Seven sins

Звук собственного дыхания – все, что он слышит. Темнота – все, что он видит. Все, что он говорит — ничего. В горле застрял липкий комок страха из слюны и, наверное, тяжелого, плотного тумана, стелющегося по земле. Земля рыхлая, ледяная, под ногтями, потому что пальцы сжимаются от страха, зарываясь в черноту почвы. А еще влажная, прилипшая к щеке, шее и плечам. Александру страшно. До безумия страшно посреди бесконечного грязного леса одному. Здесь вместо неба — стекло, замазанное мазутом, по которому костлявыми пальцами скребут деревья. Воют и стонут, как банши на болотах, шепчут: «Смерть, смерть… Жди, жди». Их ветки хлещут по ногам, оставляя кровавые полосы, разрывая почерневшие от грязи штанины вместе с кожей, вместе с плотью так, что ноги резко сгибаются в коленях и дрожат, как в эпилептическом припадке. Ксандер сильнее прижимается к земле, сдерживая слезы и дрожа от холода, грязными пальцами затыкает уши и, как мантру, шепчет бессвязные, еле слышные слова, иногда срываясь и переходя на гортанный полукрик, полувизг. Не страшно. Не страшно. Не страшно. Безумно, безумно, безум… Вой, протяжный и дикий, совсем рядом выводит его из оцепенения, заставляя распахнуть зажмуренные глаза. Частые вдохи, хриплые выдохи. Сердце стучит уже не в груди, в висках, и кровь заледенела. Не страшно. Желтые глаза появляются из ниоткуда и горят адским огнем, разрывая темноту, хищный оскал и острые, будто точеные, клыки, отдающие синевой, и вязкая слюна, стекающая из пасти и капающая, подобно крови, на влажную землю. Это не волк, не тот зверь, о котором пишут в учебниках зоологии как о хищнике. Это адская собака Баскервилей, или, может, хуже. Этот монстр пришел, чтобы пожирать, Александр знает это. Он не пытается встать и бежать. Бесполезно. Он смотрит прямо в глаза своей смерти. Монстр рычит, отступает назад, готовясь к прыжку. Секунда. Преодолевает расстояние, отделявшее его от жертвы, впивается когтями-лезвиями в человеческую плоть, разрывая кожу и окрашивая шерсть на лапах в алый, вгрызается в горло, не обращая внимания на страх, застывший в чужих стеклянных глазах. ____ Александр просыпается от собственного крика и прижимает руку к груди, где бешено колотиться сердце. Это был сон. Всего лишь дурной сон. Он все еще не верит в это, резкая боль в горле и теплая кровь на коже были такими реальными. Но вокруг него больше нет леса и пустого неба — только комнатные стены, влажная постель и Илай, обнимающий его. Ксандер чувствует солоноватый привкус во рту, пот, стекающий со лба, уже добрался до губ. Пижамная майка напрочь сырая, словно он пробежал десять километров по пустыне. Он проводит руками по лицу, сглатывает ком в горле и душит слезы в зародыше. Всего лишь сон. Постепенно Ксандер успокаивается, стук в груди затихает, дыхание выравнивается. Щеку обдает чужим теплом, и в тишине ночной спальни слышно тихое сопение. Илая не разбудил его крик. Александр думает, что это хорошо, но заснуть уже не может. Мысли бешеным волчком вертятся в голове, не позволяя отключить сознание. Кошмар поднял весь осадок со дна, расшатал нервы. Выбравшись из объятий, Александр идет на кухню, в темноте натыкаясь на чьи-то ботинки. Свет режет отвыкшие глаза, и парень жмуриться, как от летнего солнца. Наливает себе воды и жадно пьет, обжигая пересохшее горло ледяными каплями. Он до утра сидит, встречая холодное солнце распахнутым окном и умиротворенной улыбкой, а, когда рассвет охватывает все небо, и в квартире становиться светло и без освещения, возвращается в постель и вновь прижимается к теплому и сильному телу любовника. ____ — Ты в порядке? — Кевин внимательно смотрит на него, забывая про кофе и пончики. Они сидят в кафе торгового центра, где проторчали с самого утра, потому что это любимое времяпрепровождение Кевина, а Александру нужно было развеяться. Здесь шумно, но это все же лучше, чем давящая тишина пустой квартиры. Илай работает с утра до вечера, у Ксандера выходной, и ему скучно, а Кевин — лучший друг, с которым всегда весело. Александру наконец приносят чай и кусок чизкейка, и он, поблагодарив официанта, облизывается в предвкушении десерта. — С чего ты