Явление Люцифера

Заканчивался Великий пост. Погода была дрянная, даже по меркам этих суровых краев - холодный дождь низвергался на раскисшую землю с таким пылом, что, казалось, Господь решил продемонстрировать Своим непослушным детям нечто вроде устрашающего напоминания о великом потопе. Крестьяне и горожане уныло посматривали на небо, рассуждая, за что им посланы плохой урожай, постоянная война на испанской границе, непосильные налоги и хворый епископ, а в довершение к этому дождь в апреле - сущее бедствие! Болезненность епископа была притчей во языцех, и, возможно, не удивила бы уже успевших привыкнуть к его недомоганиям люсонцев, однако же на сей раз она затянулась до неприличия. С начала поста монсеньер де Люсон отслужил только четыре воскресные мессы, и сразу же после этого слег, да так, что даже прекратились его вояжи по дальним приходам, которые держали малообразованных сельских попиков в страхе перед грозным судом духовного начальника. Хотя громы и молнии, подобно языческому Юпитеру, епископ метал не просто так - большинство священников в отдаленных приходах не знали молитв, имели слабое представление о Символе веры, страшились латыни, нежились на постелях с дородными экономками и потихоньку расширяли свои владения - там пасека, там выпас для коз, там часть леса... С приездом Армана до Плесси, который всем своим подчиненным годился в лучшем случае в сыновья, в епархии начались перемены, которые заставили местное духовенство горько пожалеть о том, что они так настойчиво молились Богу о ниспослании им епископа. Но вот уже больше месяца как хищный сокол занемог и перестал кружить над головами святых отцов. Ну, может, и не святых, но лучших не было... В один из таких сырых промозглых дней во двор епископского дома вошел странствующий капуцин с клочковатой бородой и в забрызганной грязью насквозь мокрой рясе. Он постоял мгновение, разглядывая окрестности, а затем уверенно поднялся по невысокой лестнице и постучал. Дверь тут же приоткрылась, и молодая женщина в грубом платье и в переднике, посторонившись, впустила монаха и провела его в кухню. - Да сохранит Господь этот дом, - произнес монах, стараясь подойти к жаркой печи как можно неторопливее, дабы не поддаваться телесной слабости. - Господин епископ все еще болен? - Да, отец... - Называй меня отец Жозеф, дитя мое, - сказал монах, который, сняв капюшон, оказался не намного старше своей собеседницы. - Отец Жозеф, - послушно повторила женщина. - Не желаете ли поесть? Монах покачал головой: - Сначала к больному. Он не спит? Словно в ответ на его слова, со второго этажа послышался тяжкий стон, словно стонавшего человека терзал кошмарный сон. Женщина страдальчески взглянула на монаха: - Помогите ему, святой отец. Его преосвященство хороший человек, душа болит прямо, как он мучается. - Если будет на то Божья воля, - ответствовал монах. - Куда идти? - Тут на лестнице темно, - спохватилась женщина, - я провожу вас! - она зажгла свечу и спохватилась: - А с вас же льет! Может, дать вам старую сутану монсеньера? Поразмыслив, монах согласился, и через несколько минут, облаченный в тесноватую сутану, уже стоял у кровати больного, возле которого неотлучно находился невысокий лысоватый мужчина - камердинер епископа по имени Дебурне. Больной епископ выглядел действительно очень плохо. Исхудавший, пожелтевший и покрытый ледяной испариной Арман дю Плесси находился в забытье и время от времени стонал и метался в постели, да так, что одеяло постоянно съезжало на пол, и Дебурне был вынужден его подхватывать. - Как все это началось? - спросил монах, не отводя взгляда от искаженного страданием лица епископа. - А вот сразу как монсеньер съездил на исповедь к умирающему. Тут есть семья ткачей, Моро, они гугеноты, но служанка у них была католичка, Мартой звали, она тут замужем была, потом овдовела... - Дальше, - прервал его капуцин с жестом нетерпения. - Да, погода была такая, знаете, - ветер и солнце. Монсеньер только было собрался отдохнуть после обеда, как приехал мальчишка Моро - умирает