Близость к океану

Лера, лёжа в своей кровати, поглаживала спящую прямо на ней Мышку. Только маленькая чёрная кошечка и могла её отвлечь от преследующих мыслей о чёрт-его-побери-Козловском. Когда-то она видела, как выжигают рисунки на дереве. Как татуировку делают – постепенно, миллиметр за миллиметром. Только тёмные следы остаются глубже, да ещё едкий дым и запах… Всю ночь на ней самой будто выжигали ядовитые клейма размышления, разрывающие её напополам. Как он будет теперь с ней? Как чужой? Совсем? После всех светлых взглядов, удивительных слов, бесценных совместных вечеров в Нью-Йорке, любимого кофе… да не сама ли ты этого хотела, Лера, он ведь так хотел быть с тобой, он честно это сказал, он обращался с тобой так внимательно, как никто до него, и вчера в глубине его всезнающих глаз таилась та самая нежная улыбка, и раньше ты отвечала ему такой же, но ты не могла поступить иначе, ты же не хотела насмерть разломать его и себя, ты хотела сделать всё правильно, и ты так и сделала, Лера! Она не сдержалась и снова горько заплакала. Ни из-за одного мужчины ей ещё не приходилось плакать так много. Ни из-за одного мужчины ей вообще никогда плакать не приходилось. Да, а если бы не тот треклятый разговор в палате, она могла бы задать себе вопросы, которые ей всегда помогали: «Чего я хочу?» и «Как поступить правильно?» Но всего одной откровенной фразой «Я отказываюсь от тебя» она отрезала себе все возможные пути. Теперь ей оставалось хотеть только работать. Два простых вопроса влекли за собой добрых два десятка других. И, конечно, она спрячется туда, куда обычно. В работу. Только впервые со времени поступления в институт ей не хотелось туда идти. Ей было страшно. Данила в положенное время появился в репетиционном зале. Для распределения и читки там поставили длинный стол и стулья, но первое, что он увидел – конечно, Лера. Только посмотреть на неё было достаточно, чтобы снова понять – она бесконечно ему дорога. Пытаться отпустить её, быть без неё в своей жизни – какая глупость… Совсем не такая, как вчера, просто одетая, без косметики, с распущенными по плечам волосами, она повышенно увлечённо листала что-то в своём телефоне. Откуда ему было знать, что каждую секунду она боязливо ждёт его появления и напрасно пытается скрыться. Что он чувствует к ней? Ничего. Ничего. Ничего. Она убеждала себя в этом и тут же втайне горячо проклинала и грызла – за то, что её бедное сердце с выжженным на нём именем отчаянно надеялось на обратное. «Нет у нас будущего. Нет». Козловский, войдя в помещение, снял солнцезащитные очки. Стоило ей заметить его кофейные глаза, как у неё едва зубы не заскрипели. Взгляды полоснули один по другому, оставляя за собой пылающие длинные, как от хлыстов, шрамы. В первую секунду ему показалось, что она злится на него за то, что он пришёл, но она просто боялась… Где-то она видела такую анимацию – медленно, беззвучно рушащееся здание. Точно так же сейчас дрожало у неё внутри, где-то в районе диафрагмы. Точно так же разрушался ход её мыслей. Данила поздоровался с Никитой и Артуром Смольяниновым, кивнул девушкам-актрисам – каждый так же, как и Лера, занимался своими делами – и сел рядом с ней. - Привет. Он, конечно, не мог не почувствовать, как она агрессивно напряжена. Тронь – зазвенит. Первым её порывом было отсесть подальше, но она ограничилась тем, что не стала поднимать глаз. Знала, что если посмотрит – отвести взгляд уже не сумеет, засмотрится, вспомнит, размечтается, снова начнёт врать себе. А ей нужно держаться за правду. - Привет, - пробормотала она. Ну вот зачем он к ней сел?.. - Все знают, что мы работали вместе. Будет странно, если мы начнём друг от друга шарахаться, - неслышно произнёс он только для неё, отвечая на неозвученный вопрос. - Я… я не собираюсь шарахаться. - Вот и хорошо. Лера не верила тому, что происходит. Ловила исходящие от него фотоны и не верила в них – он что, даже в их взаимном псевдоравнодушии взял всё на себя? Это никуда не годилось. Она всегда везде сама устанавливала правила! Она не могла позволить ему отобрать лидерство даже сейчас, особенно сейчас! Пройдоха. Она не станет встраиваться в его систему. Не станет ей соответствовать. Не позволит ему самодовольство. Она выйдет из игры раньше, чем он это поймёт. В зал вошла Галина Борисовна Волчек. Все встали её поприветствовать, и Лера, когда Данила поднялся, уловила аромат его одеколона. От него у неё всегда голова кружилась, и она еле удержалась на ногах. Она не была готова, что пол-вздоха оживят для неё всё, от чего она бежала. Каждый миг. Каждое прикосновение. Каждую улыбку. Чёрт. «Лера, ты очень крупно встряла». Она была права, сказав сама себе, что страх привязаться возникает только пост-фактум. После того, как уже привязалась… И что с этим делать – она не понимала. Ей хотелось спрятаться от Козловского, зарыться под одеяло. «Держись, Лера. До этой секунды ты всё делала правильно. Держи себя в руках». Козловский держать себя в руках не собирался. Лера хотела естественности – она её получит. Не может быть такого, чтобы к ней не существовало ключа, и он его найдёт. Он помнил, что обещал себе тогда в палате, когда глаза слезились от