Встретимся на той стороне боли?

«Всю жизнь ты пытаешься стать Богом, а потом умираешь» Перед ним чистый, покрытый белым, почти идеальным, полотном снежной пурги лес. Он бы восхитился, стараясь запечатлеть в памяти каждый миллиметр девственной природной безгрешности. Может быть даже отправил бы Лейхи фотографию. Если бы ледяное дуло не упиралось куда-то между шейными позвонками. Если бы из размозженной брови не капал алый сок. Если бы его родные не собирались окропить белизну зимы святой кровью мученика. Джексон впервые в жизни задумывается, как чувствовали себя остальные. Как чувствовали себя такие же, как он подростки, когда понимали, что сейчас их распустят, как пряжу, разрубят на пополам, выпустив наружу их кровавых демонов. Ему почти не страшно, а дрожь, судорожно прошивающая его тело, это от холода…да, от холода. Джексон в этом почти уверен. Уиттмору тошно, и он сдавленно смеется, потому что чувствует себя девицей на сносях. В последнее время его все чаще мутит, а настроение летает от пика к пику, как на гребаных Русских горках. Он догадывается, что должен думать сейчас о другом, молить о пощаде Криса, Джерарда, всевышнего, а не смеяться, как умалишенный, когда ружье упирается тебе в позвоночник. Но он смаргивает слёзы морозного ветра и сдавленно шипит что-то на французском. Уиттмор улыбается, вспоминая, как Айзек завороженно наблюдал, впитывал, точно губка каждое мимолетное движение губ, когда Джексон начинал говорить по-французски. Кейт бьёт ему поддых острым носом сапога, заставляя сглатывать собственный стон, смешанный с ядовитой блевотиной.

***

Джексон выпускает обойму в едва дышащее тело Эрики, лежащей в луже собственной крови и мочи. Уиттмор опускается на колени и едва слышно всхлипывает. Джерард хлопает его по плечу, говоря, что Джексон — молодец. Он надирается в тот же день. Уиттмор стоит у окна, едва контролируя свое тело. Ему хочется рыдать, биться в истерике, вновь оказаться маленьким мальчиком, не знающим, в какой ебанутой семейке ему придется жить. Он судорожно выдыхает, когда спиной чувствует присутствие кого-то третьего. В его мизерной, темной, как собачья конура, комнате есть кто-то еще. У кого-то сладкие, почти приторные духи, Уиттмора тошнит. Он думает, что готов выблевать почки, печень и селезенку. Что его вывернет дешевым пойлом и желудочным соком. Когда рядом оказывается чье-то теплое, женское тело. — Они всегда говорят, что это не страшно, — Кейт шепчет доверительно, едва заметно касаясь его плеча. — Что убивать легко. У Уиттмора по спине маршируют толпы мурашек, её голос отдается звоном в каждом его мускуле. Джексону невероятно хочется пить. — Это вранье, — шепчет она, невесомо прикусывая мочку его уха. — Первый раз всегда страшно. Она опускает свои руки на его бедра, прижимаясь, как можно ближе. — Страшно, пока ты не почувствовал запах паленной шерсти и плоти, — признается Кейт, обжигая дыханием его шею. Уиттмор думает, что с удовольствием спалил бы её. Поджег крашеные светлые волосы и наблюдал, как один за одним лопаются сосуды в её паршивых глазах. — Пока не услышишь криков этих тварей, — у Джексона стоит, так что, кажется, он готов спустить в штаны прямо сейчас, как мальчишка, дорвавшийся до отцовских журналов. Его ведет, и она это чувствует. Уиттмор неловко поворачивается, падает на кровать, и уже через секунду Кейт оседлывает его бёдра, раскачиваясь, как на ебучей карусели. Он не хочет её, не хочет всего этого, ему нужно проблеваться и скинуться с моста. Можно без первого пункта. Но скинуться обязательно. Кейт ловко стаскивает с него джинсы, расстегивает свою блузку, а Джексону хочется плакать, обессилено хныкать, ожидая, когда ему принесут молоко и печенье. Блевать от чего-то хочется все больше. Она кладет его ладонь себе на грудь, сжимая, похабно постанывая, путаясь рукой во всклокоченных волосах. Уиттмор думает, под кого бросят Эллисон, когда придет время, кого выберут её  "Кейт". И с ужасом понимает — это будет он. Арджент склоняется к его уху и горячо просит: «Представь его на моем месте, давай, Джекс, трахни меня, трахни так, как бы взял его». И Уиттмор сдаётся.