Марта. Ну и монсеньер собрался и поехал, - он заботливо подтянул одеяло, в очередной раз сброшенное епископом. - Вернулся уже за полночь, замерз, там через болото ехать надо, говорит - умерла с миром. Лег спать и вот так и не встает, только стонет. Я ему бульон в рот вливаю, так он половину выплевывает, и что делать - не знаю совсем... Говорит иногда такое странное. - Что говорит? - капуцин впервые за все время разговора проявил интерес к словам собеседника. - Мне не понять, я неученый, - сокрушенно покачал головой камердинер. - Но не латынь, латынь я уж точно отличу... и не испанский. Такой странный язык, как будто зубами скрипит или рычит. Да вот сейчас! Больной епископ приподнялся на подушках так, как будто его толкали в спину, оскалился, и из его рта раздались какое-то странные звуки, действительно похожие на рычание. В то же время в них наблюдалась некая система, и это подтверждало слова камердинера о том, что его господин говорит на каком-то странном языке. - Экзорциста вызывали? - коротко осведомился капуцин после того как епископ тяжело рухнул на подушки, обливаясь потом. - Вызывали, - уныло ответил Дебурне, отирая лоб дю Плесси скомканным платком. - Не помог. Монсеньер лежал, как сейчас, и все, и ничего не изменилось. - А вино с солью давали? - Что вы изволите говорить? Вино с солью? - Да. Только освященное. Не давали? - Нет, - растерянно произнес Дебурне. - А поможет? - не дождавшись ответа, он, тем не менее, с неожиданным проворством буквально скатился вниз по лестнице и вернулся с кувшином вина, чашей и солью в тряпице. Жозеф налил вино в чашу и, пробормотав несколько слов, благословил его. Затем аккуратно развернул тряпицу и, захватив крупную серую соль щепотью, крестообразно высыпал ее в чашу. - Еще при государе Карле Красивом был такой отец Иосафат, великий подвижник, - произнес он, поворачиваясь к Дебурне с чашей (камердинер перекрестился, ему показалось, что монах стал выше ростом), - и одна из придворных дам занемогла подобным образом. Святой человек возложил на нее руки, помолился, и ему открылся способ излечения, - Жозеф подошел к лежащему на кровати епископу. - Держите, почтенный, а я буду вливать... Дебурне принялся аккуратно разжимать зубы епископа, но тот вдруг с невероятной силой извернулся и сжал челюсти. чуть не оставив слугу без большого пальца. - Ах ты, Господи, беда какая, - сокрушенно сказал Дебурне, глядя на извивающегося священника. - Да мне его не удержать одному... - Звать на помощь нельзя, болезнь монсеньера нужно сохранить в тайне, - строго заметил монах и оглянулся по сторонам. - Похоже, придется его связать... Есть веревки? - Да, в конюшне, - верный слуга не заставил себя ждать и снова побежал к лестнице. Жозеф, не сводя глаз с епископа, осторожно поставил чашу с вином на стол у окна, подальше от дю Плесси. По стенам пробежали странные тени, и словно бы что-то зашипело из-под кровати. Монах осенил себя и больного крестным знамением. Он мог бы поклясться, что на лице епископа промелькнуло недовольное выражение. Впрочем, это могла быть все та же игра теней, вызванная тем, что Дебурне в спешке не закрыл дверь, и сквозняк заставил пламя свечей танцевать. Дебурне вернулся все так же быстро и притащил охапку грязных веревок. - Святой отец, а что дальше? К столбикам вязать? - Нет, - ответил монах, просчитав в уме длину веревки. - Просто его замотаем в одеяло и свяжем, крепко, чтобы не мог руки освободить. Ну-ка... Они вдвоем накинулись на епископа. Тот бешено плевался, царапался и вырывался из их рук, но с третьей попытки монах и камердинер все-таки сумели скрутить больного. - А теперь, - утирая пот, обильно струившийся по лбу, сказал отец Жозеф, - вы двумя руками раскрывайте ему рот... Рукоять ножа, что ли, между зубов просуньте... вот так, - их усилия увенчались успехом, и епископ теперь в припадке ярости грыз рукоять, не щадя зубов. Дебурне отдышался и со словами "Господи, помоги!" просунул пальцы в рот своего господина, с усилием разводя его челюсти. Больной рычал и дергался, стараясь сорвать