мыслей. Черт, его не должно волновать, как и каким голосом говорит какой-то незнакомец, но у кудрявого буквально внутренности от него переворачиваются. Короткий вздох. И вроде бы все становится более менее хорошо, но Томлинсон не собирается останавливаться, пока не взглянет в глаза кудрявого, чтобы с этих же пор больше никогда не отрываться от них. Он приземляется на траву рядом с молчаливым Гарри и внимательно наблюдает за движением его руки. Кажется, Луи сейчас закричит лишь оттого, что он наконец рядом с ним, и их родственная связь ощущается пуще прежнего, вызывая постоянные мурашки по телу у обоих парней.       — Ты продаешь картины? Я бы хотел купить эту, она мне нравится, — Луи склоняет голову в бок, улыбаясь до боли в челюсти. Рисунок Гарри казался ему мрачным (да и он знал почему), но очень хотел его. Луи бы повесил эту картину на самое видное место и любовался, каждый раз вспоминая место, где он впервые увидел своего соулмейта, который, кстати, что-то совсем не хочет разговаривать, но Луи знает, что он не долго продержится, игнорируя его, потому что руки Гарри подрагивают от каждого слова Луи. Такова первая встреча родственных душ: ты чувствуешь особо резко каждое движение своего соулмейта, буйно реагируешь на его голос и видишь в его глазах что-то необыкновенное, что-то похожее на земной рай.       — Нет, она не продается, — низкий глубокий голос раздается из-за копны волос и Луи подвергается тем же ощущениям, что и Гарри. Его дыхание учащается, а руки дрожат. Надо же было так долго прожить без соулмейта, что от голоса даже руки дрожат. Ну и пусть Луи всего лишь двадцать четыре и, наверное, Луи просто выдумывает все это. Медленно приходя в себя, он сглатывает комок в горле и протяжно вздыхает.       — Почему? — вообще, Луи мало заботило почему, он хотел просто услышать голос художника еще раз. И он догадывался, что его родственная душа, видимо, хочет закрыться от него, но не тут-то было. Луи не сдается.       — Она заказная, — беспрекословно врет Гарри, и Луи чувствует это, и он просто хочет, чтобы кудрявый уже открылся ему, ибо сколько уже можно? Разве он не ощущает это? Зачем закрываться от судьбы?       — Не хорошо врать, — Луи цокает и закусывает губу. Его коленка «невзначай» касается бедра кудрявого, и тело реагирует на это электрическим разрядом так, что Луи от удовольствия прикрывает глаза и сжимает ремешок от чехла гитары. Но не только у Луи проходит реакция:       — Черт, — Гарри роняет карандаш и сжимает пустую руку в кулак. Он понял, понял, что этот придурок его соулмейт, зачем же так издеваться над ним? Пусть он понимал, что тот ничего и не делает: всего лишь пытается разговаривать с ним и касается, да и то, один раз, но Гарри просто боялся впускать шатена в сердце. Даже если гитарист уже с рождения предназначен ему половинкой души и хранителем сердца. И, скорее всего, Гарри просто боялся, что окажется не прав, и что и у него на самом деле есть родственная душа, обладатель которой, кстати, является одного с ним пола.       «Нет, не может быть этого, я просто заболел», — это, вроде бы, должно быть успокоением для Гарри, но нет, из-за таких мыслей у него лишь сердце защемило. Хорошо, теперь задача поднять карандаш и не посмотреть на него. На него нельзя смотреть. Нет.       Гарри медленно нагибается, протягивая руку к карандашу, но Луи опережает его и их руки, соприкасаясь, вместе поднимают карандаш с земли. У обоих внутри взрываются фейерверки от этого соприкосновения, а связь, благодаря лишь касанию, закрепляется между ними, и Гарри больше не может терпеть силу притяжения. Он поднимает из-за нависших кудрей зеленые глаза, встречаясь с серо-голубыми. Гарри ослеп. И Луи тоже. Они ослепли и не видят ничего кроме друг друга. Вокруг них образуется вакуум, в котором Гарри может видеть все цвета радуги, которыми медленно наполнялась его зачерствевшая душа. Гарри видит в глазах Луи небо, самое прекрасное небо и чистое море, которое волнует его и сражает наповал. Луи в свою очередь видит в глазах Гарри изумрудные сапфиры, которые точно, навсегда станут единственной его драгоценностью. Они тонут, тонут и тонут друг в друге. Они упиваются этим взглядом, словно глотком воды в жаркой пустыне. Невероятное притяжение тоже дает о себе знать: их пальцы крепко переплетаются, словно этот узел из рук является видимым скреплением их душ, в то время как невидимое уже произошло при рождении. Луи хочет никогда не расцеплять их руки, чувствовать тепло под ладонью, которое вдавалось глубоко в душу и грело ее. Гарри плачет, искренне плачет — он никогда не чувствовал себя настолько живым и заполненным чувствами. Слезы размывают изображение Луи перед ним, но даже так он видит как светятся его глаза. Гарри ощущает крылья позади себя и он просто готов взлететь ввысь вместе с Луи и целовать его часто-часто, чтобы ощущать насколько же он все-таки его соулмейт. Луи тоже не сдерживается и плачет, а в следующую секунду налетает на Гарри с объятьями, от которых у обоих перехватывает дыхание и они стонут от столкновения тел, ибо разряды тока приятно покалывают все тело от головы до пяток.       — Не плачь, солнце, твои глаза должны всегда светиться, — Луи со смехом всхлипывает и крепче прижимает кудрявого к себе, ощущая запах кофе и круассанов. Гарри смеется до боли в грудной клетке и утыкается Луи в плечо.       — Твои тоже. Я Гарри, кстати.       — А я твой соулмейт, Луи.       — Рад познакомиться, Лу, — Гарри закусывает губу, не веря тому, что действительно плачет, не верит тому, что сейчас обнимает своего соулмейта — совершенно незнакомого человека, он не верит, что на его душе может быть так тепло.       — Я хочу нарисовать тебя, Лу.       — А я хочу спеть для тебя, Хазз.       Луи поет для Гарри, пока тот вырисовывает на новом листе Луи, вкладывая большое внимание в его голубые, не щадящие сердце кудрявого, глаза. Луи медленно перебирает пальцами по струнам, а его голос кажется волшебным и таким родным для Гарри, словно они не только познакомились, а жили вместе всю жизнь. Каждый прохожий с восторгом наблюдает за Луи и за тем, как на листе Гарри появляются яркие краски, и гитарист кажется им еще милей на рисунке.       — I want to write you a song One to make your heart remember me So any time Iʼm gone You can listen to my voice and sing along I want to write you a song… I want to write you a song…*, — Луи доигрывает последние ноты и его голос дрожит. Ну вот почему только сейчас его чудесная голова вспоминает, что ему нужно в Лондон, потому что мама скучает по нему? Вспоминает, что этот чертов рейс уже сегодня ночью и он и сам уже чертовски скучает по маме и хочет рассказать ей о Гарри.       — Лу? — Гарри перестает рисовать. Он еще даже не привык замечать любое колебание в настроении своего соулмейта, и такой сильный перепад существенно отразился на нем самом. Сердце тоскливо взвыло и Гарри насторожился: что-то не так.       — Ничего, Хазз, ничего, — Луи грустно улыбается и откладывает гитару в сторону, подходя к Гарри. В его глазах бродит сомнение и Луи знает, что он не сможет соврать, что их связь сейчас как никогда велика и даже малейшая ложь одного, будет чувствоваться на другом.       — Солнце, мне нужно улететь сегодня, — Гарри полностью теряет недавно появившуюся улыбку, а внутри, кажется, разгорается жгучий пожар, уничтожающий сердце. Он не хочет расставаться с ним. Кудрявый хочет всегда смотреть в его голубые глаза и держать за руку, он хочет целовать Луи везде, где только возможно, он хочет видеть морщинки у его глаз, когда тот улыбается, он хочет вечно слушать его успокаивающий голос, он хочет чувствовать аромат ванили и клубники, исходящий от Луи, но никак не расставаться. Только в жизни Гарри начали появляться яркие краски и, даже выглянувшее солнце, и то казалось приятным и милым его сердцу, как соулмейт хочет его бросить. Луи, замечая эту перемену, начинает быстро тараторить: ему тоже не хотелось покидать Гарри, ему хотелось называть его Хаззой, хотелось, чтобы он, как можно чаще улыбался с этими очаровательными ямочками на щеках, хотелось чувствовать запах кофе, касаться его и снова испытывать разряды между их телами, но он просто не мог отменить этот рейс. Он безумно скучает по маме, но также безумно любит своего соулмейта, что он не видит выхода, — Нет, нет, нет, Гарри, я вернусь, обещаю, я навещу свою маму и обязательно вернусь, я вернусь, чтобы целовать тебя, чтобы смотреть в твои глаза, которые, Боже, просто восхитительные. Я хочу подарить тебе все свои песни и плести из твоих кудряшек косички. Я хочу, чтобы ты рисовал цветные картины, чтобы у нас был дом, в котором бы висели твои великолепные холсты, чтобы мы сидели друг перед другом, просто наслаждаясь. Наслаждаясь тем, что мы увидим в глазах друг друга, потому что в твоих я вижу бесконечность и она такая обворожительная, поверь. Я вернусь, я не могу не вернутся.       — Лу-Луи, — Гарри, наверное, никогда в жизни столько не плакал, как в этот день. Слова Луи его добили. И он дождется его, он будет ждать сколько угодно, но дождется его, чтобы тот выполнил все, что сказал. Чтобы подарить ему куда больше слов, просто восхищаться тем, что он наконец обрел родственную душу и наконец, наслаждаться жизнью.       Гарри кладет ладони на мягкие щеки Луи и притягивает того к себе, увлекая в глубокий, чувственный поцелуй. Он поглаживает кончиками больших пальцев кожу щек Луи. Гарри плачет, осознавая, что это действительно происходит, осознавая, что этот поцелуй окончательно разукрасил его душу, осознавая, что он бесповоротно влюблен. Луи нежно касается то нижней, то верхней губы Гарри. Они не обращают внимания на зевак, которые раскрывают рты от увиденного. Они просто перебираются мир, который начали выстраивать только сегодня. Они наслаждаются друг другом, как и должно быть у родственных душ. Это их судьба.       — Я буду ждать тебя, Луи.       — Я буду любить тебя вечность и больше, Гарри. * Я хочу написать тебе песню, Которая заставит твоё сердце помнить меня. Так что каждый раз, когда меня не будет рядом, Ты сможешь слушать мой голос и подпевать. Я хочу написать тебе песню… Я хочу написать тебе песню…