Солнышко

                    Корнил просыпается внезапно, рывком, от колющего ощущения под рёбрами и почти такого же резкого чувства чужого взгляда. И стремительно перекатывается на кровати, уходя от возможного удара.       Напротив него, тенью среди теней, в полумраке комнаты суранского борделя сидит данмер. Алое безумие плещется в глазах, и, стократ его усиливая, белоснежной молнией вспыхивает мимолетная ухмылка. А в серой руке — что-то металлическое, короткое и явно острое. И этим самым острым он только что…       — Псих, — бросает Корнил прямо в белозубую улыбку.       — А я — Нэрил, — моментально отзывается тот. — Приятно познакомиться… официально.       — Какого… что ты здесь делаешь? — Шео говорит спокойно, по крайней мере пытается. Настоящие безумцы непредсказуемы. Уж он-то знает.       — Да вот, решил тебе один должок отдать, — Нэрил, не переставая щериться, протягивает руку с зажатым в ней острым предметом к лицу Корнила. — Узнаёшь?       И это очень странный вопрос. Потому что Шео, конечно, узнаёт, но ответ «Да» определённо будет неправильным. Логика безумцев не поддаётся пониманию, и чем ему не угодила обычная…       — Ви-илка, — с какой-то детской обидой тянет Нэрил. — Вилка Щекотки. И первые полчаса, блядь, это было даже забавно!       Корнил прикрывает глаза и думает, что ему всё приснилось. Ну в самом деле, стоило ли обегать пол-Обливиона, очутиться в проклятом Вварденфелле — и просыпаться так, словно не покидал Дрожащих островов?       — А, забей, — неожиданно легкомысленно отзывается странный данмер на тяжелый вздох Корнила. — Я и не думал, что ты вспомнишь. Я, вообще-то, не поэтому зашёл.       — Ты честно нам на всё ответишь и мы расстанемся ко взаимному удовольствию? — без особой надежды предполагает Корнил.       — О, насчет взаимного удовольствия ты прав, солнышко. — Нэрил улыбается ещё шире и ещё безумнее. Словно бы есть куда. — Но не так быстро, не так быстро…       Корнилу остро хочется заорать во всё горло. Саня, должно быть, всё ещё кутит с местными девочками этажом ниже, он непременно услышит и прибежит… и застанет только его, Корнила. И скажет с привычным ехидством, закатывая глаза и прикладывая к лицу ладонь, какую-нибудь гадость. Или промолчит, но взгляд гетерохромных глаз будет куда красноречивее слов.       — Да не нервничай ты, солнышко, — неожиданно спокойно говорит Нэрил. Отступает на шаг и садится на колченогий стул. Сжимает пальцами виски, тяжело опуская веки, и Корнил вдруг понимает, насколько тот устал. Возможно, устал от собственного безумия, но не может, не может, не может остановиться… Потому нашаривает где-то в карманах сиреневую вычурную бутылочку, делает жадный глоток…       — Герой ребенка не обидит, уж ты-то должен знать, — Нэрил снова ухмыляется, он почти вернул себе прежнюю жизнерадостность и ослепительное нахальство. Почти, но не совсем, и Корнил впервые задумывается, сколько во всём его паясничанье — усталого отчаянья.       — И зачем тогда ты явился? — уже спокойнее спрашивает он, усаживаясь на кровати. Ему и правда любопытно.       — Короче, давай сделаем вид, что мы уже поиграли в эту вашу игру, — фыркает Нэрил, — в Великих конспираторов Сангвина и Шеогората и гениального детектива меня. И поговорим как нормальные… хмм… лю… хмм. Я знаю, кто вы, вы знаете, кто я.       Корнил кивает. В этом предложении определённо есть резон.       — Ну, в общем, наше знакомство… во плоти… прошло не очень, — продолжает Нэрил как ни в чем не бывало, — и я, можно сказать, решил загладить вину. У меня для тебя есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться, солнышко.       Корнил прекрасно знает, что Саня считает его наивным легковерным дурачком. И Саня не то чтобы совсем не прав. Но чтобы настолько?..       — Экскурсия по Морровинду! — Улыбкой этого безумного любимчика Азуры можно освещать тёмные суранские подворотни. И он, кажется, искренне убеждён, что никто не устоит перед таким предложением. Корнил хмыкает. Нэрил продолжает, не обращая внимания на его скептический взгляд. — Потрясающие даэдрические развалины, великолепное наследие ушедшей эпохи! Такого ты не увидишь больше нигде. И ещё…       Данмер поднимается и подходит ближе. Его глаза блестят почти лихорадочно.       — Я покажу тебе, юный Шеогорат, — на секунду один из алых огней гаснет: Нэрил подмигивает, — я покажу тебе… тебя!       И, провались он в Обливион, Нэрил до отвращения убедителен.       Он убедителен, когда обещает дать почувствовать эту жуткую, но прекрасную землю; убедителен, когда поднимает перед собой пустые ладони — не хочу и не могу причинить тебе вред; убедителен, когда искушающе спрашивает — разве ты не хочешь увидеть Того? Прежнего? Пусть и в виде огромной каменной статуи. И понять, сколько в тебе от него. В нем — от тебя. Посмотреть в глаза себе-не себе. Корнил уже почти согласен на безумную авантюру, но…       — Надо позвать Саню, — вспоминает он внезапно. — Ему тоже будет интересно.       — О, а вот и ещё одна причина моего визита, — улыбается Нэрил. — Он, кажется, немного на меня сердит. Я знаю, как поднять ему настроение, только это должно быть сюрпризом.       И Нэрил, панибратски развалившись на кровати рядом с насторожившимся Корнилом, рассказывает ему легенду. О том, что давным-давно Сангвин не то продал, не то проспорил несколько приятных вещиц одной даме на букву М, которую по ночам лучше не упоминать. И о том, что ему, Нэрилу, удалось напасть на след одной из этих вещиц, и он подумал, что вернуть их прежнему владельцу — руками Корнила, конечно, — будет очень… мило. Он так и говорит — мило. И Шео припоминает, что впрямь слышал что-то такое, и Сане действительно приятно будет получить свои игрушки назад… И сладковатый запах скумы, конечно, совершенно ни при чем, когда он поднимается, тряхнув светлыми волосами, и спрашивает, далеко ли до руин.       — О, мы доберёмся очень быстро, — ухмыляется Нэрил. — Пара зелий левитации и одна забавная штучка, которая досталась мне почти даром…       …Сапоги Ослепляющей Скорости подходят к Нэрилу просто невероятно, успевает подумать Корнил, пока они летят — во всех смыслах — над островками и бухтами Побережья Азуры. Они выпили зелья левитации, сладковатые и пахнущие почему-то лунным сахаром, но Корнил давно бы отстал, если бы не вцепился в запредельно ускорившегося данмера мертвой хваткой. И теперь висит на спине сумасшедшего Нереварина, как какой-то рюкзак, и пытается не пропустить даэдрические руины внизу. Нэрил, совершенно ослеплённый, несётся по небу Морровинда, и Корнил только молится самому себе, чтобы это быстрее закончилось. Так или иначе.       У данмера потрясающее чувство направления. И расстояния. Он, изворачиваясь, стягивает на лету проклятую обувь, мир словно замирает — возвращается к нормальной скорости — и на фоне бледного предрассветного неба чудовищными металлическими цветами выступают древние руины.       Корнил не может сдержать восхищенного вздоха, когда они плавно опускаются между колонн и арок, похожих на искорёженные лепестки гигантских жутковатых растений.       — Алмурбаларамми, — загадочно говорит Нэрил, когда его узкие босые ступни касаются камня. — Пойдем, Шеогорат, там будет весело. ***       — Ну как можно быть таким идиотом?! — вопрошает Сангвин у смятой постели в комнате, где еще недавно спал Шео. Постель не отвечает.       Следов драки нет. Вообще никаких следов нет. Если, конечно, не считать записки на прикроватной тумбочке, придавленной от сквозняка из распахнутого окна пустым пузырьком от скумы. Даэдрические буквы словно щерятся с листа, глумясь, и Саня чует в их насмешке наглую морду того, кто писал. Почти видит. И очень хочет разорвать проклятый листок на клочки, испепелить, утопить… Вот только — это его единственный ключ к исчезновению Шео.       — Алмурбаларамми, — снова читает он. — И что это за хрень, а? ***       — Хочу ещё, — мечтательно тянет Корнил, выгибаясь на расстеленном плаще. — Нэрил, давай ещё.       Нереварин слегка отодвигается. Дикий, золотой, солнечный мальчик, лежащий рядом с ним, хорош. Очень хорош. Три порции скумы — и он больше не вздрагивает от случайных прикосновений, расплавленное золото его даэдрических глаз плещется светом и теплом, по ставшей запредельно чувствительной коже — Нэрил помнит, как это бывает в первый раз, — стекают бриллиантами капельки пота.       Но четвертая порция скумы превратит это солнечное очарование в натужно блюющего, скорчившегося жалкого мальчишку. Не то чтобы Нэрил не насладился бы и этим зрелищем тоже, но пока рано. Рыбка покрупнее — и повкуснее — вот-вот попадётся на крючок.       — Ну нет, солнышко. — Серый палец скользит по бледным ключицам, собирая влагу, и поднимается выше, по шее к острому подбородку. Замирает, почти коснувшись приоткрытых дрогнувших губ. — Мы же не хотим испортить сюрприз твоему хорошему, замечательному другу, правда?       Корнил кивает, и одна непослушная прядь падает на лоб, прикрывая золотой глаз. Нэрил не удерживается, запускает пальцы в светлые влажные волосы. Очень красивая игрушка.       Но игрушка и опасная, и хотя осознание горячит кровь — ещё больше — забывать об этом не стоит. Брови Корнила сходятся к переносице, словно он пытается что-то вспомнить.       — Ммм, Нэрил, а ты уверен, — задумчиво спрашивает он, — что подарки дарят именно так?       — Конечно, солнышко, древний морровиндский обычай, — шепчет Нереварин, наклоняясь к бледному завитку уха, почти касаясь его губами. Так проще спрятать усмешку. — Высший уровень доверия. Ты же хочешь подарить ему его пояс? Вот и… он сразу увидит твои намеренья, в том и изюминка.       — Но когда я сниму этот пояс, чтобы отдать, — Корнил нервно теребит ткань, и Нэрил завороженно смотрит за движением его тонких длинных пальцев на выступающей косточке бедра. А мизинец, чуть искривлённый мизинец, вырисовывает круги на бледном животе, и эта неосознаваемая ласка заводит похлеще скумы. — Я же останусь совсем… голый.       — Да, очень странный обычай, — глухо выговаривает Нэрил в светлые волосы. Кажется, скрывать ему приходится уже не только смех. — Но даже мой наставник, Косадес, однажды подарил мне таким образом свои штаны, а он был Клинок…       Этот аргумент, кажется, действует. Логика замутненного скумой сознания непредсказуема — и не стоит забывать, что это сознание — героя и даэдрического лорда безумия. Безумной золотой звезды. Юного солнечного Шеогората.       — Клинки, да… — Корнил искренне, очень светло улыбается даже сквозь наркотический дурман, и Нэрил, пожалуй, впервые до конца понимает Сангвина. И ему это совсем не нравится. Ему всё ещё хочется играть. Нереварин меняет свое мнение о требуемых дозах скумы.       — Наверное, ещё по глотку можно, — говорит он и тянется к сиреневой бутыли. И, конечно, ему приходится привстать, почти нависая над Шеогоратом, задумчиво улыбающимся высокому потолку святилища, чтобы дотянуться до сумки. Шео вздрагивает от прикосновения — на этот раз действительно случайного — к своей голой груди и выгибается навстречу.       