Проклятие рода Баскервилей

Глава восьмая, в которой Бэрримор и доктор Ватсон тайно бродят по дому Из записок доктора Ватсона «Холмс несносен! Ни слова нежности. Впрочем, о чем я? Шерлок — и нежность?! Призывает быть бдительным, сообщать обо всех малейших новостях и странностях. По поводу Пастуха ничего. Расшифровка продолжается. «Плохо, что это староанглийский, — пишет Холмс, — очень трудно понять, что за слово может скрываться за очередным символом!» Мое настроение на нуле. Инспектор Шелтон помог с отпечатками на мобильнике сэра Чарльза. Только его собственные! Все нити оборваны. Много пью хереса и курю. Сам собой недоволен. Эти болота действуют подавляюще. Утром побеседовал с кучером Перкинсом. Хитрый мальчишка! В ту злосчастную ночь он был в деревне, ночевал с дочерью молочника. Он здесь, кажется, местный донжуан. Надо поговорить с девушкой при случае, для подтверждения его слов, но думаю, он не врал. Сегодня состоялся небольшой прием по случаю приезда сэра Генри. Было около пятнадцати человек. Мортимер, я, Степлтон с сестрой, священник местной церкви, наш юрист Френкленд; управляющий поместьем, аптекарь из деревни и судья. Два владельца магазинов с женами. Все, как в романах Агаты Кристи. Я сидел рядом с ним и внимательно наблюдал за окружающими. Генри был очень эффектен, начиная с того момента, когда он появился на залитой светом позолоченных канделябров лестнице. Белый смокинг, черная бабочка, блестящие волосы; блеск синих глаз. И не скажешь, что это некогда бедный юноша, подрабатывавший на заправках Америки! У некоторых гостей, фигурально выражаясь, отпали челюсти. Мортимер не сводил с него жадного взгляда, это видел не только я. К его сожалению, он совсем не умеет подать себя, очаровать. Его конек — немое обожание. И, вероятней, ему легче нарисовать, чем сказать. А жаль. Есть человек, который гораздо утонченнее пользуется своим обаянием — это Джек Степлтон. Он также был на приеме сегодня вместе со своей очаровательной сестрой. Она была в красном кружевном платье, а брат — в черном смокинге и красной рубашке. В нем есть нечто завораживающее и в то же время опасное. Ни за что бы не подумал, что он археолог, если бы не знал! Правда, он заметил за столом, что умеет обращаться с ножами: служил в спецназе пять лет. Надо написать об этом Шерлоку: пусть пробьет его по базе данных через Майкрофта. Степлтон и Баскервиль сегодня превзошли сами себя! Они прекрасно дополняют друг друга. Анекдоты, шутки, забавные случаи… Мы хохотали; затаив дыхание внимали речам археолога про новые находки на раскопках: он нашел ожерелье из зубов медведя и кинжал для ритуального жертвоприношения! Длинные тонкие пальцы Степлтона выгнулись, чтоб показать изгиб лезвия клинка и я заметил, как завороженно следит за ними Генри. Археолог пригласил его на раскопки, и Генри тут же согласился отдать ему визит. Затем Баскервиль поделился впечатлениями о гонках. Он очарователен, когда повествует о своей жажде скорости и адреналина. — Я вижу, вы любите риск. Это хорошо, — сказал Степлтон, улыбаясь Генри. — Для чего? — спросил тот. — Для гонок, разумеется! Гонок! — развеселившись, ответил тот. Я разговорился с сестрой Джека. Заметив на ее руке необычное кольцо, попросил показать его. Пятна румянца показались на ее щеках. — Пожалуйста, — Лора повернула руку так, чтоб я мог рассмотреть получше. Перстень был тяжелый, целиком вырезанный из какого-то полудрагоценного камня вроде янтаря или опала; полупрозрачный и с прожилками. Но цвет его был багрово-красный, очень идущий к ее волосам. На плоской поверхности кольца, там, где обычно бывает драгоценность, размещался стилизованный золотой волк или собака. Опять собака!  — Купила на распродаже. Не смогла удержаться, — объяснила она. — Вам оно очень идет! И выглядит старинным. Я заметил, как переглянулись брат с сестрой; он холодно повел бровью. Вообще между ними царит полное взаимопонимание, я еще не видел такого; они понимают друг друга с полуслова. — Простите, что опять возвращаюсь к этой теме, — сказала она мне за десертом, когда брат был очень занят разговором с Генри, — но не Ваша ли задача поскорее увезти отсюда наследника? — Это невозможно, — ответил я, — согласно завещанию сэра Чарльза, дядюшки сэра Генри, он должен не менее года прожить здесь. — Какая нелепость! — ее пальцы стиснули салфетку. — Согласен с Вами. А Вы считаете, ему здесь грозит опасность? Доверьтесь мне, расскажите! Она мельком посмотрела на брата, потом на меня: — Это просто женские страхи. Предчувствия. Все такое. Не обращайте внимания. И неловко улыбнулась. Что-то скрывает? Или просто суеверна? Ведь купила она кольцо! — В любом случае, если Вам захочется поговорить, я к Вашим услугам! — сказал я, вставая из-за стола и приглашая ее на танец. Сэр Генри ангажировал настоящий живой оркестр, небольшой правда, из местной филармонии. Они прекрасно справились, исполняя вперемешку классические танцы с народными мелодиями. Наследник также много танцевал, в основном с Степлтоном и Мортимером.