Десять сыновей Морлы

Все уже было готово для пути в Карна Баэф, когда с севера подул ветер — тот свирепый ледяной ветер, который эсы называют гурсьим свистом. Разыгралась метель. Ее яростный голос завывал за крепкими стенами эсских жилищ, будто сама Тааль подняла из-под земли свое воинство и с грозной боевой песнью двинулась на живых. Прислушиваясь к несмолкающему вою снаружи, люди говорили, что это Старшие вновь восстали против Рогатых Повелителей. Скоро разгневанный Орнар вместе с доблестными сыновьями выйдет из своей небесной крепости-скаги и примется усмирять прежних хозяев Трефуйлнгида, что правили этой великой лесной землей задолго до того, как кузнец богов Тиадгар выковал в кузне Туандахейнена первого эса. И пока могучие боги бьются с Ку-Крухом, Ддавом и Тааль, смертным лучше не выходить из дому, чтобы не оглохнуть от громовых боевых кличей и не ослепнуть от сверкания Орнарова меча. В это страшное время, никем не встреченные, в Карна Руда-Моддур пришли северяне. Они появились у ворот усадьбы Эорамайнов в завихрениях снежной бури, словно ее порождения — угрюмые великаны верхом на чудовищных северных лошадях. Лошади эти невозмутимо стояли в метели — приземистые, широкогрудые, толстоногие, с длинной густой шерстью. Казалось, даже роггайн гурсов был бы не в силах сдуть их с места. Когда ворота растворились и нежданные гости, проехав по заваленному снегом двору, спешились, они оставили лошадей прямо у входа в дом, и не подумав завести их в конюшню. Сильные и неприхотливые, как и всё, чему давал жизнь Север, баэфские лошади канкооппе не боялись ни ветра, ни снега, ни гибельного холода. Карнрогг Гунвар встречал гостей на пороге, кутаясь в старую, уже кое-где облезлую волчью шкуру — первое, что попалось под руку, — и сам казался таким же облезлым: заспанный, с неприбранными волосами и помятым со сна лицом, еще более бледным, чем обычно. Из-за приоткрытой створки спальной боковуши с тревогой и любопытством выглядывал его племянник Данда. — Высокородная Тагрнбода, — проговорил Гунвар, вглядевшись в суровые лица под низко надвинутыми шапками — косматый мех покрывала корка снега. — Воистину, сами великие боги привели тебя в мой дом. Я уж было снарядил лучших моих воинов, дабы позвать тебя на роггарим, но гурсы разыгрались в своем каменном карна и Старшие взялись за ледяные хлысты… Одна из фигур, такая же могучая и широкоплечая, как и остальные, стянула с головы хвостатую шапку — на пол посыпались комья снега. — Знаю, всякое знаю, — произнесла она веско. — Приемный отец мой, северный дуновей, нашептал мне о том, что приключилось у вас на юге. Названые братья мои, филины и волчища, проведали, что ты кликнул роггарим. Я дочь ведуна Тельри Хегирика, братец Гунвар. От меня ничего не засокроется. Гунвар испытующе взглянул в лицо Тагрнбоды, будто высеченное из скалы теми ветрами, о которых она говорила. Самопровозглашенная властительница Карна Баэф постарела за годы, что прошли с последней их встречи, но взгляд ее черных глаз был по-прежнему тверд, а на лице застыло всё то же враждебно-самоуверенное выражение. — Твоя ведовская мудрость поистине необычайна, — пробормотал Гунвар. Неожиданное появление баэфцев у ворот его усадьбы и в самом деле наводило на мысли о каком-то мерзостном северном колдовстве, хотя Гунвар ни одного мгновения не верил в россказни Тагрнбоды об отце-ветре и братьях-волках. Сегодня Тагрнбода явилась с миром, но Гунвару совсем не нравилось, что баэфцы, как оказалось, способны пройти через его земли, скрываясь за метелью, и нежданно-негаданно нагрянуть к нему в дом. Моддурский карнрогг вмиг вообразил себе орды воинственных северян, возникающие из снежной бури и застающие врасплох его людей. — Как же ты решилась отправиться в путь в столь страшную пору? — спросил Гунвар, усадив Тагрнбоду на почетное место и опустившись рядом. Ее молчаливые спутники сгрудились возле своей госпожи, недоверчиво поглядывая на моддурцев. Оружие они по обычаю оставили у двери, но их толстые, как бычья нога, руки и огромные, точно валуны, кулаки могли потягаться с любой палицей. Опасливо