того, что он, не мигая, смотрел на её тело. Но на вчерашней их репетиции с Ефремовым он увидел Леру открытой, тёплой, женственной… да, чёрт возьми, любящей, и пусть это только сцена, но это в ней есть. Он это в ней найдёт. Он откроет её для себя и для неё самой. Перезагрузка матрицы, перезапуск франшизы. Как только Данила увидел, что она смущается, испытал азарт сродни охотничьему. И пусть он об этом не знал, но Лера, решив не делать ничего, тем самым уже дала ему полный карт-бланш, Нью-Йорк кончился, ну и что? Он знал, что это случится. Но всего одна фраза «Потерять тебя – выше моих сил» открывала ему путь к Лере. Как Виктор из «Варшавской мелодии», он хотел сделать так, чтобы его возлюбленная никогда ничего не боялась. Но он, Данила, его ошибок не повторит. «Только тогда я и сам вздохну спокойно…» - Ну, мои молодые и инициативные, я рада вас всех видеть, - улыбнулась Галина Борисовна. – У меня к вам предложение, которое может вам сначала не понравиться, но я готова вас переубедить. В конце октября мы с вами выпускаем «Опасный поворот» по Пристли. - Ооо, - хором отозвались актёры. Это программное произведение, театралам успевшее наскучить, и, конечно, у любого актёра с образованием отскакивало от зубов. - Так я и знала. Потерпите, пока к репетициям не приступим. Там увидите. - А мне нравится, - вступилась Лера. – Там есть что поиграть, там такой змеиный клубок, что поди распутай… Данила ничего не говорил, но он был с ней согласен. - Вот, слушайте Валерию, - вторила его мыслям Волчек. – Напомни, почему ты в аспирантуру не пошла? - Галина Борисовна! Ну вы же это не всерьёз? Волчек засмеялась своим характерным басистым хохотом. - Ладно, там видно будет. Значит, распределение. – Все присутствующие, включая Данилу, по привычке подобрались, в актёрской жизни это один из самых волнительных моментов. Вика Романенко прижала ладонь к губам, Ефремов картинно зажмурился, один только Артур оставался спокойным. – Роберт Кэплен – Данила Козловский. Фреда Кэплен – Лена Плаксина. Гордон Уайтхауз – Никита Ефремов. Бетти Уайтхауз – Вика Романенко. Олуэн Пиил – Лера Дягилева. Чарльз Стэнтон – Артур Смольянинов. Мод Мокридж – Поля Рашкина. С дублями разберёмся позже, по мере необходимости. Теперь Данила понимал, почему его пригласили – Роберта Кэплена сгубили его принципиальность и максимализм. Где-то он похожее уже играл, даже расстроился. Хорошо ещё, что здесь не заняты ни Света Иванова – партнёрша по «Легенде», ни Клавдия Коршунова из «Дубровского». - Олуэн Пиил, значит, - пробормотала Лера, не обратив внимания на поднявшийся за столом ажиотаж. Этого самого она и боялась. Олуэн долгие годы безответно влюблена в Роберта, настолько, что в одной из версий спектакля кончает самоубийством вслед за ним. Данила покосился на Леру. Она озадаченно сгорбилась за столом, и он улыбнулся. Пусть только не перестаёт смущаться, пусть не прячет от него свои эмоции. Ему тогда будет с ней так просто. - Разбирайте тексты, - Галина Борисовна достала из папки подписанные распечатанные экземпляры пьесы. – Давайте почитаем. Артисты с готовностью приступили к читке… Не сразу Лера заметила, что сидит почти вплотную к Козловскому. Они как будто оперлись друг на друга плечами, и так, прислонившись, им будто бы читать было удобнее. Данила замер. Пожалуй, с самого момента их первого – и последнего – поцелуя Лера не была так близко к нему. Так… доверчиво. Он только успевал следить за своими репликами в тексте, чтобы не выдать их, но каждый сантиметр его тела наслаждался моментом редкой близости. Они же нужны друг другу, они упорно тянутся друг к другу, даже не осознавая этого, почему она не замечает, игнорирует его… Конечно, она это поняла. И теперь изо всех сил сдерживала непрошеные, совсем неуместные сейчас слёзы… Где-то глубоко внутри себя она уже знала, что её бой Козловскому проигран. Ну не сможет она ему противостоять, если ему вздумается испытать её сопротивление, а у неё к тому времени ещё не достанет сил отказаться от возможности хотя бы недолго быть возле него… - Да, чёрт побери, в этом же нет никакого смысла. Я, может быть, и мог взять эти деньги — полагаю, мы все при известных обстоятельствах были бы способны на это, — но никогда в жизни не мог бы свалить вину на кого-нибудь другого, и в особенности — на Мартина, - читал Данила. – Как вы могли подумать, что я способен на такой поступок! Я верил, что вы мой друг, Олуэн, — один из моих самых лучших старых друзей… - Пора бы наконец понять тебе, Роберт… - произнесла Лена. - О нет, Фреда, - перебила Лера, - прошу вас, не надо. Прошу вас. - А почему бы и нет? – продолжала Плаксина. – Пора бы понять тебе, Роберт — как ты мог быть настолько слеп, это меня поражает — понять, что Олуэн совсем не друг тебе. - Уверен — друг. - Вовсе нет. Она влюблённая в тебя женщина, а это большая разница. Она влюблена в тебя с незапамятных времен! - Фреда, это ужасно и нечестно. Это жестоко, жестоко! – на миг в Лере будто прорвалась настоящая, неигровая эмоция… - Пусть вас это не обидит. Он хотел правды — он её и услышал. - Я страшно огорчен, Олуэн, - протянул Данила. – Вероятно, я был очень глуп. Мы всегда были добрыми друзьями, и я