***
Однажды в офисе Лёша заметил, что Настя выносит из кабинета Комарова горшочек с зелёным побегом — толстый стволик и три листочка. Он вспомнил, как Сергей Сергеевич беспокоился, что его денежное дерево не приживётся. — Отдай мне цветок, — потребовал Лёша у Насти. — Я сам его буду поливать. Настя молча отдала. А через неделю Лёша зашёл к ней, чтобы забрать бухгалтерские журналы, и вдруг услышал, как Комаров что-то громко говорит в директорском кабинете. Лёша подскочил к закрытой двери и прислушался. — Восьмисотые надо брать! Если они отдают их в лизинг, то хотя бы на два борта надо подписаться. Только не «классику», а «эн-джи». А нашу «классику» пора в Африку продавать. Чувствуя, как губы неудержимо расплываются в улыбке, Лёша подошёл к столу Насти. Опёрся на гору бумаг и спросил шёпотом, словно в директорском кабинете его могли услышать: — Давно он вернулся? Настя раздражённо вытащила из-под его ладони коричневый конверт: — Осторожно, помнёшь! Кто вернулся? — Сергей Сергеевич. Я слышал его голос. — Они по скайпу говорят. Комаров ещё не скоро приедет. Радость схлынула. Лёша уставился на конверт и узнал его. — Что, Стародубцев ещё не приходил? Может, ему вообще не нужна справка? — Нужна, только ему некогда. — Курьером отправь. — Обойдётся, — мрачно проговорила Настя. — Вот вернётся после медового месяца и пусть приходит за справкой и трудовой книжкой. Хочу в глаза ему посмотреть. — Чего-о? После медового месяца?! — Да, он женился в субботу на своей мышке. Она беременна. — О, — только и смог сказать Лёша. — Понятно… — Я тоже могла бы залететь, но мне всего двадцать четыре! У меня карьера, институт незаконченный, куда мне ребёнок? А она согласилась. Конечно, ей терять нечего, у неё двое детей от первого брака… — Настя достала бумажный платок и зло сморкнулась. — И возраст у неё критический — тридцать три года. Вскочила в последний вагон, дура. Всё равно она не будет с ним счастлива. — Если ты так его любишь, могла бы родить ребёнка. Настя перестала сморкаться и подняла на него глаза: — Вот кто б меня учил, а! Бегаешь за Комаровым, как собачка, а туда же, советы даёшь. — Я за ним не бегаю. Дай мне его скайп, мне по работе надо. Настя не торопилась, и Лёша вздохнул: — Слушай, ты самая красивая в Управлении. Может, даже на всём предприятии. Нет ни одного мужика, который не мечтал бы с тобой замутить. Ну, кроме меня и тех, у кого член давно не стоит, но мы не считаемся. От тебя пахнет малиновым вареньем и сексом, директор тебя обожает, а женщины завидуют. Не реви! Он тебя недостоин. Слёзы хлынули из её глаз двумя струйками, как будто прорвало маленькие плотины, но она улыбнулась: — Вот опять ты со своими комплиментами, это так неискренне всё… Не притворяйся, что я тебе нравлюсь. Ладно, я на почту сброшу его скайп, — Настя промокнула щёки платочком. — И от меня не вареньем пахнет, а французскими духами, уж ты-то должен разбираться…***
Правой рукой он чувствовал локоть Комарова. Гудели авиационные двигатели, но самолёт не летел, а катился по полосе: в теле отдавались толчки от бетонных швов. Командировка на Ямал! Сергей Сергеевич явился на борт пьяным и заснул ещё до того, как Илья Михайлович взлетел. Удобный случай, чтобы взять Комарова за руку или даже поцеловать в губы! Лёгкое дежавю закружило голову, но Лёша отбросил несвоевременные мысли. Некогда вспоминать. Он погладил острые костяшки и ласково накрыл руку Комарова. Какая горячая, сухая кожа, как приятно к ней прикасаться! Лёша замер, переживая один из самых эротичных моментов в своей жизни. В паху нарастало возбуждение. Осторожно лаская длинные пальцы, он наткнулся на прохладную сталь. Давно ли в бизнес-классе такие неудобные подлокотники? Лёша выплыл из сладкой грёзы и посмотрел туда, где лежала рука Комарова. Он увидел стальные РУДы, помеченные цифрами «1» и «2». Чуть дальше — рычаги реверса, слева — рукоятка с английской надписью «спойлеры», справа — «закрылки». Сердце