Десять сыновей Морлы

С окрестных хуторов начали приходить вести, что войско вернулось в Гуорхайль. Карнроггскую усадьбу охватило оживление. Человек с хутора Скеги, который пришел на лыжах в Ангкеим, рассказывал, что зимовал у брата своей жены на хуторе Высокое Место и слышал там от одного гостя из приграничных земель, будто Райнар, сын Эйнирда Фин-Солльфина, уже перешел через реку Фоиллах и вместе с войском идет к карнроггской усадьбе. Они везут с собою много убитых, сам благородный Эйнирд Фин-Солльфин пал в битве. Но всё же они возвращаются с победой — так выходило по словам того человека из приграничных земель. Домочадцы Морлы с волнением гадали, так ли это. То и дело кто-нибудь поднимался на крепостную стену — высматривать, не покажутся ли вдалеке их родичи, воины, ушедшие мстить рохтанцам за Лиаса. Стражам уже не приходилось в одиночку мерзнуть на стене, у них объявилось множество помощников. На усадебном дворе стоял гам, непривычный для мертвой поры Дунн Скарйады; люди перекликались, топтались на морозе, пересказывая друг другу дошедшие до них слухи; на все лады повторяли новость о победе. Кто-то даже отправился на хутор Скеги, чтобы встретить войско раньше других. Наконец, завидели путников: всадников и нескольких пеших. Немного их было, лишь те, кто жил в усадьбе карнрогга; прочие, верно, разбрелись по родным хуторам. Люди высыпали за ворота, побежали навстречу воинам, проваливаясь в снег. Они выкрикивали на бегу приветствия, звали своих родичей по именам — издалека донеслись ответные кличи. Сам карнрогг вышел из дому. Закутавшись в соболью шубу, он дожидался, когда его воины и те, кто выбежал их встречать, пройдут через ворота. Морла подергивал ухом. На холоде у него разболелась старая рана. Он уже понял, что возвратилось меньше, чем покинуло усадьбу; пять лошадей шли без всадников, а среди пеших он никак не мог отыскать Ниффеля. Среди радостных возгласов слышался пронзительный женский плач. Всадники въехали во двор. Тот, что ехал впереди, спрыгнул с лошади и снял шлем — тут Морла увидел, что это не Эйнирд Фин-Солльфин, а старший сын Эйнирда Райнар. Он приблизился к Морле, опустился на утоптанный снег перед домом, поцеловал полу карнроггских одежд и встал, учтиво уперев взгляд себе под ноги. Морла обнял его и расцеловал. — Да прославит тебя Отец Орнар, благородный сын моего первого элайра, — сказал он. — Сытного возвращения тебе и всем вам, — Морла простер руку к другим воинам. — Войдите и сядьте у огня, испейте нашей гуорхайльской браги, пускай она смоет усталость битвы и долгого зимнего пути. — Боги наградят тебя за твое радушие, мой высокородный златоподатель, — ответил Райнар Фин-Солльфин. — Но не смогу я сделать ни глотка нашей знаменитой браги, ибо скорбь волком грызет мои внутренности. Твоего любимого сына, свирепого Ниффеля-балайра, поразили удары рохтанцев. От этих ран он отправился в одинокое странствие, когда мы остановились на ночлег на хуторе Утана и Райнара. Морла бросил взгляд ему за спину. Посреди двора стояли сани — люди столпились вокруг них, перешептывались, косились на Морлу, в суеверном страхе делали знаки, отвращающие дурное. Похоже, мертвый балайр пугал их еще больше, чем живой. Морла подошел к саням, оглядел труп Ниффеля. Лицо Ниффеля и вправду было страшно, перекошенное, с разверстым ртом, в котором виднелись обломанные зубы и почерневший язык. Глаза всё еще застилали бельма балайра. Кожа потемнела, иссохла и кое-где разорвалась, обнажая мышцы и кость. У Ниффеля не было руки, кто-то отрубил ее выше локтя; другой удар разворотил плечо. — Побратим Пучеглазого, бедарец Нэахт Кег-Райне нанес твоему сыну эту рану, — сказал Райнар Фин-Солльфин, указав на плечо Ниффеля. — А руку отрубил Эадан Фин-Диад, тот сирота, которого