всегда очень искренне вас любил… - Довольно, довольно! Фреда, как вы только могли! Вы не имели права говорить этого. – Лера отложила бумагу – следующая длинная реплика принадлежала не ей. - Но ведь это же правда? Не так ли? Ты хотел правды, Роберт, — и вот тебе правда, во всяком случае, частица ее. Олуэн влюблена в тебя целую вечность. Я точно не знаю, с какого именно времени, но наблюдаю уже полтора года. Жёны, ты знаешь, всегда замечают такие вещи. Но этого мало. – Козловский краем глаза взглянул на взволнованную Леру, и она, встретив его взгляд, не смогла разорвать зрительный контакт; вслух произносились слова, оказавшиеся для обоих неожиданно важными. – Теперь скажу тебе то, что уже давно жаждала сказать: мне кажется, ты просто глуп, что не заметил всего этого сам, что не ответил на это чувство, не решился давно уже на какой-нибудь смелый поступок! – Лера вздрогнула, Данила успокаивающе улыбнулся ей, но ей эта улыбка показалась самодовольной… - Если тебя кто-нибудь любит столь сильно — так, боже мой, воспользуйся же этим, насладись этой любовью, ухватись за нее крепко, пока ещё не поздно! «Ты просто глуп, что не заметил… Ухватись за неё, пока ещё не поздно… пока ещё не поздно…» - эхом отзывалось в голове у Леры, стучало изнутри по черепу. Разносило сознание вдребезги. И всё бы ничего, если бы этот чёртов Козловский не сидел рядом, не поглядывал на неё так, что все кругом наверняка уже думали, что в Штатах они как минимум переспали! Они читали и читали, Данила успевал следить за текстом немного вперёд. И он решился на очень смелый поступок, по его меркам – просто хамский. - Да, отчасти, - прочитала очередную реплику Лера, и в эту секунду он поднял руку и опустил на спинку её стула, как бы обнимая её, заставляя оказаться в его объятиях. – Но в то же время становится как-то жутко. Точно несёшься в машине, у которой отказали тормоза… На последнем слове ей изменил голос. Она кашлянула. Кончиком большого пальца Козловский погладил её правое плечо. Да что он себе позволяет?! Лера уже злилась не на шутку, ей стоило больших трудов не выдать себя… Но его рука оказалась неожиданно кстати, когда настала очередь её героини рассказывать, что именно она совершила убийство, которое все и расследовали: - Я поехала к Мартину, как вы знаете, вечером в ту субботу, чтобы поговорить о пропавших деньгах. Мистер Уайтхауз сообщил мне об этом. Он полагал, что Мартин или Роберт — один из них — взял деньги. Я поняла так, что он, скорее, подозревал Роберта. Я поспешила к Мартину. Я не любила его, и он знал это, как знал о моих чувствах к Роберту… - она перевела дыхание, - и, в конце концов, он все-таки был братом Роберта. Он сам тоже был убежден, что деньги — дело рук Роберта, и нисколько не был огорчен этим. Мне очень неприятно, Роберт, но так было, и поэтому он был мне особенно отвратителен. В нем даже чувствовалось какое-то тайное злорадство. Наконец-то, мол, и добродетельный братец пал… Всем, похоже, стало понятно, почему именно Лере дали играть Олуэн. Данила мог всё, что угодно чувствовать к ней, но он всегда восхищался ей как актрисой. Не было сомнений, что эти сильные, большие монологи благодаря ей станут удачными местами спектакля. Лера, читая, почти опустила голову Козловскому на плечо. Сейчас ей это было нужно. Никто ни в чём не сможет её обвинить… Он замер, чтобы только не потревожить её, не дать ей повода отстраниться. Не сейчас, он так долго её ждал, он так скучал по ней… - Ужасно говорить об этом. Я пыталась забыть всё. Он знал, что он мне не нравится, но не мог поверить, что я действительно не люблю его. Он был преисполнен невероятного самомнения, - этим текстом она попыталась уколоть Данилу, и тут же укорила себя – как, должно быть, жалко выглядят её попытки! – Казалось, он был убеждён в том, что все, и юноши и девушки, должны непременно обожать его. Он разыгрывал из себя какого-то неотразимого обольстителя, какого-то древнего Пана, понимаете… - С ним такое случалось, - вступила Лена. – Для этого у него было достаточно оснований. - Он принялся дразнить меня… - горячо произнесла Лера, и Козловский вздрогнул. Заметила?.. – Он считал — а может, просто притворялся, — что я какая-то чопорная старая дева, закореневшая в предрассудках, никогда, по существу, не жившая полной жизнью… Всё это чепуха, на самом деле я совсем не такая. Но он делал вид, что верит в это, и всячески убеждал меня, что моё отвращение к нему на самом деле всего лишь подавление желаний, которые он во мне возбуждает, - она чуть повернула голову к Даниле. Он, замерев и слушая её, гадал, где тут правда, в том, что в её уста вложил драматург, и вообще есть ли тут правда, может, он всё это выдумал себе? – Ну и, разумеется, что все эти мои подавленные желания причиняют мне только вред. Я, мол, никогда не жила по-настоящему, никогда не буду жить и так далее, все в том же роде… Он долго говорил на эту тему. Мне надо было бы бросить его и уйти, но я чувствовала, что не имею права, пока он в таком состоянии… Лера читала и читала, и Козловский вопреки всему – ей, ситуации, общественному мнению – прижал её поближе. - Он пытался сорвать с меня платье… Мы действительно боролись