застучало с удвоенной силой. Лёша растерянно обернулся к Комарову, тот вопросительно смотрел на него. Он не спал! Перед ними горели дисплеи и пилотажные приборы, назначения которых Лёша не знал. С трудом он опознал авиагоризонт и брутальную ручку выпуска-уборки шасси. Они в кабине «боинга»! Самолёт катится по ВПП! И по какой-то необъяснимой причине Лёша сидит в кресле КВС, а Комаров — в кресле второго пилота. У обоих между ног торчат толстые штурвальные колонки. Лёшу парализовал страх. Он чувствовал, что Комаров ждёт от него приказаний, каких-то распоряжений по взлёту, но не мог припомнить, что обучался лётному делу. Он ведь закончил экономический, финансы и кредит. Когда он стал пилотом? Но в любом случае нужно что-то сказать. Например: «Сегодня пилотируешь ты, а я буду наблюдать». Или «мониторить»? Кажется, именно так они и говорят. Он сглотнул комок в горле и спросил: — Скажи честно, ты меня любишь? — и тут же обмер от ужаса. Нельзя отвлекать пилота во время взлёта! Нельзя хватать его за руку, разговаривать о посторонних вещах и — самое главное — нельзя пялиться друг на друга, когда нужно смотреть на ВПП. Это приводит к крушению! Сейчас они разобьются. Вильнут к обочине, зацепят землю крылом, выкатятся за полосу, она же не бесконечная… — С чего ты взял-то? — сказал Комаров и плавно двинул РУДы вперёд. Двигатели заревели во взлётном режиме, в спину ударило кресло. Задержав дыхание, Лёша смотрел, как полоса несётся им навстречу. С левого места казалось, что они едут неровно, но секунды бежали, самолёт разгонялся, и внезапно Лёша физически, буквально спинным мозгом, ощутил его готовность взлететь — волшебное, окрыляющее чувство. Они не разобьются, это невозможно. Подъёмная сила тянет их вверх, а тяга толкает вперёд — могучая непреодолимая тяга. Они улетают в самое безопасное место на земле — в небо. — Но я отвечу на твой вопрос, — Комаров взял штурвал на себя, и самолёт взмыл в воздух, уверенно набирая высоту. — Да, я тебя люблю. Лёша захлебнулся от восторга. Он волной прокатился по телу и взорвался в паху бешеным желанием, сердце едва не выскочило из груди. Он проснулся словно от толчка. Сел в постели, не понимая, где находится, пока очертания комнаты не проступили во тьме. Сквозь неплотно сомкнутые шторы пробивался розовый утренний свет. — Лёша, что с тобой? Приснилось что-то плохое? — Денис тронул его за плечо. — Нет, — ответил Лёша, — мне снилось, что я лётчик. Надо взлетать, а я не помню, как это делается. Такой ужас… — О боже, — пробормотал Денис, — с твоей-то аэрофобией. — Там был… ещё какой-то пилот, и он взял управление. Я думал, мы разобьёмся, но мы взлетели — и мне стало так хорошо. Я никогда не испытывал такого счастья. И главное, всё было реально, как в жизни… — В жизни всё не так, Лёша. Никакого особенного счастья, обычная работа. Они сидят в кабине и ждут разрешения на взлёт. Болтают по телефону, курят в форточку или пьют кофе. — Денис гладил его между лопаток, а Лёша боролся с желанием сбросить назойливую руку. — Потом диспетчер даёт разрешение, и через две минуты они уже в небе: включают автопилот и ждут посадки — вот и всё счастье. Это как автобус, только самолёт. А ты — романтик. Лёша подумал, не сходить ли покурить. Сердце ещё учащённо билось. — Откуда ты знаешь, что они делают перед взлётом? Отец рассказывал или ты летал в кабине? — Летал, конечно. И в детстве, когда отец брал меня в рейсы, и сейчас — это называется «облёт воздушных трасс». Но я и так каждый день вижу, чем занимаются пилоты. — Откуда ты видишь? Из своей башни? — Ну да, у меня же бинокль есть. У всех диспетчеров есть бинокли, визуальное наблюдение никто не отменял. — Я не знал. Прикольно. Ты, наверное, всё сверху видишь, да? Пойду покурю.***