взял, что у меня что-то может быть не в порядке? Все прекрасно, — он поднимает большой палец и широко улыбается. Его улыбка всегда ярче солнца, а глаза выдают. — Я твой лучший друг, я это чувствую. И у тебя мешки под глазами, ты не высыпаешься. Что-то с Илаем? У вас проблемы? — Кевин дотошный и с интуицией, но любящий и заботливый друг, именно такой, какой нужен Ксандеру. — Мы счастливы, а у тебя кофе стынет, — и он крадет оставленный без внимания пончик с чужой тарелки. — Перестань, я же вижу, что тебе плохо. Мне, конечно, нравиться Илай, но он вытягивает из тебя все соки. Ксандер сдается, откладывает вилку и отодвигает тарелку с недоеденным чизкейком. — Илай тут ни при чем, это все кошмары. Не могу от них избавиться. Снится какая-то ерунда. Лес, волки, а потом просыпаюсь и уснуть не могу. До утра сижу на кухне. Александр смотрит куда-то вдаль, на разноцветные витрины и людей, входящих и выходящих из магазинов, сидящих на скамейках, хвастающихся покупками, таких разных и незнакомых, а потом вздрагивает и вновь улыбается, запихивая в рот кусок бисквита, и, видя обеспокоенное лицо Кевина, говорит: — Да не бери в голову. Кофе все-таки остывает и остается недопитым и холодным. Александр возвращается домой, и веселое настроение стирается, как белый мел мокрой тряпкой. С каких пор воздух в квартире такой тяжелый, что трудно дышать, а тепло утекает сквозь трещины в стенах? Он не чувствует ничего. Голое и ободранное до мяса ничего. Застывший туман, влажная земля. Это страшный сон, не реальность. Александр начинает сомневаться. А ночью полностью отдается Илаю. Без остатка. Чувствует его горячее тело, властные поцелуи и боль от проникновения и сдавливания запястий. Илай рычит, как дикий зверь, и впивается зубами в плечо любовника при оргазме, а Александр громко стонет и кричит, как кричит жертва, загнанная в угол. ___ Ночью Ксандер снова видит свой кошмар. Ничего не меняется, только адские глаза горят ярче, и страха больше. Он уже не может думать ни о чем, кроме собственной беспомощности и приближающейся смерти. Но умирать на этот раз больнее, потому что не сразу, не мгновенно. Он может чувствовать, как разрывают кожу на его горле, как кровь фонтаном бьет из артерии, заливая глаза. Как больно. Господи, как же больно. Его тело пожирают, а он еще жив, еще дышит и чувствует. Как же больно, Господи! Александр просыпается и давится своими слезами. Пьет воду большими глотками на кухне, и его рвет прямо на пол, сгибает пополам от ужаса и отвращения к кошмару, картины которого до сих пор стоят в его голове. Ему плохо, а Илай спит в другой комнате, и Ксандер не хочет его будить. Он справляется со всем сам и, вернувшись в постель, улыбается проснувшемуся Илаю и целует того в губы с любовью и нежностью. Когда наступает время вставать, Александр идет варить кофе, который очень любит Илай, потом провожает на работу, как по-собачьи верная жена, и остается совсем один, стоящий у только что захлопнувшейся двери и с неизменной улыбкой на лице. Сегодня у него опять выходной, теперь навсегда, потому что Илай просит, чтобы Ксандер уволился с работы, и он увольняется. Илай не стирает контакты в его мобильном и не запрещает видеться с Кевином, и за это Александр благодарен ему. Кевин — единственное, что связывает его с внешним миром, он не хочет потерять эту связь, он и так словно в клетке. Сегодня Ксандер остается дома. Звонит Кевину на работу и три часа болтает с ним, пока шеф его друга не грозится увольнением, включает музыку и, пританцовывая, подпевает исполнителю, играет в настольные игры. Он включает телевизор на случайном канале, по которому идет программа про животных. Александр смотрит на то, как стая волков пожирает тушу оленя под монотонные комментарии диктора, и наконец все понимает. Их квартира — это темный бесконечный лес из кошмара, а Илай — ненасытный волк, с горящими желтыми глазами и капающей слюной. Он сам — олень, жертва, которую нужно сожрать, чтобы выжить. У жертвы нет шансов. Жертва еще жива. Она шевелится и борется за жизнь. Ксандер хохочет сквозь слезы посреди пустой квартиры, чувствуя каждый удар ноющего сердца. Господи, как же больно. Больно.