с ним… Это было ужасно… Он даже не был сильнее меня… Я схватила его за руку, держащую револьвер, и повернула револьвер дулом к нему… Его палец, видимо, лежал на курке, а я подтолкнула его руку… Раздался выстрел… О, как это ужасно, ужасно!.. Я пыталась, я делала все, чтобы забыть… Если бы он был только ранен, я непременно осталась бы с ним, несмотря на весь свой ужас… Но он не был ранен — он был мёртв… - Теперь нам все ясно. Можете не продолжать, - в этом месте Козловский был полностью солидарен со своим персонажем. - Осознав, что случилось, я в панике бросилась бежать и затем долго ещё, не знаю, сколько, сидела в своей машине, перед дверьми коттеджа, будучи не в силах пошевелить пальцем. Кругом ни души. Было уже очень поздно, и вы знаете, как там пустынно. Я продолжала сидеть в машине и дрожала мелкой дрожью, а в коттедже все было тихо… ужасающе тихо! - Вы не виноваты, Олуэн, - решительно заявил Данила от лица Роберта. Лера не виновата в том, что она такая, какая есть. Он не имеет права издеваться над ней, проверять её на прочность, доставать до дна её лимита. Он по-прежнему любит её. Почему он не понял этого вчера, когда открылась дверь её гримёрки – до него теперь не доходило. Только он точно знал, что отпустить Леру не сможет. Они ведь теперь на одних подмостках. Она так любит театр, что, если примет его на сцене, то примет и для себя, он только на это мог надеяться. Данила глубоко вдохнул и выдохнул. Этот вдох отозвался где-то в её солнечном сплетении. Захотелось прижаться к широкой груди. Дать ему заслонить для неё весь мир. Быть любимой им. Лера откуда-то точно знала, что он умеет очень любить, любить, как не умеет никто, он ведь самый лучший мужчина на свете, и никто ей никогда и не был нужен, кроме него одного… В пьесе оставалось каких-то пять страниц. Роберт понемногу сходил с ума. Утратил своё преклонение перед светлым образом Бетти, признавался Фреде и Олуэн, что «весь свой век прожил среди иллюзий»… - Роберт, пожалуйста, не пейте больше, - Лера повернула голову к Даниле. – Я понимаю ваше состояние, но от виски будет только хуже, право, уверяю вас. - Какое это имеет значение? – негромко проговорил он. – Я конченый человек. - Роберт, я не могу видеть вас таким. Вы же знаете, как мне это больно… - Мне очень жаль, Олуэн. Мне действительно вас очень жаль. Вы одна вышли из всего этого с честью. Странно, не правда ли, что вам всё время пришлось мучиться из-за меня? - Да… всё время. - Я очень сожалею. - А я – нет. Я говорю о себе. Вероятно, мне нужно было бы жалеть себя, но я не жалею. Иногда мне было нестерпимо больно, но в то же время это поддерживало меня и придавало силы. - Понимаю… Но мне теперь силы изменили. Что-то сломалось внутри. Пьеса будто поменяла реальных их местами. В настоящей жизни всё было наоборот. - Вы знаете, Роберт… нет ничего такого, чего бы я ни сделала для вас. Я бы… я бы в любой момент убежала с вами, если б вы захотели. - Я безмерно вам благодарен, Олуэн, но это ничего не изменит… тут, у меня внутри. Вот в чём проклятие. Все останется по-прежнему. Так же пусто. Так же безжизненно. Ему как будто вправду изменили силы. Стоило ему произнести эти строки, как он будто что-то новое понял в Лере и едва сумел дочитать абзац до конца… Лера уже не сопротивлялась своему желанию быть к нему ближе. Пьеса закончилась. - «Роберт отодвигает кресло, в котором сидела мисс Мокридж, Фреда подвигает стол к окну. Стэнтон приглашает мисс Мокридж на танец. Она отказывается. Олуэн подходит к Роберту, и они танцуют», - Лера и Данила переглянулись, но явно не ожидали встретиться взглядами, и тут же отвели глаза. – «Все очень веселы, и музыка звучит все громче и громче, в то время как занавес падает». – Галина Борисовна дочитала последнюю ремарку. – Ну, всё. Спасибо. Потихоньку учите текст, пишите биографии и характеристики, с завтрашнего дня начинаем разводить на площадке. А теперь, милые мои, освобождаем зал. У меня встреча по ещё одной пьесе. Вот и всё. Больше нет повода прикоснуться друг к другу. Лера, ненавидя себя за то, что сожалеет об этом, поднялась со своего стула. Контакт потерян – как будто шланг с кислородом подводнику перекрыли, дышать не получается, невкусно, нехорошо, пресно. Данила утомлённо прикрыл глаза. За каких-то сорок минут между ними с Лерой снова всё изменилось. Ненадолго он поверил, что она вернётся к нему, что он хотя бы за руку её сможет брать. А ведь они и слова друг другу не сказали… Никита, Артур, Лена и остальные горячо обсуждали пьесу, роли… Лера попрощалась с ними и отправилась в другую сторону коридора. Козловский, махнув ребятам на прощание, решительным шагом пошёл за ней. Настиг только после поворота – оно и к лучшему, никто не увидит… - Лера, постой, пожалуйста… - Чего тебе? – она резко обернулась. – Понял, да? Её злость можно было смело резать ножом. Но он видел за злостью искусно спрятанные слёзы, от которых ему было больно. «Я люблю тебя, Лера. Я по-прежнему люблю тебя, Лера…» Он прожигал её глазами. Неужели ему совсем её не жалко, его имя и так выжжено у неё на сердце крупными буквами, заживёт – шрамы останутся, а теперь он ещё и просвечивает её насквозь, тоже нашёлся