***
У Крюка есть своя теория: у каждого человека в черепной коробке, обтянутой кожей, меж висками есть взрывчатка, где вместо красных и синих проводов — кровеносные пути. А цель взрывчатки — уничтожить носителя любым способом. Белль выбирает самый медленный и болезненный — влюбляется истинной любовью в Темного. Четыре прощения как четыре стадии рака. И болезненная вера за гранью сознания, словно вшитая в кольцевую ДНК третьей нитью. В самом деле, Сторибрук в опасности. Двое Темных и один экс- слишком много для городишки, которого и на карте нет. Крюк умен и теперь смотрит на мир широко-широко, подмечает детали, видит очевидное, но скрытое. Но отчего-то прячет(ся\себя) от мира. Теперь можно со спокойной душой обжигать губы терпким алкоголем, да хоть и по камушку разобрать полгорода. Все прощается, когда ты одержим Тьмой. Но что если Тьма в тебе. Не просто пустила ростки, как дрянной сорняк, или стала распространяться по телу вирусом — круче. При болезни уровень лейкоцитов поднимается — это все естество протестует против инородных частиц. Внутренняя революция, которая не щадит никого и ничего, но тем не менее — спасает чертовы души. Нет, Тьма в н у т р и. У Крюка тоже революция. Не может принять принятие — как забавно! Ощущать стыд из-за полного душевного спокойствия, понимать, что неправильность — правильная. Джонс инстинктивно идет на звук детонатора, хладнокровного метронома. Где-то чуть ниже затылка, на оголенной шее греются четыре буквы — обыкновенный отсчет. Голубая фея это классно придумала с розой (тоже отсчет), но у Белль почему-то никто не заметил рушащегося сознания. Отсчет останавливается, так бывает. Крюк прячется среди пыльных полок и вдыхает аромат капучино — растворимого и дрянного. Джонс невидим и сливается со стеллажами, сидя на полу. Запах кофе, ему кажется, впитался в стены просторной библиотеки, его источала и сама Белль. Крюк чуть отхлебывает от неизменной фляги, но очень тихо — не дай бог ее потревожить. Ему правда так… спокойнее. Это, конечно, эгоизм чистой воды — он буквально впитывает в себя ее энергию, но не стыдно, нет. Джонс берет немного, жалкие крохи — по потребности. Белль либо листает огромные фолианты с верхних полок, но чаще — пишет что-то на больших листах темно-фиолетовыми чернилами (наверное, отыскала в лавке своего рептилоидного экс-бойфренда). Крюку ужасно интересно, о чем там красавица пишет, но заглядывать невидимым через плечо — это моветон. Белль продолжает что-то сосредоточено писать, иногда пачкаясь о кончик ручки и отхлебывая растворимый кофе. Джонс замечает даже некую закономерность. Латте всегда имеет непонятный привкус, который кажется неестественным, ненастоящим. Белль пила его в те дни, когда, приходя в библиотеку, она писала, писала, практически не останавливаясь. От мокачино веяло приторной сладостью, словно пьешь какао, а не кофе. Белль по обыкновению наливала его в кружку и плакала, глотая контрастно горькие слезы. Но больше всего Крюку нравится капучино. Белль ложкой выбирала всю пенку, а затем забиралась с ногами на стул, время от времени то отхлебывая кофе, то черкая что-то и пачкаясь густым фиолетовыми чернилами губы. Тогда Крюк даже подходил ближе, ему хотелось протянуть руку к медовым волосам, чтобы теплое спокойствие влилось и в него. Но он этого не делает. Что такое Тьма? Ох, Крюк знает. Слышишь, девочка? Прекрати в него верить так сильно, что этой верой можно было бы проломить кости. Революция внутри Крюка продолжает взрываться и калечить его целостность. Однажды Белль приходит со второй чашкой. И с тремя видами кофе. Латте, мокачино, капучино. Чисто черный кофе красавица не берет из принципа. Белль как ни в чем не бывало наливает им обоим капучино, а вторую чашку предусмотрительно отодвигает на расстояние, на какое дрессировщик ставит корм одичавшему зверю. Тогда Джонс выходит из призрачно-иллюзорного состояния и садится на стул, словно так и должно быть. Белль вообще не задается никаких вопросов, не пугается, не лезет с жалостью или помощью, она принимает за аксиому — Крюк не тронет ее. — Я могу вырвать тебе сердце, в курсе? — Ага. Румпель обещал мне это по сто раз на дню. Джонс наливает себе в чашку ром из фляги и отхлебывает чуть-чуть. Решительно, так делать нельзя — дрянь редкая.***