После этого сна в душе поселилось сосущее чувство тоски. Он мог бы решить, что иррационально тоскует по небу, если бы не знал, что тоскует по любви. Когда-то он мечтал встретить парня, с которым можно было бы заниматься сексом — настоящим сексом, а не виртуальным. В городе с населением двести пятьдесят тысяч человек не было ни одного места для мужских знакомств. Ему рассказывали о туалете на ж/д вокзале, о пляже на каком-то озере, до которого можно добраться только на автомобиле, о сауне «Синяя птица». В сауне Лёша побывал, но быстро понял, что «Синяя птица» не означает «Голубой петух». Скорее уж «Пьяная курочка». Сейчас у Лёши был не просто секс, а отношения. Стабильные и практически семейные, он даже с тёщей-начальницей подружился. Беда в том, что этого оказалось мало. Теперь он мечтал о любви. Любовь — это когда просыпаешься, и первая мысль о нём, а перед сном наоборот — он последнее, о чём ты думаешь. И ничем эти мысли из головы не выбить. Днём можно отвлечься, сортируя пачки неоплаченных счетов и успокаивая по телефону нервных поставщиков, а после работы тоска поджидает сразу за дверью офиса: «Вот она я». И Денис рядом с ней. Однажды Лёша спросил: — Почему ты меня терпишь? Ты же видишь, что я тебя не люблю. — Вижу, да. Ты так и не простил меня, но пройдёт время… — И ничего не изменится. — Мы об этом не знаем, Лёша. В жизни всякое случается. Ты со мной — этого достаточно, я счастлив. Я никогда не был так счастлив, мне иногда хочется умереть, чтобы всё осталось как сейчас. Я очень боюсь тебя потерять — я же трус. Лёша его понимал. Если бы Комаров сказал: «Я люблю Федю, но согласен быть с тобой, пока мне это удобно», он бы тоже не жаловался на судьбу. Лучше так, чем никак. Всё равно в любви кто-то отдаёт больше — таков закон. И ещё неизвестно, кто в выигрыше. Лёша готов был отдавать свою любовь совершенно бескорыстно и до самого донышка, лишь бы Комаров согласился брать. Но Комаров считал, что шансов у них нет, и с этим приходилось мириться: последнее слово всегда за тем, кто любит меньше. Несколько раз в день Лёша кликал на иконку скайпа и рассматривал свои контакты. Среди них был теперь номер Комарова, и каждый раз сердце испуганно замирало. Как легко нажать на значок вызова, и как трудно решиться на разговор. Лёша гонял в уме варианты: «хочу посоветоваться по поводу платежей», «Надежда Николаевна просила вам позвонить», «я скучаю до смерти, Серёжа». В субботу рано утром, проводив родителей на дачу, Лёша решился. Будь он в квартире Дениса, он бы справился с навязчивым желанием, но у себя дома ему не нужно было притворяться надёжным моногамным партнёром, которого не интересуют другие мужчины. Дома совесть молчала. Сначала он проверил время в Денвере — 21:10. Пятница. Наверняка Комаров уже вернулся с учёбы и отдыхает. Лёша пошёл в ванную и принял душ. Потом тщательно побрился, почистил зубы и высушил волосы феном. Подумал и намазал губы гигиенической помадой. Он не торопился. Решил: если за это время Комаров пропадёт из сети, значит, так тому и быть. Но Комаров не пропал, около его имени горела зелёная отметка. Лёша устроился на диване так, чтобы солнце освещало его лицо, и нажал на значок видеокамеры. Пошли гудки. Комаров ответил быстро, словно сидел за компьютером. Посмотрел на Лёшу и сказал: — Привет, Томилин. Что-то случилось? — Ничего, всё нормально, я просто так решил позвонить. По личной инициативе. Комаров спокойно его разглядывал. От этого становилось радостно и немного неловко. Лёша промолвил пискляво-вкрадчиво: — Хотел узнать, как у тебя дела. — Кашлянул и продолжил своим обычным голосом: — Как учёба, как практика? Когда планируешь возвращаться? Ничего, что я на «ты»? Комаров махнул рукой: — Ничего, я всё равно скоро уйду из офиса. — Пойдёшь работать рядовым пилотом? — Угу. Комаров сидел не вплотную к камере — Лёша видел его до пояса. Какая-то чёрная футболка с надписью на английском языке, трудно разобрать. Волосы коротко подстрижены, лицо, как и представлялось, загорелое. Глаза в тени. — А почему ты не уехал в другой город? Тогда, пять лет назад. Ты мог бы перевестись в другую авиакомпанию и спокойно