ренгтен… - Понял. – «Это ничего не изменит… Так же пусто и так же безжизненно». Озвучивать не обязательно. А им ещё репетировать это. - Лера, мне нужно поговорить с тобой. Пожалуйста. - Не о чем говорить… - у неё произносить слова сил не было, голос подводил. - Лера… - её нежное имя растекалось на языке карамелью, только произносить его – какое-то отдельное, особое наслаждение, а у неё сердце от этого только ещё больше кровило… - Я… блин, да что тут объяснять… До него дошло, что если он будет продолжать говорить, то выставит себя конченым идиотом, поэтому, не обратив внимания на встревоженные бирюзовые глаза, шагнул к ней и бережно взял её лицо в ладони. Бегло улыбнувшись, мягко повернул её голову, опустил на своё плечо… пальцы скользнули ниже, по её плечам, рукам, сбежали вниз, крепко обхватили талию… - Родная, пожалуйста… - прошептал он, и Лера подчинилась его немой просьбе, она не могла не прильнуть к нему, к его горячим рукам, не впитаться в них, как масло… её сердце молило её об этом. Кричало. Упрашивало. И Данила это слышал. Весь мир съежился до его рук, самых важных рук на свете. Ощущения давно забытые, дороже воздуха. Лера почувствовала сдавленный, сдерживаемый выдох мужчины на своей шее, с которой он аккуратно и самоуверенно убрал волосы. Он такой высокий, такой сильный, такой… надёжный, чуткий, ласковый, так мягко прикасается к ней широкими тёплыми ладонями, что она снова проклинает себя, потому что вспоминает – нельзя. Он с упоением внимал долгожданным ощущениям – вот аромат её волос, вот бархат кожи, вот девичьи пальцы сжимают на его спине тонкий свитер, вот ткань свитера на плече нагрелась от дыхания. Только Лера так и не позволила себе расслабиться. Сколько бы он ни молчал, пытаясь руками согреть её душу, сколько бы ни удерживал тихо, ненавязчиво, давая ей время – не помогало. Не работало. - Давай мириться, Лера… Мне тебя не хватает. Я так скучал, что это словами невозможно передать… «Я тоже, Даня, я тоже», с тяжестью думала она. - Мириться? – безлично прозвенел её тихий голос, и Данила улыбнулся: «Да. Я хочу быть ближе к тебе, Лера. А ты думала, я забуду. Или всё быстро изменится. Всё не так». - Мириться, Лер. Мириться. Не бросай меня совсем одного. Давай уже, расслабляйся. Ты же дома у себя. Она вздрогнула. Он снова попал в самую точку… - Давай, - согласилась наконец. – Надо же вместе… работать… - Это да, - Данила серьёзно кивнул. Пусть для неё это аргумент, пусть. Его рукам, его глазам, истосковавшимся по её обществу, на это было совершенно всё равно. С тихим, неожиданным для самого себя восторгом он прижался губами к её лбу. Лера прикрыла глаза, за что он ей такой, которого невозможно оттолкнуть, но оттолкнуть нужно обязательно?.. - Мне нужно идти, - шепнул он, глядя на неё сверху вниз, на опущенные ресницы и приоткрытые губы. – Может, тебя куда подвезти? От его шёпота у неё подгибались колени. Она никогда не слышала такого проникновенного, чувственного, сексуального мужского шёпота, а когда это сочетается с обволакивающим взглядом, в котором ничего не стоить утонуть… - Нет, спасибо. Мне тут недалеко… Месяц спустя - Роберт, пожалуйста, не пейте больше, - Лера приблизилась к столу, стоя за которым, Данила наливал себе подкрашенную воду в стакан. – Я понимаю ваше состояние, но от виски будет только хуже, право, уверяю вас… Козловский поставил бутылку на стол и снисходительно покосился на встревоженную Леру, ломающую пальцы. - Какое это имеет значение? – Взять стакан. Отхлебнуть. Всё правильно. – Я конченый человек… - Роберт, я не могу видеть вас таким, - здесь она должна не решаться подойти к нему ещё ближе. – Вы же знаете, как мне это больно… Данила осушил стакан до дна и со стуком поставил на скатерть. - Мне очень жаль, Олуэн. Мне действительно вас очень жаль… Вы одна вышли из всего этого с честью. Странно, не правда ли, что вам всё время пришлось мучиться из-за меня? Он посмотрел ей в лицо, и она нерешительно улыбнулась: - Да… всё время. - Я очень сожалею, - сказал так честно, будто это правда. Лера сама должна бы так сожалеть. - А я – нет. Я говорю о себе. Вероятно, мне нужно было бы жалеть себя… но я не жалею. Иногда мне было нестерпимо больно. Но в то же время это поддерживало меня и придавало силы. – Лера любила такие роли, тексты, в которых не нужно было вызывать себе ранее незнакомые эмоции, особенно теперь, когда она снова выходила на одну сцену с Данилой почти каждый день. А он ловил эти моменты. Он мог смотреть на неё, и пусть ответный взгляд был оправдан ненастоящей, фальшивой любовью к нему, но он пробирал его до костей, и упускать это стало бы настоящей глупостью с его стороны. Драгоценная мечта – открытая, бесхитростная Лера – начала сбываться, как только начались репетиции. - Понимаю… Но мне теперь силы изменили. Что-то сломалось внутри. - Вы знаете, Роберт… - Лера остановила его руку, снова потянувшуюся к бутылке, и, её лицо, как и предполагалось, оказалось совсем близко, у его плеча, - нет ничего такого, чего бы я ни сделала для вас. Я бы… я бы в любой момент убежала с вами, если б вы захотели… А дальше Галина Борисовна хотела видеть кое-что, чего ещё никто не делал. Вот надо же было, чтобы