ты изгнал за убийство рохтанца на твоей свадьбе. — Эадан Фин-Диад… — повторил Морла. — Да, сын твоего элайра Райнара Фин-Диада, что пал от руки Моргерехтова элайра, — подсказал Райнар Фин-Солльфин. — Альскье… — он задумался на мгновение, — Альскье Кег-Догрих его имя. Это его зарезал Эадан на твоей свадьбе. Мстил за отца. — Эадан Фин-Диад, — вновь произнес Морла. Казалось, он не осознавал, что говорит. Он покачнулся, навалился на сани; его сотрясли рыдания, хотя глаза оставались сухими. Люди вокруг решили, что пора оплакивать Ниффеля. Никто не горевал по балайру, но из почтения к своему господину они старались вызвать у себя слезы. Безглазая Женщина наконец-то утащила жениха в свою холодную усадьбу — туда ему и дорога, он и так засиделся среди живых. Гуорхайльцы гордились, что у них есть собственный балайр, но кому понравится жить с этим кроволюбцем бок о бок? А ведь Ниффель и до балайрства был дурной человек, спесивый и жестокосердый, непочтительный к Рогатым Повелителям и древнему Закону. Не диво, что из всех богов на него позарилась одна лишь Тааль. Долго Морла стоял, навалившись на сани, чуть покачиваясь. Он не глядел на убитого сына — закрыл глаза. Лицо Морлы застыло. Когда он, в конце концов, отпустил край саней и побрел обратно в дом, от его людей не укрылось, что их господин с трудом переставляет ноги, точно старик. В дверях его остановил Сиандел. — Не входи, отец, — сказал он, устремив странный взгляд поверх людских голов. — Обойди вокруг дома. Вы все обойдите. Он еще здесь. Он пришел вместе с вами. Эсы оцепенели. Они не сомневались, о ком говорит Сиандел. Стоило ему произнести зловещие слова, как тут же каждому померещилось, будто кто-то стоит за спиною — кто-то неживой. Многие оглядывались на сани — убедиться, что мертвое тело Ниффеля по-прежнему лежит там без движения. Жутко было видеть его бельма: балайр словно бы наблюдал за живыми, глядел на них с завистью и злобой. И зачем только Райнар Фин-Солльфин притащил его обратно в Гуорхайль? Лучше б Ниффель провалился под лед Майв Фатайре, сгинул в холодной черной пучине, где ему и место, этому отверженцу Рогатых… Повинуясь Сианделу, эсы двинулись вокруг дома, обошли его трижды — влево, вправо и снова влево, чтобы сбить мертвеца с толку. Морла шел впереди, но, казалось, не замечал, что делает. Безучастный, он взял из ладони Сиандела горсть чечевичных зерен и рассыпал перед порогом. Его домочадцы поспешили распрячь лошадей: те беспокоились рядом с Ниффелевыми санями, да и самим людям хотелось поскорей запереться в доме. Кто-то вспомнил, что собаки не выбежали навстречу войску, лишь изредка показывались в дверном проеме и скалили зубы от страха. Видать, почуяли незваного гостя… От этих разговоров волоски на загривках у эсов вставали дыбом. Возвратившиеся воины закрыли дверь Ангкеима и опустили тяжелый засов, точно приготовились к осаде; никто и не подумал остаться на крепостной стене нести дозор. Женщины разливали воинам брагу — отпраздновать возвращение, но что этот день, что все следующие мало походили на пир в честь победы. Люди почти не вставали из-за стола, не расходились по постелям, будто боялись уснуть; без песен, без бесед напивались, силясь заглушить то, что чувствовали все в карнроггской усадьбе. То, что надвигалось на них всю Дунн Скарйаду, а теперь подступило к самому порогу, улеглось и выжидает. То, от чего не защитят ни запоры на дверях и ставнях, ни мечи, ни обереги. Боги уже завязывают узлы на нитях Дома Морлы, и их когти подцепляют нити всех, кто оказался рядом. А те, кто служит Морлингам… Как разделяли они геррод своего кольцедарителя в прежние дни благоденствия, так ныне разделят и его злосчастную судьбу. Всякий это понимал. Люди поглядывали друг на друга, гадая, кто