И он действительно не понимает. Этот солнечный мальчик, этот золотой соблазн не понимает, что с ним творится. И что он сам творит с окружающими. Кажется, он даже не осознает, что ниже, едва прикрытый широким поясом — кушаком с длинными, слава всем на свете даэдра, кистями — у него крепкий, каменный, такой же золотистый солнечный стояк. Нэрил жмурится, чтобы не видеть, и думает, что если этот гаденыш Сангвин не появится вот прямо сейчас…       Хороший глоток скумы помогает отвлечься. А вот жадный взгляд жёлтых глаз на его губах — мешает. Корнил хочет скумы. Корнил следит, не отрываясь, как губы Нэрила обхватывают узкое горлышко, тесно, плотно, жарко, как двигается кадык на тёмной шее… Корнил непроизвольно повторяет глотательные движения, облизывает вслед за Нэрилом горячие губы влажным языком…       — Один глоток, — хрипло шепчет Нереварин, поднося бутыль к его рту. И очень сильно старается не смотреть, как губы Шео оглаживают стекло, там же, где только что были его собственные… Странный, безумный, как оба они, скумовый поцелуй, разделенный во времени, поцелуй на стекле бутыли…       Сквозь бьющуюся в висках кровь Нэрил слышит, как в отдалении глухо грохочет дверь. Сангвин всё-таки пришёл. Вовремя.       — А чего ты боишься, Шео? — спрашивает Нэрил громче, заглушая далёкий пока шум.       — Боюсь? — Корнил хмурится, пытаясь сообразить, и вдруг зябко вздрагивает всем телом, округляя шалые глаза: — Бабочек! Ужасные твари!       — Тогда у меня для тебя плохие новости, — пряча усмешку, серьёзно сообщает ему Нереварин. — Сюда идёт огромная и очень хитрая бабочка. Но я тебя спрячу, солнышко, не волнуйся.       И тут Нэрил понимает, что распробовал ещё не все сюрпризы новой Безумной звезды. Потому что если минуту назад Корнила, разомлевшего от скумы, от смутного своего томления, влажного, голого, золотого хотелось просто разложить прямо там, накрывая собой, и любить, любить мучительно долго, до умопомрачения, открывая ему его самого, то этого… Этого, напуганного, наивного, с округлившимися глазами и доверчиво раскрытыми в немой мольбе губами — его хотелось защитить. Спрятать в кольце рук, обнимая, и волком смотреть на весь мир, который посмеет покуситься на ручное доверчивое солнышко, и шевелить дыханием волосы, нашептывая, что всё будет хорошо, родной, страшные бабочки тебя не тронут…       Впрочем, они оба выпили слишком много скумы сегодня.       — Мы спрячемся вон там, — Нэрил, отодвигаясь, показывает вверх, туда, где за рукой огромного каменного Шеогората давно присмотрел узкую, но ровную площадку. На приличной высоте. — И бабочки нас не найдут.       — А как мы туда попадём? — Шео жмётся всё теснее, вцепляясь в плечи Нэрила мёртвой хваткой.       — Ты забыл, солнышко, — Нэрил всё-таки не выдерживает, скользит губами по бьющейся на шее венке почти-не-поцелуем. — Я умею летать. ***       Сангвин очень зол. Чудовищно, даэдрически зол. Проклятые руины, проклятый Морровинд, проклятый чокнутый Нереварин! Проклятый дурак Шео, влезший в сумасшедшие игры, до которых, несмотря на его новый титул, ему ещё расти и расти!       Саня грохочет круглой дверью и, не разбирая дороги, несётся внутрь руин. И оказывается совершенно не готов к тому, что видит там.       На него смотрит Шеогорат. Огромный, каменный, с острой бородкой и неизменной своей тростью. Ну, в принципе, можно было бы и сообразить, запоздало думает Сангвин. По крайней мере понятно, за каким скампом сюда попёрся Шео. Ну, раз всё выяснилось, экскурсию по местам былой славы можно и заканчивать. Вот только влепить пару-тройку… пару-тройку десятков раз по наглой серой морде, стирая ехидную усмешку — и можно возвращаться, прихватив своего дурака. Желательно — подальше от Морровинда. Максимально далеко от Морровинда.       Но тут Саня наконец отводит взгляд от каменного истукана… и понимает, что просто избить ублюдка он уже не сможет. Не остановится. Потому что на полу, у ног статуи, он замечает расстеленный смятый плащ. И почти наяву видит, как плащ сминается двумя переплетающимися телами. Жарко, влажно, пошло переплетающимися телами. Рядом — несколько пузырьков от скумы, огрызок яблока и… Нет-нет-нет, ему мерещится, игра теней, ведь не может же и вправду быть?..       