единственный поцелуй в спектакле достался именно им. Данила грустно посмотрел на Леру сверху вниз. Послушно убрал руку с горлышка бутылки, и в своей особой манере взял её лицо кончиками пальцев. На миг в её глазах мелькнул страх, видный только ему, а может, и ему показалось? Что такое театральный поцелуй – они оба знали. Козловский бережно и взволнованно, как мальчишка, прикоснулся своими губами к её, чуть подрагивающим. Она чуть приоткрыла рот… Данила тут же мысленно проклял всё на свете. Он сумеет… но она еле заметно вдохнула, и ему тут же представилась картинка, как он прижимает её к себе, целует по-мужски, глубоко, а она… она отвечает, он за волосы оттягивает её голову назад и целует нежную шею, царапает щетиной плечи, её пальцы беспорядочно блуждают по его спине, гладят, Лера открывается, как шкатулка, только для одного человека – того, кому она принадлежит… Лера замерла, стоило ей почувствовать на коже лица горячие руки. Опять. В ушах как будто пробки. Тишина весомая, густая. Всё замерло не только для них, по-настоящему – конечно, посмотреть всем было интересно… А это даже не поцелуй, так, суррогат какой-то под палящими софитами… Она прекрасно понимала, что если ему когда-нибудь вздумается снова поцеловать её, она физически не сможет не отозваться. Она ответит, и без сценария, который был у неё и в прошлый, и в этот раз, она за неимением альтернативы отдаст лидерство ему. Охотно подчинится, позволит ему всё на свете. А потом уничтожит себя. В её голове не было ни единой мысли, но стойкое ощущение, что нужно остановить его, сработало раньше мозга, и она незаметно для остальных сжала кисти его рук. «Пожалуйста, только не теперь. Пожалуйста, я прошу тебя…» Он понял её умоляющий сигнал и отпустил, но не прекратил касаться её, это уж чересчур. Там какая-то была у него реплика. - Я безмерно вам благодарен, Олуэн, но это ничего не изменит… тут, у меня внутри. Вот в чём проклятие. Все останется по-прежнему. Так же пусто… Так же безжизненно. Лера закрыла глаза. Она не хотела читать в его глазах бегущую строку «Разве ты не видишь?..» «Разве она не видит, почему она не хочет понимать?..» - Стоп, - остановила Галина Борисовна. Только через паузу Лера и Данила отшатнулись друг от друга. Они забыли, что кроме них здесь есть ещё кто-то, и теперь им обоим снова нужно было изображать профессиональных артистов… - Все сюда. Артисты из-за кулис присоединились к стоящим на сцене. Расстояние между ними стало максимально безопасным, чтобы он не чувствовал, как бешено стучит её сердце… - Нормально. Дальше у нас вход Фреды, монолог Роберта и его самоубийство, потом повтор начала. Завтра начинаем с этого же места. Лера и Данила, вы хорошо смотритесь, но мне совершенно не нравится этот поцелуй. Ты к ней прикасаешься бережно, как будто чувствуешь что-то. Козловский на миг зажмурился. Почесал макушку, усмехнулся, сделал всё, чтобы закрыться: - А… нет? - Нет! Ну, в смысле, не к ней же! Ты ведь здесь уже знаешь, что сейчас пойдёшь и застрелишься. И мне нужно, чтобы ты её по-настоящему поцеловал, ррраз – прижал к себе и отпустил, и сказал, что благодарен, потому что ты понимаешь, что она единственная любила тебя по-настоящему всё это время, тебе хочется ей дать понять, что ты это знаешь. Тебе хочется, чтобы она тебя поняла. Ну, и ещё, мне кажется, это такой порыв – если бы ты до этой ночи узнал о её чувствах, то решился бы, как Фреда говорила, на смелый поступок. Тебе жаль, что ты этого не сделал, а теперь уже поздно. Я всё это должна понять по поцелую. А ты целуешь её так, будто за эту ночь понял, что тоже к ней что-то чувствуешь. Нет. Тут другое. Даниле стало стыдно, что он впервые за всю жизнь позволил личному влиять на работу, поступил как непрофессионал. Да ещё и в чужом театре. - Порепетируйте эту сцену между собой. Она очень интимная, может, вам надо её на двоих сделать между собой. Завтра покажете. Прямо сейчас идите в репзал. Он увидел, как Лера опустила глаза. Её будто обухом по голове ударили, ГБ что, издевается? - Ну, что стоите? Все свободны. Лена и Никита, подойдите ко мне, скажу кое-что… Лера, не сказав ни слова, тут же ушла за кулисы. Данила покорно отправился вслед за ней. В репетиционном зале она вытащила на середину стол, стул, поставила бутылку воды и стакан, которые забрала со сцены. - Ну… давай… - Давай с начала эпизода. Хорошо? - Ладно, - она пожала плечами, не глядя на него. Данила усмехнулся, но она этого не заметила. Ничего-ничего. Дойдут они ещё до финала. - Вы знаете, Роберт… - и когда она взяла его руку, Данила остановил её. - Постой. До самого конца ты вообще не должна меня касаться. – Он отпустил её пальцы. – Сделаем всё красиво, - и подмигнул ей, но она никак не отреагировала. Такая дура. Как будто он не видит её насквозь, не понимает ничего. Но притворяться перед ним – последнее, что ей осталось. - Стой тут, - он показал Лере, чтобы она отступила ещё на шаг назад. – Давай реплику сначала. - Вы знаете, Роберт… нет ничего такого, чего бы я ни сделала для вас. Я бы… я бы в любой момент убежала с вами, если б вы захотели… Данила поставил стакан на стол. Только взглянул на Леру тёмными глазами исподлобья и стремительным