осмелится первым последовать за Йомендиром Фин-Гебайром. Быть может, Райнар Фин-Солльфин и его род, ведь с родом Йомендира его связывают узы стародавней дружбы и родства, а сами Йомендир и Эйнирд Фин-Солльфин приходились друг другу сватами. Знать бы, куда отправился Йомендир: в Карна Фальгрилат, где живет родня его второй жены, или в Карна Руда-Моддур к тамошним гостеприимным хозяевам — Эорамайны всегда привечали тех, кто поссорился с Морлой; а может, в Карна Вилтенайр, откуда во времена роггайновых завоеваний пришел вместе с Райнаром Красноволосым предок Йомендира, Гебайр Старый. Но Райнар Фин-Солльфин всё сидел с другими воинами за бражной чашей и не заговаривал об уходе — не то из верности Морле, не то из страха перед Ниффелем. Каждому, кто задумывался о побеге от Морловой судьбы, мгновенно приходили на ум слова Сиандела: «Он еще здесь» — и представлялся мертвый Ниффель, что бродит вокруг дома, припадает к ставням и принюхивается к запаху живых. Подстерегает… Тут уж и по нужде расхочешь выходить, не говоря уже о долгом пути в чужое карна. Люди посматривали на Сиандела — тот больше не заговаривал о Ниффеле, но смотрел куда-то сквозь стены, будто следил, как тот ходит снаружи, или вдруг настораживался, прислушивался, и тогда всем остальным начинало чудиться, что они тоже слышат сиплое дыхание мертвеца. Однажды Сиандел поднялся со скамьи (пока старших братьев не было, он сидел на почетном месте одесную отца), ушел в стряпную, и вскоре оттуда потянуло тошнотворным запахом. Когда Сиандел вновь появился в бражном зале, люди увидели, что пальцы и губы его запачканы чем-то зеленовато-черным, а лицо пошло пятнами румянца; Сиандел тяжело дышал, и одно ухо у него дергалось будто само по себе. Он сказал Морле: — Старший брат не может отыскать дорогу. Пойду провожу его, — и побрел к двери, не дожидаясь ответа. Впрочем, Морла не остановил его, — многим тогда показалось, что он даже не услышал сына — и Сиандел, отперев дверь, вышел во тьму. Сиандел постоял на пороге, глядя вокруг. Шел снег, такой частый, что он едва мог разглядеть двор и крепостную стену, но для того, что Сиандел хотел увидеть, глаза были не нужны. Хлопья снега летели в лицо. Сиандел не стал одеваться, выходя из дому, — по правде сказать, позабыл об этом. Он и сейчас не ощущал холода, хотя, наверное, стоял мороз, пар вырывался изо рта большими клубами. Те, кого Сиандел в мыслях называл «холодными», с визгом носились на порывах ветра, нарочно налетали на него и царапали ему лицо. Из-за их неумолкающего завывания Сиандел не слышал ничего другого. Он двинулся вперед, отмахиваясь от них, стараясь не угодить в их ловушки. Ниффеля нигде не было видно. Над рассыпанными в снегу зернами копошились косматые: они любопытны; почуяв Сиандела, они подняли большие головы и вперились в него немигающими глазами. Сиандел без слов спросил их, где такой же, как он, но мертвый, и они принялись указывать в разные стороны. Кто-то схватил его за край одежд и потянул в темноту, в завихрения снега. Обернувшись, Сиандел обнаружил, что слишком далеко ушел от дома, хотя сделал будто бы всего шагов пять. Он побежал назад, а они висли у него на ногах и забирались за шиворот, бегали по телу, как блохи; когда Сиандел вернулся к дому и схватился за стену, вся его одежда уже кишела ими. Он упал на снег и стал кататься, сбрасывая их с себя, а они кусались и щипали его в отместку. На четвереньках Сиандел пополз вдоль стены. Закрытые ставнями окна облепили те, что стрекочут, — Сиандел поразился, как их много. Он никогда еще не видел столько, хотя в последние дни постоянно встречал их то тут, то там; похоже, они больше не покидали усадьбу, как раньше. Сиандел не позволил себе смотреть на них чересчур долго, и они не обратили на него