Может. Доспех Шео. Одежда Шео. Трусы, блядь, Шео. Блядские трусы Шео, такие же скромные и невинные, как сам Шео. Как Корнил. Валяются, небрежно отброшенные, на тёмном данмерском плаще.       Сангвин хочет крови.       — Нэрил, ублюдок, где он? — орёт Саня во всю мощь своих лёгких. — Если ты сделал это, я оторву тебе яйца и запихаю в твою же глотку, скотина!       Откуда-то сверху до него доносится хихиканье.       — Закрой ушки, солнышко, — ласково говорит кому-то ненавистный голос. — Это очень хитрая бабочка, она притворяется твоим другом. Но я её прогоню, не бойся.       И Саня, задрав голову, смотрит, как Шео, его Шео послушно закрывает уши ладонями.       Они стоят, обнявшись, на узком каменном выступе. Корнил бледен, растрёпан и да, почти совсем обнажён. На нём лишь странный, смутно знакомый пояс и какой-то амулет на шее. Кажется, его трясёт, и он в любую минуту может оступиться, свалиться вниз, на каменный пол святилища. Собственного святилища, и это иронично, но Саня сейчас не готов оценить иронию. И за его спиной, прижимая к себе, скрестив особенно тёмные на бледной груди Корнила руки, белозубо ухмыляется ублюдок Нэрил.       — Солнышко?! — шипит Саня, словно это самое важное сейчас. — Солнышко?! Отпусти его, слышишь?       — Уверен? — насмешливо переспрашивает Нереварин и нарочито медленно размыкает кольцо рук. Шео тут же шатается и опасно зависает на краю уступа. Нэрил хохочет.       — Нет! — Саня ничего не может поделать. — Не в этом смысле, ублюдок!       — То есть мне продолжать его обнимать? — ехидно уточняет данмер. И начинает — нет, даже не обнимать. Нагло лапать. Его пальцы на груди Шео, скользят по соскам, по животу, проходятся по рёбрам. Он наклоняется к уху Корнила и что-то шепчет, и Шео — дурак, какой же дурак! — доверчиво кивает и продолжает жмуриться и закрывать уши ладонями.       — Что ты с ним сделал? — рычит Сангвин, сжимая кулаки в бессильной злости. Стоять тут, внизу, глядя на это неприкрытое издевательство, невыносимо. — Опоил его скумой и трахнул, тварь? Да как ты вообще…       — О, я счастлив, я запомню этот день, — хохочет Нэрил. — Князь пьянства и разврата читает мне лекции о трезвости и воздержании! А вообще — хороший вопрос, Санярабун… Как я вообще мог, да? Настолько ли я тварь и беспринципный ублюдок, чтобы так поступить с этим солнечным мальчиком?       Сангвин больше не смотрит на руки, всё ещё гладящие бледную кожу. Он смотрит в алые, безумные, горячие глаза, и взгляд связывает их крепче стальных тросов. И Нэрил говорит, говорит, утягивая Сангвина в свою ложь… ложь ли?       — Настолько ли я тварь, чтобы касаться губами горячей кожи? Настолько ли, чтобы давать ему, изголодавшемуся по ласке, то, о чём безмолвно просило его тело, раскинувшись вот тут, передо мной, разведя бледные бёдра, прогнувшись в спине? Настолько ли я ублюдок, чтобы собирать ртом с его губ первые, такие несмелые и сладкие-сладкие, слаще лунного сахара, стоны? Настолько, Саня? А ты — настолько?       Сангвин сглатывает комок в горле. Ладони сжимаются и разжимаются хаотично, и становится жарко, очень жарко, и нечем дышать.       — Хочешь, расскажу, как бьётся сердце, когда скользишь ладонями по его спине, помогая раздеваться, и не можешь поверить своему счастью — неужто ты будешь первым у этого солнечного золотоглазого совершенства? Рассказать, как это — чувствовать, как он мечется под тобой, тяжело дышит, толкаясь бархатным членом в твой рот? Или после, разморённый, шальной, сквозь скумовый и оргазменный дурман позволяет тебе делать с ним всё, что захочешь, позволяет гладить везде, выгибается от прикосновений, и сам подставляется, напрашивается сначала на пальцы…       Сангвин слушает этот яд и только и может смотреть. Смотреть, как ублюдок запускает ладонь под пояс на корниловых бёдрах, и не отводит блядского взгляда от его, Сангвина, глаз. Трахает сейчас их обоих, глазами и словами, облизывает серые пальцы, склоняется к шее Корнила.       — Заткнись! — Сангвин на взводе. Он готов взорваться. И он не понимает сам себя. — Заткнись немедленно!       — А может, я вру? — задумчиво спрашивает у него Нэрил, запуская ладонь в светлые волосы Шео. — Может, я хотел, но не смог, а? Как хотел и не смог ты, Сангвин? Может, и я не посмел нарушить эту чистоту, эту невинность, не осквернил пьяным трахом это солнечное совершенство? Может, и во мне, как в тебе, осталось немного, самая капелька совести, а, Сангвин?       Шео словно бы не здесь, не с ними. На его лице блуждает загадочная улыбка, и он никак не реагирует, когда Нэрил, всё так же не отводя взгляда от Сангвина, касается губами его плеча. Ведёт тёмным языком выше, замирает на родинке в мимолётном поцелуе. И это, наверное, какая-то клятая магия, потому что Сангвин чувствует всё так, словно через взгляд они с Нэрилом сейчас одно, у них один на двоих Корнил, и их языки сплетаются, рисуя влажные дорожки на голой золотистой коже. Сангвин даже чувствует на губах вкус Корнила. И Нэрила. Данмер на секунду отстраняется, втягивает воздух — и впивается в шею Шео поцелуем, резким, почти укусом. Сангвин глухо выдыхает внизу.       — Хочешь быть на моём месте, Сангвин? — Вопрос, внезапный и резкий, обжигает, словно кнутом перетягивает. — Или… на его месте? Отвечай, даэдра, отвечай честно.       Серые руки размыкаются. Шео, счастливо улыбаясь своим грёзам, балансирует на самом краю уступа.       — Хочу, — хрипит Сангвин. — И… хочу тоже.       Нэрил хохочет. Отчаянно, безумно, захлёбываясь собственным смехом. И так же внезапно замолкает.       — Всё в порядке, солнышко, — говорит он тихо, отнимая ладони Корнила от его же ушей. — Бабочка ушла, здесь только твой друг Саня. Можешь вручить ему подарок.       Нэрил быстро касается амулета на груди Шео — и резко отталкивает его от себя. Вниз. На каменный пол. Сангвин кричит. На лице Корнила мелькает растерянность, когда он, шатаясь, делает первый шаг в никуда.       — Ты теперь тоже можешь летать, Шео, — тихо говорит ему в спину Нэрил. — Только не долго.       И Шео впрямь летит, идёт по воздуху, плавно снижаясь и словно лишившись веса. Взмахивает руками недоверчиво, но понимает и заливается довольным звонким смехом.       — Саня, — кричит он. — Я лечу, смотри! И я же забыл, у меня для тебя подарок!       Сангвин, веря и не веря, протягивает руки ему навстречу, и выдыхает только тогда, когда его ладони смыкаются на ладонях Корнила. На секунду, на одну секунду он позволяет себе обхватить, сжать до хруста в рёбрах горячее тело… и сразу отпускает. Он выскажет этому дураку позднее. Выскажет всё. Почти всё.       Нэрил, усевшись на краю уступа, болтает ногами. Ухмыляется, встретив взгляд разноцветных глаз.       — А знаешь, в чём соль шутки, Сангвин? — не очень весело спрашивает он. — Наш мальчик завтра ничего не вспомнит. И мы никогда не узнаем, трахнул я его или нет. Забавно, правда?       Сангвину не забавно. Совсем.       — И если ты решишься, Саня, — издевательски смакует данмер его имя, выплёвывает, как пощёчину, — этого он тоже не вспомнит.       — Я всё-таки убью тебя, ублюдок, — обещает Сангвин и оглядывается в поисках подходящего снаряда. На глаза кстати попадается пустая бутылка от скумы.       — Или трахнешь, — кивает Нэрил. — Или я тебя трахну. Или мы с тобой вместе трахнем солнечного мальчика. До встречи, ребята, вы клёвые.       И ровно за секунду до того, как в его голову прилетает метко брошенная бутыль, Нэрил растворяется в розовых искрах заклинания возврата.       Правда, он успевает показать Сангвину оттопыренный средний палец с блестящим лунно-звёздным кольцом.