движением, попутно со скрипом задвинув стул, шагнул к ней, но его руки только поднялись к её лицу, как она испуганно отшатнулась от него, не позволив прикоснуться, и сделала несколько бессмысленных шагов по залу прочь от него: - Подожди… подожди, это всё не то… не знаю, тут что-то… Зачем она несёт эту чушь, зачем ведёт себя, как пятиклассница? Зачем, твою мать, выдаёт себя с потрохами? Но иначе она не могла. Внутри у неё всё ходуном ходило. Она будто чувствовала все свои органы по отдельности, по ним там точно жидкий азот пустили, и от одного только смертельного страха довериться ей становилось нехорошо. Козловский снисходительно вздохнул и оперся рукой на стол. Ему уже давно всё было очевидно. Лера почти не смотрела на него весь последний месяц, почти не говорила с ним. Только в присутствии посторонних она была весела и приветлива, как будто секьюрити себя окружала. Лишь несколько раз он ловил её на наблюдении за собой – взгляд увлечённый, прямой, серьёзный. Но стоило ему взглянуть в ответ, и она тут же отводила глаза. - Лера, я знаю, что нужно делать. Она обернулась: - Да? Что же? От своей идеи ему и самому было смешно. Лера глядела на него встревоженно и растерянно, как ребёнок, но он улыбнулся ей и протянул руку: - Иди сюда. Иди, не бойся. Она до сих пор не знала, как вести себя с ним. До сих пор не определилась. Её разрывали боязнь и тяга, её разрывал миллион уже принятых решений и представлений о себе и своей жизни, она о Даниле мало что знала, и его, конечно, боялась тоже… И он, зараза, всё это отлично видел. - Ле-ра, - медленно и негромко проговорил он, гипнотизируя её тёплыми карими глазами. – Подойди. Почему ему нужно, чтобы именно она подошла к нему? Почему не наоборот? Для неё снова на всей земле остались только этот уверенный взгляд и бархатистый мужской тембр. Она уже себе не принадлежала. Опережая разум, проклятые инстинкты бросили вперёд её тело, две прозрачных зелёных виноградины следили за двумя крупными кофейными зёрнами его зрачков. Нельзя быть таким. Нельзя иметь такие ласковые ладони, которыми так нагло прикасаются к подбородку, не дают отвести глаз. Нельзя иметь такой голос, один звук которого погружает в транс, как кобру. Улыбку, от которой подкашиваются ноги. Сильные плечи, глядя на которые, возникает одно желание – прижаться крепче, дать укрыть себя руками и остаться рядом с этим мужчиной навсегда. Нельзя на всё это, Лера, так неадекватно реагировать! - Ты не доверяешь мне. Какой смысл от того, что ты со мной иногда разговариваешь, если ты всё равно мне не доверяешь? – прошептал он, его дыхание обожгло её щёки. – Нам нужно кое-что сделать… Тогда роль получится. Тогда всё получится, Лера. Всего несколько сантиметров, которые так легко преодолеть. Данила нежно прикоснулся к полуоткрытым губам девушки, и она, ощутив прикосновение, шумно вдохнула… он замер. Он совсем не такой самоуверенный, каким хочет показаться. Ему тоже было страшно, что она оттолкнёт его в любую секунду. Но Лера не двигалась, и он чуть осмелел – поцеловал её снова. Мягко прикоснулся к нижней губе, приподнял её лицо кончиками пальцев, безмолвно прося ответить. Её пальцы взлетели вверх по его плечам, обвили кисти рук, и он понял – можно. Поцелуй невинный, бережный, томно-сладкий, мягкий, осторожный. Данила, рискуя в эту секунду всем, дотронулся до её губ языком, и Лера наконец-то нерешительно, робко ответила. Наконец-то… где-то в его груди взорвался салют, он поудобнее перехватил девушку, запуская пальцы в её волосы, и углубил поцелуй твердо, но аккуратно. Как сапёр на минном поле… Лера не знала, когда ей дышать. Какая-то часть её уже прикидывала, что она скажет ему, когда всё закончится, но изумительный мужчина пьянил с головой. Зачем она только его встретила… создавать такого волшебного человека было несправедливо по отношению к ней. Удовольствие захлёстывало её с головой, она не подозревала, что от одного прикосновения губами она растает в чистом, утончённом блаженстве, сводящем спазмом живот… Она почти не дышала, он знал это, но, скользящим движением прикасаясь к уголкам сладких губ, настойчиво уговаривал её расслабиться, целовал медленно и последовательно, дышал её запахом, целовал, полностью растворяясь в кратком моменте поцелуя, чтобы только она не пришла в себя… но Лера была в себе. Она прекрасно осознавала, что в эти секунды, растянутые во времени, происходит второй лучший поцелуй в её жизни, и она была настолько эгоистична, что не собиралась останавливаться первой… Данила не штурмовал её поцелуем, как тогда, за тысячи километров отсюда, он изучал её, давал ей узнать себя, по всему её телу разливалось томление неги, слабость, голова кружилась, она улыбнулась сама себе, и он поцеловал эту улыбку. Лёгкая небритость оскверняла её кожу, и она только наслаждалась этим. Его губы перебрались выше, трассировали по переносице, щекам, крошечной родинке у подбородка, и он, почувствовав такие же ласкающие касания к своим скулам, одной рукой обхватил Леру за талию и судорожно прижал крепче, другой рукой продолжая удерживать её голову, поглаживая шею под волосами. Лава потекла в жилах в место крови. Сладко, но ненасытно. Безостановочно. Раз