летать, если для тебя это так важно. — Я не хотел уезжать. Сыну было одиннадцать лет, трудный возраст. У него и сейчас трудный возраст, но раньше совсем плохо было. — Из-за этих сплетен? — Из-за них тоже. — А ты мне снился. Губы Комарова медленно растянулись в улыбке. Он изменился. С тех пор, как Федя Стародубцев уволился, Комаров не только бросил пить — он весь как-то подобрался, похудел, помолодел. А сейчас, с новой короткой стрижкой и свежим загаром, он выглядел моложе своих тридцати семи лет. Даже седина на висках его не портила. Лёша им любовался. — Хороший был сон? Комаров флиртует?! Лёша почувствовал, что ступает на тонкий лёд, но Комаров был так открыт и расслаблен, что Лёша не удержался: — Очень хороший. Я проснулся со стояком. Улыбка погасла. Комаров потёр лоб. — Я с Надей Журавской говорил. Она сказала, ты живёшь у Дениса. — Ну, мы… — Пересекаетесь, да. — Я его не люблю. — Ну и дурак. Ладно, Томилин, мне пора, за мной скоро заедут. Завтра у нас первый выходной за две недели, и ребята решили оторваться. Обещали показать мне ночной Денвер. — Тебе кто-то понравился? — Не твоё дело. Как вышло, что доверительный разговор превратился в переругивание? — Извини, Сергей, желаю вам повеселиться. Когда ты вернёшься домой? — Сразу после экзаменов. Я не буду тут задерживаться. Мне уже звонили, спрашивали, когда меня можно ставить в расписание. — Значит, скоро увидимся? Комаров снова улыбнулся. Лёша смотрел на него и не мог отвести взгляд. Если бы он не боялся показаться окончательным дураком, он бы погладил экран пальцем. В голове крутилась какая-то мысль. — Увидимся, конечно. Пока, Алексей. — Стой-стой! Я хочу спросить кое-что, это связано с той историей. — Да я всё тебе рассказал. — Не, мне интересен один момент. Ты не удивился, когда Федя задал тот вопрос? Комаров молча смотрел на него. Лёша попытался сформулировать яснее: — Ну, вот два друга. Вы дружили кучу лет, летали вместе, после работы тусовались. Так? — Ну, так. — Я гей с детства и не знаю, как принято дружить у натуралов, но вы ведь прикасались друг к другу? Ну там, обнять за плечи, поцеловать в щёку — это нормально? Может, вы ходили в баню и парили друг друга? Или ездили на рыбалку и ночевали в одной палатке? — К чему ты клонишь? — Я имею в виду, у вас был какой-то физический контакт? — Разумеется, был. Мы не избегали друг друга, если ты про это. Федя был моим лучшим другом: мы и на рыбалку ездили, и в сауну ходили, и ночевали в одном номере. Он жил у нас четыре месяца, пока его дом строился. — Поэтому я и спрашиваю: тебя не удивила его реакция? — Удивила. — А ты не думал, почему он так бурно отреагировал на твоё прикосновение? — Думал. Не знаю, откуда такая неадекватная реакция, раньше он никогда от меня не шарахался. — А ты его не спрашивал? — После того, что он сделал? Нет. Я вообще с ним не разговаривал. — Значит, тебе тоже его поведение показалось странным… Вот об этом я и хотел узнать. Комаров хмыкнул: — Умеешь ты настроение испортить. Не лезь в эту историю, дело давнее. — Но ты ведь до сих пор переживаешь. — Не лезь, говорю. Займись лучше своими проблемами, — и отключился. — Ты — моя главная проблема, — сказал Лёша после сигнала отбоя. Всё правильно. В своём «взлётном» сне Лёша задал вопрос, похожий на вопрос Феди, только не про секс, а про любовь, и Комаров ответил очень логично: «С чего ты взял?». Но мотивы Лёши прозрачны и написаны у него на лбу, а вот о чём думал Федя, нападая на командира с диким вопросом: «Скажи честно, ты хочешь меня выебать»? Он-то с чего это взял? Что за внезапное подозрение в гомосексуальных наклонностях? Каким таинственным путём в его мозгу зародилась эта мысль? Лёша достаточно изучил Комарова и был уверен, что тот не давал оснований для подобных вопросов. Лёша упал на диван, закинул босые ноги на спинку и уставился в окно. Солнце пробивало кружевной тюль и наполняло комнату дрожащими солнечными зайчиками. Оглушительно пели птицы. Раннее утро. Конец мая. Лёша постучал пальцами по ноутбуку. Вот бы с Федей поговорить. Правда, Комаров будет в ярости.***
