Нормальные люди

- Интересно, - задумчиво произнесла она своим тихим мелодичным голосом. - О чем думают самоубийцы, когда умирают? Что... должно быть, творится в душе у этих людей? Вопрос, несомненно, был риторическим, но она даже не подозревала, насколько точный ответ мог дать на него ее спутник, осведомленный в этом плане почти столько же, сколько были осведомлены самоубийцы, ныне покойные. Но он молчал, внимательно глядя в ее лицо, и все не мог насытиться созерцанием ее прекрасного тела и впитывал, словно губка, каждое слово, бездумно ею брошенное. А серая питерская улица мерцала в ее воображении изобилием красок, и холодный ветер, обычно бывавший после дождя, не пробирал ее до костей. На серой питерской улице была осень, казавшаяся ей летом. И он любил и эти ее заблуждения, и вечный оптимизм, и то, как она совершенно случайно, будто ненароком касается запретных, тяжелых тем, и в тот момент, когда другие, боясь обжечься, переводили разговор в другое русло, она все говорила, и говорила, и говорила... это всех раздражало. Но не его. Он любил и то, как она говорит: тихо, почти шепотом, а сама смотрит куда-то вдаль, будто ее мысли без ее ведома материализуются в слова, в то время как она находится где-то в дальнем уголке своего подсознания. А еще будто задает вопросы сама себе, и сразу же убегает, оставляя их без ответа, и собеседник недоумевает, пытаясь понять, кому эти самые вопросы были адресованы, и надо ли отвечать на них вообще. А потом собеседник не выдерживает и уходит, оставляя брошенные без ответа вопросы сиротливо лежать на тротуаре возле лавочки в питерском парке холодным осенним утром. А она сидит, не замечая, что осталась теперь совсем одна, но голос ее понижается до еле слышного шепота, и разглядеть едва заметные движения ее губ можно, только подойдя вплотную и несколько минут вглядываясь в ее лицо. А потом она встает, забирает свои вопросы и уходит. Они так и останутся без ответа, потому что "никакому нормальному человеку не придет в голову отвечать на этот бред сумасшедшей", как говорят нормальные люди. А нормальные люди не спят до глубокой ночи, по уши заваленные ненужными бумагами, требующими всяких подписей и печатей, а затем выдачи их каким-то людям, которые делают новые ненужные бумаги и выдают их ненужным людям, которые в ярости скомкают ненужные бумаги и разорвут на сотни, тысячи мелких кусочков. А нормальные люди встают в шесть утра, поспав всего пару часов, и с налитыми кровью глазами и злостью, постепенно накапливающейся в их сердцах, идут на ненавистную работу, где тратят свое драгоценное, как им кажется, время на все те же ненужные бумаги. И под вечер нормальные люди с болью в спине возвращаются домой с грошами в кармане, где их ждут трое детей - и каждый из трех детей сделал что-то, что нормальный человек обязан считать неприемлемым. И они выплескивают на своих детей всю ту злобу, в которой виновны ненужные бумаги и ненавистная работа, и дети - дети ведь как губки, им ведь все равно, что впитывать - впитывают эту злобу... и маленький мечтатель и исследователь, запуганный и зажатый, сидящий где-то глубоко в ребенке, задыхается зловонными парами злобы, захлебывается в ее черном потоке... и умирает. Умирает довольно теплым питерским вечером, дождливым как никогда. Такие вечера особенно не любят нормальные люди. А ей все равно, что подумают эти самые люди - не буду говорить, какие, потому что "нормальными" они были названы слишком уж часто - и она сидит в своем летнем платье на лавочке в питерском парке холодным дождливым утром, задавая кому-то вопросы. И ее обходят стороной, бормоча что-то про то, что молодежь уж совсем испортилась, и пора бы им уже перестать принимать всякие запрещенные препараты, ведь где же это видано, чтобы девушка... осенью... в платье... А он снова просыпается ни свет ни заря в очередное воскресенье, чтобы прийти на ту самую лавочку в питерском парке - утро на редкость теплое и совсем не дождливое - и увидеть, как она идет в лучах рассвета, стараясь не наступать на трещинки в асфальте... - Привет. - с улыбкой говорит она. Чуть громче, чем обычно, но так же мягко. И улыбка совсем-совсем настоящая - такую нечасто можно найти среди взрослых людей. Такие улыбки - одна на миллион, если не на миллиард, и из-за таких ее улыбок в нем распускаются цветы. Она сама - как бы это ни было банально - как прекрасный, невинный цветок. А она дарит ему такие улыбки потому, что знает, что он их ценит. Ценит по-настоящему - не так, как ценят сейчас своих пожилых родителей или последние мгновения перед разлукой. Ценит даже не как алмазы, которые покупают сейчас нормальные богатые люди за деньги, на который можно было бы вечность кормить целый город, своим бесчисленным девушкам с силиконовыми губами. А ценит он эти ее улыбки, приравнивая каждую к маленькому чуду, и такие чудеса даже невероятнее, чем настоящая магия - чего уж говорить о дешевых фокусах с монеткой за ухом. А еще он единственный, кто наконец может дать ответы на риторические и не совсем вопросы, которые копились в ней с самого ее рождения. И она ценит каждый его ответ так же, как он ценит ее улыбки. Он никогда не был таким же нормальным человеком, как остальные - ведь нормальность передается по наследству посредством убийства маленького мечтателя и исследователя внутри ребенка, но, выращенный людьми невероятной доброты, бабушкой и дедушкой, он сумел его сохранить. И она знала это. Ветер взъерошил его давно нестриженые волосы. Желтеющий лист, покачиваясь, чинно опустился в лужу и поплыл в никуда, рассекая мутную мокрую воду. Он вспомнил, что не дал ответа на ее вопрос. Повернувшись, он поймал ее взгляд, впервые осмысленный. Глаза выражали что-то, кроме глубокой задумчивости, но он не мог понять, что именно. - Усталость. Бесконечную, бесконечную усталость и безысходность. И щемящую пустоту в сердце. Он не стал ничего добавлять - она любила ответы такие же туманные, как и ее вопросы. А в его квартире к потолку на несколько шурупов была прикручена петля, которая этим вечером отправится в мусорное ведро вслед за мылом, бритвой и половиной аптечки. Теплый дневной дождь едва моросил, как и в первое его воскресенье в парке, и в сером мерцании предзакатного неба можно было разглядеть тусклый силуэт радуги. А в питерском парке на лавочке сидела ненормальная, по общепринятым стандартам "нормальности", девушка, и задавала странные вопросы столь же ненормальному парню, как она, и оба больше не ощущали щемящей пустоты в сердце. И проходящие мимо люди, кутаясь в свои теплые шарфы, угрюмо ворчали что-то про сбежавших несколько месяцев назад пациентов, и было бы неудивительно, что это были они, и что за неплохое вознаграждение можно было бы вернуть их обратно, но это было всего лишь угрюмое ворчание. Потому что проходя мимо парня и девушки, сидящих в летней одежде на лавочке в питерском парке под моросящим осенним дождем, они чувствовали, что мертвые мечтатели внутри них улыбались.