— Я пишу для всех Хэппи Энд, — однажды признает Белль. У Крюка сначала проносится: «Волшебными чернилами, надеюсь», но вместо этого он удивляется: — И для меня? Девушка глядит на него своими глазами-аквамаринами, чуть сдвинув брови, — мол, а как иначе? Тьма обвивает вокруг его шеи веревкой, но делает его мысли ясными, четкими. Нет. Нет, нет, нет. Тьма делает его Чудовищем, мерзким и грязным — таких стоит обходить десятой дорогой. Веревка на его шее — фантомная. Какие-либо доводы рушатся о стены, пропитанными кофе. С таким завидным упрямством, с такой удручающей верой, как детонатор еще не взорвался, а Белль себя-то не уничтожила? Вера, надежда, любовь — три константы, три кита. Если красавицу разрезать, то они посыплются с нее градом. Если вспороть Крюка, то с него полезет липкая темно-бурая вязь. Он не делает этого только в осознании того, что Тьма перекинется на другого. Джонс не имеет никакого права марать Белль во все это. Господи, девочка, просто прекрати так сильно и самозабвенно уничтожать себя своей больной верой. Она не слышит его; продолжает делиться с ним кофе, окружая полной иллюзией того, что все хорошо, что все как раньше. Волк внутри Крюка смиренно складывает лапы и протяжно скулит. Белль врет и не врет одновременно. Белль отрицает существование бомбы в своей голове. Белль пачкается — чернильный росчерк по губам. Крюк на удачу выбирает пакетик кофе — мокачино. Дурной знак. Фортуна (никогда) не на его стороне. Красавица звонко щебечет, и это потрясающее, давно забытое «Киллиан» срывается с ее чернильных губ. Джонс не заслуживает этого имени. Киллиан — молодой парень с чистыми амбициями, живым братом и честным именем. А в его омуте черти топятся, задыхаются от нехватки кислорода. Джонс их бьет тяжелым каблуком — кости трещат, как лед по весне. Но у него так не получается. Белль улыбается тепло, в то время как волк внутри Крюка вгрызается в ребра зубами. Нет. Нет, она должна прекратить. Крюк в ярости отталкивает стол от себя так, что проклятый мокачино выливает на исписанные страницы. Хэппи Энда не будет. Кажется, пора узнать, что есть Тьма. Крюк нехорошо скалится и начинает наступать подобно дикому зверю. Ну, девочка, нельзя кормить волков с руки; Белль натыкается лопатками на стену, а он подходит ближе. Просто перестань и посмотри, какова его, наша суть. Крюк припадает к ее губам и крепко хватает тонкие запястья за спиной, до боли сводя их вместе. Он сцеловывает проклятые чернила и пьет, пьет, пьет — сладко, тягуче, будто патока; зубами впивается в нижнюю губу — все равно сладко. Страшно, Белль? Детонатор стучит: тик-так. И кровь смешивается с чернилами, разбавляя сладость металлом. Белль не прикрывает лазурных глаз, не дергается конвульсивно, не колотит его маленькими кулачками. Белль не с т р а ш н о. — Почему? — он задает вопрос, отстранившись. Крюк яростно ударяет кулаками по стене, чуть дальше от нее. — Бойся меня. Спасай себя. Белль вертит головой: нет. Она не понимает, о чем он говорит. — Я ужасен, Белль, — шепчет Джонс. — Во мне столько злости и ненависти, столько силы, столько грязи… И мне не стыдно.— Крюк выдыхает последнее слово, понижая голос до сиплого шепота. Белль глядит в его черные так пристально, что различает ту темно-карюю радужку и грань, где она сходится со зрачком. А там — боль, боль, боль. Боль волнами накатывает, смывая любой здравый смысл. — Но так нельзя, — он прижимается лбом к ее лбу и, кажется, плачет. — Это неправильно. Белль ласково берет его лицо в свои руки и размазывает блеклые дорожки слез по щекам. — Это ничего, Киллиан, это пустое, — повторяет девушка, пальчиками запутываясь в коротких волосах. Точно, пустой. Он скоро станет совсем как крокодил — ничего внутри, вакуум. — Тьма не определяет тебя, — отрывисто, со свистом. — Она не решает, кем тебе быть. Клац. Это таймер останавливается. Крюк шумно вдыхает воздух в легкие — не болит, не жжет. Тьма — это лишь повод, прекрасная отмазка. Она ничего не значит. Это не она заставляла Румпельштильцхена каждый раз жертвовать то сыном, то любовью во имя великой цели; это не она вынудила Свон держать в страхе пол-Сторибрука. Тьма — это зеркало, которое показывает не ваше лицо, но ваше заветное желание. Теория о взрывчатке совершенствуется: детонатор стремится к уничтожению носителя, но в человеке есть и иной полюс. Что-то неделимое и убийственное в своей силе. Крюк прикасается к жидкой меди волос Белль, мягко запутываясь в них пальцами, и бездумно шепчет: «Я… прости… спасибо… мне так жаль… спасибо…»; волк внутри преданно утыкается влажным носом ей в живот. И впервые спокойно. 10.02.16 — 23.03.16