* Я сидел, слушал чудесные звуки старинного вальса, покачивая в руке бокал хереса, и думал: неужели кто-то из присутствующих здесь милых людей является чудовищем? Или оно прячется там, на болотах, в мути грязной воды и синих болотных огней? Больше всего на кандидатуру убийцы подходит… Степлтон? Это чисто интуитивно: он способен на поступок! Остальные слишком уж обычные люди. Поздно вечером мы сидели у Генри в спальне; просто пили вино и болтали. Тогда-то выяснилось, что Степлтон не может быть зловещим Псом. По его словам (он рассказал это сэру Генри во время танца), он как-то спас жизнь Чарльзу Баскервилю на охоте. С другой стороны… Ведь это только его слова. Мы обсуждали это и спорили, когда послышался странный шум. В два часа ночи! Дом в этой части имеет довольно скрипучие старые лестницы, и мы отчетливо услышали, как кто-то завернул за угол возле наших спален и стал подниматься вверх. Одновременно вскочив, мы на цыпочках пошли к дверям. Я взвел курок своего револьвера, с которым не расстаюсь. Это был Бэрримор. Укутанный от холода в плед, с фонариком в руке, он крался наверх в часовую башню дома. Хорошо еще, что он глуховат, и мы это знаем, иначе бы шум лестницы выдал нас. Мы шли за ним на цыпочках, сдерживая дыхание. Давно пора что-то узнать: признаться, эта атмосфера настороженности надоела. Бэрримор остановился у окна, осторожно открыл его. Рама заскрипела. Даже до нас, выглядывающих из двери, долетел холодный порывистый ветер с болот. Дворецкий постоял у окна, затем повел фонариком крест-накрест. Вдалеке, за туманом, мы тоже увидели желтый тусклый огонь: кто-то подавал ему ответный сигнал. Внизу позже мы решили с Генри, что пока не будем изобличать хитрого Бэрримора. Проследим за ним: он регулярно бывает на болотах. Надо сделать так, чтоб слуги нас не заметили. Генри невозможно удержать, отговорить; он готов каждодневно следить за дворецким, и кажется, не боится болот. Виной всему скука этих мест. Боюсь, что задержка в Лондоне с надежным телохранителем не сыграет нам на руку: смогу ли я защитить Генри один? Не таскать же на болота нашего застенчивого художника? Да и слухи пойдут…» Из записок доктора Ватсона: «Третий день идет дождь… Бэрримор дома, знаков не подает и никуда не ходит. На раскопки Степлтона тоже не пойдешь: мокро. Баскервиль совсем изнемогает: он хотел протестировать самые мощные свои машины, особенно «Ягуар», о котором он разливался соловьем; а за окном завеса холодной воды. Мрачен, слоняется по поместью и мешает слугам, читает газеты и книги. В довершение ко всему ранка на мизинца у него (та самая, что нанес ему кто-то в аэропорту), не зажила, постоянно кровит. Между тем свертываемость прекрасная, всем бы моим пациентом такую; проверили это на других пальцах. Мы с местным доктором делаем все возможное, обрабатываем антисептиком, заклеиваем пластырем. Баскервиль упрямо твердит, что ему вовсе не больно, чувствует себя физически хорошо, но все же надо бы отослать образцы крови на анализ в Лондон — чем черт не шутит! Я много времени провожу в библиотеке Баскервиль-холла. Мне по душе эта большая уютная комната с множеством шкафов от пола до потолка, с удобными креслами и огромными часами, каждые тридцать минут играющими наш гимн. Здесь я для начала взялся за историю рода Баскервилей, идущую от войны Алой и Белой Розы. Пока интересно. Порой я брожу по дому, как привидение. Бэрримор выдал мне ключи (я просил их под предлогом расследования, возможно наткнусь на что-нибудь интересное), хотя не сказать, чтоб он был очень доволен. Кабинет сэра Чарльза — настоящая классика. Мебель из темного дуба; камин; огромный стол. Вызывает вопрос только большое наклонное зеркало справа от стола — от пола до потолка. Неужели хозяин любовался собой во время работы? По его серебряному ободку шла надпись. Не на английском. От нечего делать я погуглил. Это было на латыни. Приблизительный перевод мне выдал нечто вроде: «В каждом из нас кроется дьявол. Но не каждый сможет усмирить его в себе». Мда… Покойный был, видимо, философом по складу ума. Надо сказать, что комнаты весьма вместительны; всюду высокие потолки, лепнина; мраморные камины или роспись на стене. Дверные ручки тут прелестные — в виде грифонов, львов и, конечно, собак. Мило. В одной из нежилых комнат второго этажа я наткнулся на потрясающую фреску*. Действительно, все Баскервили были одержимы этим Псом! Представьте себе мрачный фон: поваленные деревья, мох, ветки, вода; в небе полная луна и — на камне, — огромный пес с оскаленными клыками и белыми от ярости глазами. В них какая-то нечеловеческая, дьявольская радость. Да, странные эти Баскервили! Так расписывать стены! Это не ненависть к Псу, это — преклонение!».