За два часа до темноты

За два часа до конца света… Перед домом. Усталость. Во дворе Баффи осторожно прикрывает дверцу Импалы, и, щурясь, но не мигая, смотрит на заходящее солнце, минуя взглядом собственный дом. Багровый рассеянный свет, по краям тронутый золотом, словно кровью прошедшего дня ложится на ее спутанные белокурые волосы, подсвечивает алым измученные черты. Даже не оборачиваясь, она чувствует присутствие мужа по другую сторону от машины. Молчаливое успокаивающее присутствие. Чувствовать его ТАК — это всегда скорее ощущение, нежели знание. Дин и обычно-то не слишком многословен, а сейчас им обоим не хочется разговаривать, они даже не смотрят друг на друга, —, но оба они знают, что другой рядом, и это знание наполняет теплотой. Примиряет с действительностью. Усталость пропитывает воздух вокруг, пронизывает тела и души, плещется на дне зрачков. Это был долгий, очень долгий день. Но и он — кончается. Все когда-нибудь кончается. Баффи знает это слишком хорошо, это знание отпечатано на ее собственной коже, на шкуре ее мужа, но сейчас она слишком устала, чтобы чувствовать печаль. День был длинным, а охота тяжелой. Эта обычная данность ее жизни, — когда на печаль никогда не хватает времени, — ни сейчас, ни потом. Сейчас — только усталость и солнце. Потом… только ангелы знают, что будет потом… Завтра солнце может и не взойти. Баффи ловит себя на мысли, что ей почти все равно. Это ее работа, — следить за тем, чтобы солнце вставало над этим миром каждое утро, но сейчас все это кажется таким несущественным. И этот мир, и старый долг… Она просто стоит около машины, подставляя лицо последним солнечным лучам, и позволяет себе чувствовать присутствие Дина рядом. Так близко. Недостаточно. Баффи не уверена, что она нуждается в утешении, для этого она стала слишком сильной. Слишком безразличной, возможно, и слишком безжалостной. Иногда она даже не уверена, что вообще еще нуждается в любви. Чаще она больше Истребительница, чем Баффи. Та самая Истребительница. И, независимо от того, взойдет солнце или нет, завтра она снова будет ею, отправится на очередной бой в войне, которая никогда не закончится, Пока, по крайней мере, они все живы. Но сейчас вечер. Последний вечер, когда можно побыть просто Баффи, сестрой и возлюбленной, женой и будущей матерью. И когда они, наконец, зайдут в дом, закроются в спальне и лягут в кровать, можно будет свернуться калачиком в руках Дина, прижаться к нему и, слушая сильный ровный стук его сердца, забыть на пару часов о том, что она Истребительница. Если она очень постарается. Возможно. За полтора часа до конца света. Наверху. Тайна В своей комнате Дон примеряет новые балетки и беззвучно плачет. Лакированные носочки ловят солнечные блики, проникающие сквозь простую белую занавеску, по бледному лицу катятся крупные горошины слез. Заходящее солнце кокетливо отражается и в слезинках, и на носочках, слепя отблесками зеркало, перед которым вертится девушка. Дон понимает, как это глупо — думать о балетках перед концом света, но ничего не хочет с этим делать. Она знает, что в надвигающемся будущем не будет места для балеток, примерок и зеркал, — поэтому, что называется, и «ловит момент». Пока это хоть сколько-нибудь да значит. Значит хоть что-то. Балетки ей нравятся. А еще Дон нравится Сэм. Но она вовсе не уверена, что она нравится Сэму, да и кто может сказать наверняка, что за мысли притаились в его лохматой голове? Может быть, Дин…, но он слишком озабочен надвигающимся. Или отец Сэма? Но Сэм все еще зол на него… И никто не ответит на ее вопрос. Просто у них с Сэмом теперь есть общая тайна. Тайна, хранить которую скоро тоже не будет смысла. Но пока что она, эта тайна — как и эти балетки, — есть. И пока что она, эта тайна, — как и эти балетки, — самое реальное из того, что ее окружает. Дон не знает, откуда прорастает любовь, и вовсе не уверена, что она хочет это знать. Но что она знает точно, так это то, что корни любви ядовиты, за них цепляются страхи потерь и бесчисленные сожаления, которые побегами пробиваются из глубины сердец… самых темных сердец. Иногда эти мысли ее пугают, а иногда — приносят утешение. Дон слышала или читала где-то, что самая темная ночь — перед рассветом. И эта ночь потихоньку приближается, — черная, как лаковое покрытие ее новеньких туфелек. Эти туфли ей купила Баффи, ведь сейчас сентябрь, а значит, день рождения Дон. Сэм же подарил ей кое-что другое на ее день рождения, — тайну. Ядовитую тайну, которая распускается на дне ее сердца. Но эта тайна – все, что у нее есть, — единственное оружие перед самой темной ночью. И, может быть, только может быть, что эта темная тайна позволит ей пережить ее и увидеть рассвет. И даже если он не наступит, Тайна навсегда останется с ней. За час до конца света. На кухне. Безумие. Иззи печет булочки с корицей и улыбается. Она — сумасшедшая. Ей даже не нужны обследования и беседы со специалистами, чтобы поставить себе этот нехитрый диагноз. А как иначе можно это назвать? Только сумасшедшая поверит, что иногда из мертвых возвращаются, вокруг хватает монстров и чудовищ, за которыми нужно охотиться, или они будут охотиться на вас, а на завтра запланирован внеочередной Апокалипсис. Конечно, она безумна. Золотистые пряди выбиваются из перехваченного резинкой хвоста, на лбу выступили бисеринки пота, но с губ не сходит счастливая, нежная улыбка. Иногда ей кажется, что все окружающее нереально. А, может быть, нереальна она сама? Иззи смотрит на пальцы, покрытые мукой, потирает их друг о друга, — ощущение настолько настоящее, что заставляет ее передернуть плечами и тыльной стороной запястья стереть проступивший пот со лба. Простые хлопоты по хозяйству всегда позволяли ей сохранять подобие здравого рассудка, но только подобие, — ведь болезнь началась еще когда Дэнни… нет, Джон, умер в первый раз. Иногда ей кажется, что врачи что-то пропустили в ее томограмме… не могла эта аневризма пройти так бесследно. И то, что с ней происходит сейчас, — это последствия. Она словно бы провалилась в кроличью нору, но возврата домой не ищет. Если даже она умирает от болезни, сама того не ведая, то и из этого процесса можно извлечь максимум удовольствия. Семейству нравится ее готовка, а ей нравится готовить для них. Сумасшедшая она или нет, но она счастлива в своем безумии. Да, она бросила работу своей мечты, на которую положила годы, да, ее жизнь стала полна сюрпризов, и, как правило, неприятных, ее, ранее столь бережно хранимые руки хирурга, регулярно покрываются синяками и царапинами, но она все равно счастлива. И это лишний раз доказывает ее безумие. Разве нормальный человек может верить во все это? И разве нормальный человек, веря, может быть счастлив перед концом света? Она всегда знала, что человек может вынести многое, много больше, чем ему самому кажется, — теперь она не просто знает, это проверено опытным путем. И она сможет вынести еще большее, чтобы это за большее там не надвигалось. В конце концов, у нее есть ее духовка, мука, сахар, яйца, Джон и ее безумие. Что еще нужно для счастья? Иззи Стивенс — больше ничего. Галлюцинации там или нет, а ей нужно поторопиться. Булочки должны оказаться в духовке до наступления темноты.