путы, но было поздно - монах наклонился и аккуратно влил в него подсоленное вино. Фыркая, плюясь и вырываясь, епископ все же проглотил большую часть лекарства, и тогда капуцин отступил от кровати, а Дебурне разжал занемевшие пальцы и быстро убрал руки за спину, словно боясь, что связанный сможет их откусить. В комнате воцарилась тишина. Затем епископ, впервые за месяц, открыл глаза - совершенно ясные, как будто и не лежал столько времени без сознания - и медленно обвел взглядом комнату. Неожиданно его живот вздернулся вверх, точно у женщины, беременной мальчиком, затем опал, снова вздулся, пошел волнами, которые были заметны даже под толстым одеялом. В комнате раздалось громкое шипение, а за ним стон: "Господи, помилуй!". У Дебурне встали дыбом волосы, он тоненько вскрикнул и упал ничком. Монах заставлял себя держаться, хотя колени у него дрожали. Он кожей ощущал, что в воздухе скопилась какая-то темная сила, которая наваливалась сверху и хотела раздавить его. Жозеф медленно, как во сне, поднял руку и еще раз перекрестил больного, Дебурне и себя, пытаясь непослушными губами читать "Pater". - Господи, помилуй! - еще раз выкрикнул епископ и, вывернувшись всем телом, изверг из себя нечто черное и колючее. Затем он обмяк всем телом и снова потерял сознание. По комнате пронесся словно бы ледяной вихрь, взметнул полог кровати, уронил со стены массивное деревянное распятие. Хлопнула тщательно закрытая Дебурне дверь, и все стихло. Подвывающий от ужаса камердинер отполз к столу, а Жозеф, перекрестившись, осторожно приблизился к черному комку, который шевелился на полу перед кроватью. Это был котенок. Маленький - не больше месяца, совершенно черный и, против ожиданий, совершенно сухой. То, что Жозеф принял за колючки, оказалось просто топорщащейся длинной шерстью. Он таращился на монаха круглыми от страха глазами цвета расплавленного золота и безмолвно разевал розовый ротик. Монах перекрестил котенка. Подождал еще несколько мгновений и брызнул на него остатками соленого вина. Котенок чихнул и наконец-то подал голос - его недовольный писк был абсолютно нормальным, как у любого котенка, которому не понравилось, что какие-то огромные существа брызгаются скверно пахнущей жидкостью. Отец Жозеф нагнулся, взял котенка в ладони и рассмотрел его со всех сторон. Дебурне притих и таращился на монаха такими же круглыми глазами, как звереныш. - Ничего страшного, это обычный котенок, - обратился он к камердинеру. - А... ваша милость, а как же... это? - Дебурне предпринял героическую попытку встать, однако ноги его все еще не слушались. - Я тебе не рассказал историю про эту даму, - напомнил ему монах. Рассеянно почесывая согревшегося котенка за ухом, он подошел к окну и увидел, что тучи рассеиваются, и в прорехах кое-где уже проступает синее небо, каким ему и надлежит быть в третьей декаде апреля. - Словом, дама эта очень любила кошек, и враг рода людского решил ее погубить посредством этой страсти. Господин епископ любит кошек? Дебурне кивнул. - Злой дух вселился в котенка, и дама, увидев его, конечно же, не смогла противостоять своей единственной страсти. Она брала его с собой в постель и кормила из своей тарелки. А однажды ночью злой дух вошел в ее чрево и мучил даму семьдесят два дня, и только отец Иосафат, Божьим соизволением, смог ее излечить при помощи вина и соли. Злой дух был изгнан, дама исцелилась. - А котенок? - О его судьбе мне не известно ничего, - усмехнулся отец Жозеф. - Но в любом случае несчастная тварь Божья не виновна в происках нечистого, - он пощекотал пальцем подбородок зверька. Тот пискнул и принялся царапать палец. - Наверное, господин епископ где-то по пути его подобрал, а что дальше было - боюсь, мы никогда не узнаем. Он посмотрел на епископа. Лицо дю Плесси утратило страдальческое выражение и порозовело. Он крепко спал, и дыхание его было спокойным и ровным. Котенок обхватил палец монаха лапками и тоже задремал. Жозеф улыбнулся, глядя на маленькое доверчивое существо. - Надо же, какой черный, - проговорил он. - Прямо Люцифер...