косясь на них, Гунвар Эорамайн продолжал: — Неосмотрительно пускаться в долгую дорогу, когда Трефуйлнгидом правит Дунн Скарйада, да еще и брать с собою такое малое число спутников. Если бы ты дождалась, пока стихнет гнев Старших, я бы с великой радостью выслал тебе моих отважных воинов, чтобы они защищали тебя и прислуживали в пути. Тагрнбода взглянула на южного соседа сверху вниз, что было нетрудно при ее росте. Волосы ее украшала густая шерсть северных лошадей, отчего голова Тагрнбоды казалась еще больше; смешиваясь с ее жесткими черными волосами, эти бурые конские пряди неопрятно рассыпались по плечам, груди и спине. — Ку-Крух мне сват, — заявила она. — Не мне заячиться от его гнева. Едва я заслыхала твой клич о роггариме, я собрала всех канкооппе, что бродили в Баэфе, посадила на них самых твердоверных своих элайров и подвинулась на юг. Я еду на роггарим с тобой, братец Гунвар. Я буду нюхать с тобой один дым, гултать с тобой одну брагу и не спускать с тебя глаз, пока мы не всядем во Вьятукерне. Гунвар чуть нахмурился. Северный выговор Тагрнбоды утомлял его. Нелегко было разобраться в этой россыпи чудных словечек, да и знакомые ему слова северяне тянули, коверкали и переделывали на свой лад так, что их было не узнать. — Не спускать с меня глаз? — переспросил он. — Зачем тебе это, высокородная дочь Тельри? Тагрнбода издала не то смешок, не то фырканье. — Затем, что нет у меня тебе веры, братец, — сказала она. — Вы, южане, все на одну ногу почекаетесь. Запалил сушень, и что? Вонь одна, а тепла-то — пых. Гунвар уставился на одну из своих падчериц — та привычными движениями скребла ножом стол. Лезвие то вспыхивало в свете очага, то гасло. Это завораживало. Гунвар моргнул и перевел взгляд на Тагрнбоду. «Что еще за сушень, бестолковая ты баба? — подумал он с раздражением. — И что значит «на одну ногу почекаетесь»? Спотыкаетесь, что ли? Тьфу, задуши тебя Старший…» — Не понимаю, отчего ты не доверяешь мне, старшая сестра Тагрнбода, — произнес он осторожно. — Если роггарим осудит Ниффеля, это будет на руку и мне, и тебе. Вместе мы отнимем у Морлы его оружие, пошатнем его могущество. Ведомо ли тебе, как он потешался над тобою на своей свадьбе в Ангкеиме? Он и его новый родственничек Пучеглазый тягались друг с другом, кто больше забрызгает тебя грязью. Гурсихой называли тебя они, нагулянной дочерью твоего почтенного отца, дурной женой, не по праву завладевшей мечом Баэф… Тагрнбода сжала когтистые пальцы на рукояти длинного двуручного меча, что лежал у нее на коленях. — Пусть роггайн гурсов отымеет их обоих своей булавой Судавёр, меня не выгаживает их лай, — она плюнула на пол, и вслед за ней сплюнули ее зароптавшие спутники. Гунвар отодвинул ногу от плевка. — Достойный ответ, мудрая Тагрнбода. Но знаешь ли ты, о чем еще говорили эти хризолюбы? Они сговаривались идти войной на тебя, на твой Карна Баэф. Они задумали посадить в карнроггское кресло Морлова приемыша — твоего сына, Каддгара Гурсобойцу. Лицо Тагрнбоды потемнело. — Выкормыш Морлы не сын мне! Уж лучше б я отнесла его в лес, едва выродила! — произнесла она с бесконечной злобой. — Лучше б я отдала его Ку-Круху и Ддаву, чем отправила заложником в Карна Гуорхайль! Каддгар больше не Ондвунн, он — Морла, а Морле вовек не рубить мечом Баэф! — она хлопнула широкой ладонью по мечу. — Об этом я и толкую, высокородная жена карнрогга, — подхватил Гунвар. — Встань на мою сторону, и вместе мы отнимем у Морлы его силу. Если весною, когда он и его пучеглазый тесть двинутся на Карна Баэф, впереди их войска будет идти балайр… — Ты разохотился кончить Ниффеля Морлу на роггариме, братец Гунвар? — перебила его Тагрнбода. — И кому же достанет силенок поборочиться с балайром, даж то ежели роггарим и порешит сыграть ему свадьбу с Безглазой? Гунвар улыбнулся, приподняв коротковатую верхнюю губу. — Уверяю тебя, любезная Тагрнбода, — сказал он и лизнул обломанный клык, — скоро Безглазая Женщина сама явится за своим женихом. Пока карнрогг Гунвар беседовал с гостьей, а женщины Эорамайнов убирали дом для положенного угощения, Эадан во все глаза