внимания. Вдалеке он увидел воинов в изрубленных доспехах, они глядели на Ангкеим с крепостной стены и пели — их голоса растворялись в шуме ветра. Оказалось, воины стояли по всей крепостной стене — Сиандел подумал, напрасно Райнар Фин-Солльфин тревожился, что никто не остался на страже. Косматые, что волочились за Сианделом, хватаясь за его одежды, наконец отстали, и Сиандел смог встать на ноги. Теперь он уже остерегался терять дом из виду и пошел вдоль стены, ведя по ней ладонью. Показались хозяйственные постройки, сплошное черное пятно, только в конюшне горели огни и маленькие, верткие сновали туда-сюда. Сиандел знал, что Ниффеля там нет: лошади его не любят. Добрый большерукий хозяин дома погладил Сиандела по лицу — он всегда был ласков с ним, сколько Сиандел себя помнил. Хозяин указал ему на баню, на открытый дверной проем. Сиандел поблагодарил и нырнул туда. В бане было темно и пусто. Под ногами хрустел снег: намело в открытую дверь. Сиандел прошел вглубь, сел и стал ждать. Он уже давно почувствовал, что брат подполз к нему и затих за спиной, но подождал, пока тот сам обнаружит себя. Его дыхание коснулось шеи Сиандела. — Кто это? Кто это? — прохрипел Ниффель, показывая единственной рукой на того, кто жил в бане. — Тебе нечего страшиться, — Сиандел перехватил его руку и успокаивающе сжал в своей. — Идем со мной, старший брат. Я отведу тебя к твоей невесте. Сиандел уже с полдня пролежал в бане, когда Морла опомнился и заставил людей пойти его искать. Элайры Тьярнатур Фин-Вальдинайе, Одар Фин-Солльфин и Эаскире Забавник пошли по следу, что начинался от двери и тянулся вдоль дома. Сиандел будто полз, а потом шел, обдираясь о стену: на ней кое-где виднелась кровь. След привел к бане. Сиандел лежал там весь в снегу, в изорванной одежде, исцарапанный, лицом в черной блевотине. Элайры подняли его и отнесли в дом. Он был словно мертвый, хотя глазные яблоки под закрытыми веками не переставая двигались. Взяв сына за руку, Морла ощутил, как быстро, очень быстро бьется его сердце. Под когтями запеклась кровь: Сиандел зачем-то расцарапал себе лицо, шею, грудь, спину, руки — всё, до чего сумел дотянуться. Сейчас он не шевелился, но руки подрагивали, точно Сиандел перебирал пальцами что-то невидимое. Морла вспомнил, как вот так же он хватался за что-то и тогда, много зим назад, возвращая Ниффеля из промозглых серых земель, откуда нет пути назад. И вернул… к добру или к худу. «К добру или к худу, пускай только мой сын вернется ко мне», — заклинал Морла в тот страшный день. Ведь и тогда он знал — в глубине души знал, что на беду себе и своему роду изменяет русло судьбы, проложенное богами. И вот спустя столько зим река, которую он повернул, смела его дом, разметала его сыновей, как щепки в бурном потоке, снесла всё, что, казалось, будет стоять незыблемо до Последнего Рассвета… Через несколько дней — над лесом четырежды брезжила полоса пока еще тусклого, робкого света — Сиандел перестал дышать. Те, кто видел его смерть, после рассказывали, будто Сиандел открыл глаза, позвал своего отца и молвил: «Старший брат и его молодая жена пригласили меня поселиться в их гостеприимной усадьбе. Но не печалься о нашей разлуке, отец. Не иссякнет еще Дунн Скарйада, как мы с тобою свидимся». Другие же говорили, что Сиандел умер так же, как и его брат-балайр: с затуманенным рассудком, словно во сне, не побеседовав с родичами и не дав им предсмертных советов. «Чему тут дивиться? — добавляли они. — Какова хозяйка, таково и пиво». Сиандел не воин, вот и кончина его не такая, что подобает свободному эсу и достойному сыну Орнара. Неспроста же Безглазая Женщина усадила его у своего холодного очага, где вместо торфа горят куски мерзлой земли. Знать, по душе ей пришелся новый родственник.