за разом он целовал её жадно и внимательно. Не зная этого, утолял её боль. Жарко, как подросток; глубоко и последовательно, как опытный тридцатилетний мужчина. Он не собирался её отпускать. Им завладевало желание отвезти её к себе домой и запереться с ней в спальне, не отрывать губ от пылающей кожи, покрыть поцелуями всё её тело, ловить тихие стоны и тонуть в её шёпоте… Возможно, их здесь даже кто-то увидел, но теперь ему это стало безразлично. Имели значение только тихие звуки поцелуя, изнутри проникающие в мозг, их хотелось запомнить… Лера кружила ему голову, и бороться с этим уже давно было бесполезно. Он встретился с её глазами – больше не напуганными или разозлёнными. Так близко он мог теперь рассмотреть её, полюбоваться, теперь она походила на себя прежнюю, такую, какой он полюбил её: нежную, расслабленную, отзывчивую, тёплую, сладкую, как молочный шоколад, девушку. Он улыбнулся ей. В голове у него, кроме безграничного восхищения, остались только строки из «Варшавской мелодии», и он прошептал: - Ничего не может быть лучше, чем всё сказать, не взвешивать, не следить за словами. Ну вот, глаза у тебя на мокром месте… Прости. Всё равно я сделаю тебя счастливой. Я сделаю всё, чтоб прошёл твой страх. Чтобы ты ничего никогда не боялась. Я буду беречь тебя днём и ночью. И однажды даже тени печали не будет в твоих глазах, даже тени. И я услышу твоё ровное дыханье. И только тогда, слышишь, только тогда я и сам вздохну спокойно… Господи, Лера никогда его таким не видела. Никогда ей не говорили ничего подобного, и уж тем более этого не делал самый нужный ей, манящий, привлекательный и надёжный мужчина в мире… - Это текст из другой пьесы… - тихо, так, что и сама едва услышала, прошептала она. - Ты знаешь более подходящие строчки? – Данила, счастливый как никогда, прижался губами к её щеке, подышал на неё, согревая, и Лера, ласкаясь к нему, приподнялась на цыпочки, обвила руками. Кончиком носа задела мочку уха, поцеловала. Она таяла и млела рядом с ним. Но сейчас снова настало время разрушить всё. - Чёртова зима не даёт огня, - прошептала она. – Пытаясь согреться, я промерзаю до костей. Между мной и тобой целая бездна, тысяча сугробов, океан льда. Я кричу, но голос – всего лишь пар. Услышь через мёртвую пустоту, почувствуй, что я рядом – на том берегу океана. Я смогу растопить эту страшную тишину. Всего лишь полтора часа, и земля задышит теплом. О, Боже мой, дай мне силы не сойти с ума. Дай мне чувства, чтобы они смогли зажечь мои оледенелые кости. Пускай после холода будет колоть. Мысль о том, что ты живёшь, поможет преодолеть боль. А дальше тусклый свет ночного фонаря подарит надежду и право не замёрзнуть в этой улице, засыпанной и завоёванной сугробами. Дышу на руки или прямо в душу, снова зову тебя – иди по протопанной тропинке, иди через заснеженное поле, вьюга заметёт за тобой следы, - она смотрела ему прямо в глаза, и он проклинал её, и себя, и жизнь, понимая, что она опять от него ускользает. – Не бойся идти на вой зимы – это песня, которая поможет в пути… Иди и пой вместе с ней. Если ты устанешь, остановись и посмотри прямо в небо, оно дарит звёзды, они падают прямо в твои открытые глаза – это не снег, это настоящие зимние звёзды. Ты не знаешь, куда ведёт тебя зима, - Лера коротко, чувственно и сухо и прикоснулась к губам замершего Данилы. Сейчас она снова оставит его, а рядом с ним – своё сердце, - но ты догадываешься, что на другом конце света живет та самая планета, которая дарит силы и вдохновение. До встречи… Он слушал и встревоженно наблюдал за ней, ловил микросекунды её рядом с ним. Он был голоден до неё настолько, насколько это только можно было вообразить: - Лера, милая, я умоляю тебя, только не сейчас… - Прости, именно сейчас, - кончиками пальцев она погладила его шею, впитывала аромат парфюма, чтобы сохранить в себе, оставить, дышать им как можно дольше. – Я могу только повторить, что уже говорила. Я так боюсь потерять тебя. Сделать что-то неправильно. Ты ведь понимаешь, что я не… - Лера, в жизни нет правил, - Данила с тревогой в сердце понял, что снова теряет её. – Пойми. Мы можем всё, что угодно. Как захотим, Лера… - Видимо, для этого я недостаточно смелая, - горько улыбнулась она. – Прости меня. Давай на сегодня… закончим. – Они оба поняли, как двусмысленно прозвучала эта фраза. – Всё хорошо. Я по тебе тоже скучаю. Обещаю, что не буду больше от тебя бегать. Ты такого не заслужил. Данила с отчаянной, суровой досадой опустил глаза. Он больше не знал, что сказать ей. - Отпусти меня… - тихо попросила она, и он послушно выпустил её ладони. – Мы ведь с тобой увидимся завтра. Всё будет в порядке, вот увидишь. Я тебе обещаю. Ему не нужно было «в порядке»! Кому вообще может быть нужно «в порядке»? Ему нужно было «с ней», он готов был менять свою жизнь, впускать в неё Леру, но о ней, похоже, то же самое сказать было нельзя. - Прости, - снова выдохнула она и быстрым шагом, чтобы не было порыва вернуться и броситься ему на шею, обратно в его крепкие надёжные объятия, обратно туда, где её любят, где на неё смотрят, как на сокровище… Нельзя. Ушла – и снова пусто стало. Только на этот раз – увы, им обоим.