На обед Лёша ходил с Настей или Надеждой Николаевной, или с ними обеими. В этом случае двумя голосами против одного они решали идти в столовую через взлётно-посадочную полосу. Надежда Николаевна твердила, что это небезопасно, и вспоминала бывшего мужа, а Настя возражала: «Ну, мы же знаем расписание, мы никому не мешаем». Они надевали зелёные светоотражающие жилеты и пересекали лётное поле под недовольное бурчание Надежды Николаевны. Лёша держался поблизости от Насти — не только потому, что начал испытывать дискомфорт в присутствии своей начальницы, но и потому, что Настя выглядела всё более несчастной. Она даже перестала красить губы. — Что, Федя за справкой ещё не приходил? — Нет, но скоро явится. Мне донесли, что он в городе. — Речь уже заготовила? — Ага. Я всё ему выскажу, так просто он от меня не отделается. Если он думает, что можно бросить девушку без объяснений, то сильно ошибается. — Ну и правильно. — Можно было по-человечески расстаться. — А как «по-человечески»? — спросил Лёша. — Сказать в глаза, что я ему не нужна, что он любит другую. Или не любит, но она залетела, и он должен жениться. Я бы расстроилась, конечно, но рубить хвост по частям — это жестоко. Лёша погладил её по спине: — Не знаю, Насть. Когда в лицо говорят, что любят другого человека, — это… Короче, я бы выбрал хвост по частям. — Эй, молодёжь, чего вы там плетётесь? — воскликнула Надежда Николаевна, которая обогнала их на десяток шагов. — Живей давайте. У меня в два часа назначена встреча с министром транспорта, а до этого ещё с Комаровым надо поговорить. — С Комаровым?! — Лёша остановился прямо на осевой линии ВПП. — Он что, вернулся? — Вчера ночью прилетел. А сегодня весь день в Администрации, там расширенное совещание министра с директорами предприятий. Он всего на один день пожаловал, министр наш. И хочет всё успеть, — Надежда Николаевна поморщилась, изображая большое сомнение в необходимости такой спешки. — А можно мне с вами? Пожалуйста! — Глянь, какой карьерист! — усмехнулась Надежда Николаевна. — А кто будет сверку с Киришами делать? Нет, останешься в офисе, а с министром я тебя познакомлю в следующий раз. Обещаю. — Тогда поторопимся! — закричал Лёша и, раскинув руки, как крылья, побежал к столовой по бетонным плитам. — Не будем заставлять министра ждать! Сзади засмеялись Настя и Надежда Николаевна. В ту пятницу Комаров в офисе так и не появился. Лёша ждал его до десяти вечера, а потом поплёлся к Денису. Надо было заканчивать их бессмысленные отношения.***
Улыбающийся Денис открыл дверь так быстро, словно ждал Лёшу в прихожей. И, не успев запереть замок, обнял за шею горячими руками, поцеловал в губы: — Ты сегодня поздно. Что-то случилось? — Да нет, просто сверку долго делал. Хотел до выходных закончить, чтобы отправить документы в Кириши. — Хорошо. Ты голодный? Лёша снял ботинки и прошёл к столу, как в первую их встречу. Сел на высокий табурет и сказал: — Денис, я не хочу есть. Присядь, надо поговорить. Улыбка погасла, ямочки на щеках исчезли. Денис сел за стол и сложил руки перед собой, как в школе. — Ну, раз надо, давай поговорим. Лёша смотрел в зеленовато-прозрачные глаза, сомневаясь, как начать. Он видел, знал и чувствовал, что Денис его любит, — по-настоящему, без притворства, без какой-либо корысти. Он вообще первый, кто полюбил его как личность. Другие западали на фигуру или приятную внешность, а Денис запал на жизнелюбие и темперамент. Как он сказал? Ты живёшь так, будто ничего не боишься. Ты — свободен. И пусть он во многом ошибался, преувеличивал достоинства и преуменьшал недостатки, Лёша всё равно узнавал себя в том идеальном персонаже, которого придумал Денис. Пусть не такой жизнерадостный и бесшабашный, но всё-таки это он, Алексей Томилин. Поэтому он должен сделать то, что должен. Иначе это будет не он. — Нам