глядел на чужаков. Впервые в жизни он увидел настоящих северян. Ему не верилось, что мужчины перед ним — те самые таинственные и ужасные жители Севера, о которых он наслушался страшных сказок и песен. Они и вправду были огромны и внушали ужас одним своим видом, угрюмые, заросшие буйными черными волосами, обвешанные оберегами — звериными когтями и клыками — и сами когтистые и клыкастые. У многих из них клыки были настолько велики, что находили на верхнюю или нижнюю губу, а под кустистыми бровями тускло взблескивали черные, как глотка Ддава, глаза; и весь их облик словно бы свидетельствовал о том, что не врут досужие толки: сыны Севера и в самом деле больше гурсы, чем эсы. Они говорили мало, а то, что говорили, звучало странно и непонятно для уха Эадана. Больше всего его поражало, что северяне, обращаясь к своей хозяйке, называют ее «яростной» и «свирепой», словно она не женщина, а муж-воитель. Усевшись на почетное место, Тагрнбода широко раздвинула ноги и положила на колени меч необычайных размеров — должно быть, тот самый несокрушимый меч Баэф, что предок Ондвуннов, Снюфтгере Десять Медведей, добыл в походе на гурсов. Изумленный, Эадан разглядывал знаменитое оружие и большие руки Тагрнбоды, по-хозяйски лежащие на нем — неужто она способна поднять этот меч? Не у всякого мужчины хватит сил на это… А Тагрнбода, говорят, сражалась им с великанами-гурсами, когда ее муж, карнрогг Гройне Ондвунн, не сумел удержать его в руках, ослабев от ран. Заглядевшись, Эадан не сразу услышал, что Гунвар Эорамайн подзывает его. — Этот многообещающий юноша — Аоден из Карна Гуорхайль, — сказал карнрогг Гунвар, когда Эадан, приблизившись, низко поклонился и коснулся кончиками пальцев заплеванной соломы на полу. — Тьярнфи Морла, дурной властитель, не чтущий богов и древний Закон, вероломно объявил его вне закона в угоду своему тестю Хендрекке. Аоден бежал под мою защиту, зная, что Эорамайны всегда варят пиво для тех, кто претерпел несправедливость на родной земле. Исполненный благодарности за мое гостеприимство, он принес мне в дар добрый меч. Взгляни, высокородная Тагрнбода, знакома ли тебе эта рукоять и этот клинок? Тут только Эадан заметил свой меч, тонкий и жалкий рядом с мечом Баэф, словно Вальзир рядом с эсами. Став гостем Эорамайнов, Эадан, как полагалось гостю, отдал меч хозяевам на хранение; но прижимистый Гунвар, похоже, задумал оставить дорогую вещь себе насовсем. Тагрнбода прикрыла глаза и медленно провела руками по мечу, точно слепая — Эадану вспомнилась Атта Говорящая с богами. — Меч Ниффеля-балайра, — произнесла она тягуче-напевно, как вещают колдуньи. — Исчез на исходе его жизни… и явился вновь на исходе нежизни. Недобрый знак для Дома Морлы. Взрадостный знак для нас, — добавила Тагрнбода не открывая глаз — и вдруг, подавшись вперед, вперила в Эадана тяжелый взгляд. — Как ты добыл этот меч, мальчонка? Это вунпа, плохая вещь. Она губит своих хозяев. Эадан суеверно отшатнулся от меча. А он-то жалел, что старый хитрец Гунвар обманом завладел его достоянием! Может, оно и к лучшему, что меч Ниффеля-балайра отныне будет служить не ему, Эадану, а этому остромордому лису, который морит гостей голодом и до сих пор не удосужился запомнить их имена. — Я всего лишь неразумный юнец, недавно заплетший волосы, — сказал Эадан, скромно потупив взгляд. — Пусть высокородная госпожа простит меня, если я по глупости своей не сумею ответить ей как должно. Я не знаю, отчего ты принимаешь этот меч за оружие Ниффеля-балайра. Этот меч зовется Орнамёрни, Прыжок Орнара. Я получил его в наследство от моего славного отца, элайра Райнара Фин-Диада, а он добыл его в набеге на Карна Рохта, — соврал Эадан, опасаясь выдать тайну Вальзира. Тагрнбода оглядела Эадана с головы до ног. — От этого меча разит духом балайра, — она раздула широкие ноздри. — А от тебя, тараторка-южанин, несет кривдой. Но дело твое, — Тагрнбода оттолкнула от себя меч Ниффеля — он мягко упал на солому, и Тагрнбода поставила на него ногу в тяжелом меховом сапоге. — Мы покажем меч Тьярнфи Морле на роггариме. Пускай лиса зашушанится в своей норе!