нужно расстаться, Денис. — Бросаешь меня? — Прости. — Из-за того, что я подстроил наше знакомство? — Нет, нет! Просто я тебя не люблю. Ты мне нравишься, ты очень хороший человек, с тобой комфортно, но я так не могу. Мне нужно любить самому, Денис. Что-то чувствовать к человеку — что-то большее, чем симпатию. — Ты говорил, что никогда никого не любил. Лёша кивнул. Рассказывать о Комарове он не собирался ни при каких условиях. — Тогда откуда ты знаешь, что способен любить? Может, ты никогда никого не полюбишь? Так и проживёшь всю жизнь с родителями? — Может быть, — Лёша пожал плечами. — Ты делаешь большую ошибку, Лёша! Ты потом пожалеешь, но будет поздно. Ты не найдёшь человека лучше меня. — Я знаю, Денис. Зато ты найдёшь. Ты достоин… — Заткнись! Насте вешай эту лапшу, а мне не надо. Я сам разберусь, чего я достоин. Мне не шестнадцать лет. Бред какой-то. Лёша вспомнил, что Денис два года пил антидепрессанты после детской любовной истории. На душе стало муторно. Кольнуло чувство стыда перед Надеждой Николаевной, словно она поручила ему важное задание, а он его провалил. Лёша сполз с высокого табурета и подошёл к Денису: — Я очень виноват перед тобой. Тогда, в Пажме, я напился, устроил скандал, а потом переспал с тобой — вот в чём была моя ошибка. А сейчас я пытаюсь её исправить. Денис посмотрел на него сверху вниз: — Некоторые ошибки исправить нельзя… — и отвернулся, пытаясь скрыть слёзы. О чём-то похожем говорил и Комаров: «Ошибёшься — всю жизнь будешь жалеть». Лёша обнял Дениса, потормошил: — Денис, пожалуйста. Тебе тогда шестнадцать было, вряд ли ты мог сильно накосячить. Денис развернулся к нему всем телом: — Мать разболтала? — Угу, рассказала по секрету. У тебя отличная мать, всем бы такую. Денис достал из кармана пачку сигарет и зажигалку: — Будешь? — протянул Лёше. — Нет, не хочу. Мне пора домой, уже поздно. — Да я тебя не задержу, это короткая история. Я много лет был влюблён в одного человека, а потом решил ему признаться. Мне почему-то казалось, что я ему нравлюсь. Настроил себе воздушных замков… — Денис выпустил струю дыма к потолку. — Но мне не хватило смелости с ним поговорить, поэтому я написал письмо — прямо как Татьяна Ларина. Лёша впервые видел, чтобы Денис курил в комнате. Он подвинул к себе чайное блюдце, но постоянно стряхивал мимо, и пепел летел на пол, на белоснежную столешницу, на него самого. — И что было в письме? — Я мальчик-гей, я вас люблю, всё в таком духе. — А он? — А он ничего. Когда мы встретились, он сказал, что тоже меня любит. А то, что я гей, — это не беда, в природе такое случается — например, у дельфинов, так что наши отношения не пострадают. Ему плевать на ориентацию, он не гомофоб. — То есть он тебе отказал? — То есть он вообще не понял, о чём я! — И что потом? — Да ничего. Через несколько лет мне удалось закрыть для себя эту тему. Окончательно закрыть, понимаешь? Месть — это блюдо, которое подают холодным. — Ты ему отомстил?! — Правильнее сказать — я его наказал. — За что? — За его равнодушие ко мне. Равнодушие — это самое страшное. Оно убивает, как медленный яд. — Дениса передёрнуло. Лёше невыносимо захотелось курить, но ещё больше ему хотелось убраться из этой стильной стерильной квартиры. Он отодвинулся от Дениса: — Меня ты тоже накажешь? Не глядя, Денис протянул руку в сторону блюдца, но промахнулся и затушил окурок прямо о глянцевую белизну стола. У Лёши по спине пробежал холодок. — Тебя-то за что? Ты был честен со мной. Ты даже пытался меня полюбить — думаешь, я не замечал? Я всё замечал. То, что у нас не получилось, — это не твоя вина. И не моя. Наверное, это просто не судьба. Лёша сглотнул комок: — Наверное. Я пойду. На свежем воздухе его заколотил озноб, но он чувствовал себя так же, как днём, когда с раскинутыми руками бежал по полосе, — безгранично свободным. Но теперь не только телом, но и душой. Ошибка под названием «Денис Журавский» стремительно отодвигалась в прошлое.