Десять сыновей Морлы

— Расскажи еще о Весериссии, — попросила Вальебург. Майетур взглянула на хозяйку исподлобья. — До рассказов ли нынче? Не сегодня-завтра убьют, а она про заморские края расспрашивает, — Майетур сунула в рот зачерствевшую лепешку и принялась с причмокиванием ее обсасывать. — Ну… слушай, ежели хочешь, — сказала она с набитым ртом. — Далеко на востоке лежит эта земля. Зовется она Вазри, а эреи называют ее Весериссией. Давным-давно эрейский воевода Аурения Тило Гилиот отвоевал этот благодатный край у некогда могущественного карна Ганум, и сапфироносная Экимениса Хризина, которая в то время правила от имени своего сына-императора, объявила Вазри эрейской провинцией, а воеводу Аурению Гилиота — наместником. Он возвел город неподалеку от старого вазирисского города Зумхоро, на возвышении, чтобы зловоние вазирисских дворов не оскорбляло ноздри эреев, и нарек новую столицу в свою честь — Гилиокией. Вальебург перевернулась на живот, положила голову на руки и прикрыла глаза. С детства она слышала от рабыни эти рассказы: о завоевателе Аурении Гилиоте и о его войнах с ганумами, о прекрасной Гилиокии, где все дома подобны Мелинделю, повсюду возвышаются мраморные изваяния, а люди ходят не по земле, а по гладким белокаменным плитам; об утопающем в садах предместье и кахатском дворце, куда Майетур попала совсем маленькой девочкой… Речь Майетур умиротворяла. Вальебург могла представить, что она по-прежнему в отчем доме, лежит в постели и слушает перед сном истории о диковинных местах и другой, чудной жизни. Рядом вертится сестрица Эвойн: никак не уляжется поудобней, то и дело пихает Вальебург то локтем, то коленкой, кряхтит и жалуется, что ей тесно, что Вальебург растолстела и заняла всю кровать; в углу горит тонкая свечка, и в ее мягком, слабом свете поблескивают украшения на сундуках с девичьим приданым. С той поры будто целая жизнь прошла. Странно думать, что где-то в далеком жарком краю живут себе люди, блеют тонкорунные овцы, журчит вода в прозрачных водоемах, ветви клонятся под тяжестью медовых плодов, которые Вальебург пробовала только вялеными, и в лазурном небе светит солнце, напитывая теплом пахнущий розами воздух. Те счастливые люди не ведают ни изнуряющего холода, ни снега, покрывающего весь мир, ни бесконечной ночи, когда уже не верится, что на свете есть солнце. Оказаться бы там, в рассказах Майетур — в беседке над водой, где играют красные рыбки, а вокруг цветут абрикосовые деревья и плывет аромат базилика. — Что ты еще выдумала, госпожа, — фыркнула Майетур, когда Вальебург заикнулась ей о своих мечтаниях. — Где это видано, чтобы деревья цвели зимой? В Весериссии сейчас, поди, холода; может, и снег выпал. Вальебург села в постели — шуба, которой она укрывалась, сползла с груди, и Майетур кинулась ее поправлять. — Всё равно, — сказала Вальебург, — в тех краях людям живется куда привольнее, чем нам. У нас всё тьма, и мороз, и вражда, которой нет конца; видно, нелегко смягчить свое сердце, когда жизнь так тяжела. Духовник объяснял мне, отчего Господь положил одним благоденствовать, а другим — страдать, а я тогда не слушала. Об одной только свадьбе были все помышления… — Вальебург задумалась. — А ты, Майетур? Ты не помнишь, что он говорил? — Э, стариковская болтовня, — Майетур махнула рукой с остатками лепешки. — Я тебе, госпожа, сама всё растолкую: кто дурак, тот и страдает, а умный дело делает. Думаешь, в Вазри мне хорошо жилось? Как бы не так! Да чтоб демоны сдули ее с края земли, эту Вазри вместе с ее треклятым пеклом. Как раскалится солнце весною, так и палит беспощадно до конца осени, повсюду пыль, мухи, вонища, в Старом городе заболел один — на всю округу мор перекидывается. Летом наступают дни вроде вашей Дунн Скарйады, только наоборот: от неба ни капли влаги не дождешься, земля высыхает, трескается, трава чернеет и тлеет, воздух не шелохнется, жара не спадает даже ночью. А как жара отступит и к осенним дождям повернется, так земля начинает трястись — бывало и так, что дома рушились, кого давило, а иные оставались без крова. Тут вазирисские ведуны давай подстрекать народ на смуту — вазирисы поднимаются, идут на эреев с мотыгами, камнями и палками, грабят и убивают, пока городская гвардия не усмирит бунтовщиков. Помню, незадолго до смерти хозяйкиного мужа мы ходили на Агарон, площадь собраний, посмотреть на казнь зачинщиков восстания. Им вырвали руки и ноги из суставов, а потом сварили живьем. Никогда не забуду эту вонь, — Майетур доела лепешку и облизала пальцы. — Не хочу слушать про пытки, — сказала Вальебург. Она снова легла, завернувшись в шубу, и поджала ноги, чтобы подол шубы закрывал их. От холода или оттого, что Вальебург постоянно ежилась, у нее ныло всё тело. Тепла жаровни не хватало: Майетур ворчала, что дует из щелей в двери, ведущей во двор, но Вальебург казалось, морозом веет от самих стен. Ей представлялось, как прежняя жена Морлы лежала на этой кровати и так же, как Вальебург сейчас, скользила взглядом по этим стенам. Стенам ее темницы, где изо дня в день она ждала своей смерти. Что испытала она, когда поняла, что ожидание закончилось? Цеплялась ли за жизнь или с облегчением приняла свою судьбу? Вальебург всё чаще думалось, что ожидание это страшнее, чем сама гибель. Временами ей хотелось выбежать в бражный зал, приставить нож Морлы к своему горлу и закричать что есть мочи: «Давай же, убей! Убей, что же ты медлишь?! Почему ты медлишь…» Этот вопрос терзал ее непрестанно. Дни напролет она перебирала в уме догадки, то обнадеживаясь, то вновь погружаясь в отчаяние. Вальебург не понимала, почему Морла щадит ее — и щадит ли? Из всех домочадцев она виделась теперь с одной лишь Онне, когда та приносила ей поесть, но с того первого дня Онне больше не заговаривала с Вальебург о ее судьбе, а у Вальебург не хватало духу ее расспрашивать. Возможно, Морлу занимают дела поважнее, чем убийство нелюбимой жены. Возможно, смерть сыновей и война с Карна Рохта отвлекли его, и он отложил месть Моргерехтовой дочке на потом. О, если бы знать! «Грядущее сокрыто от нас, — вспомнились Вальебург ежеутренние наставления духовника. — О судьбах смертных радеет Всевышний. Наш же удел — со смирением и благодарностью принимать всё, что Он посылает — и радости, и горести…» От этих слов Вальебург всегда становилось стыдно: как бы она ни силилась, она не могла заставить себя смириться, а уж тем более испытывать благодарность; и чем больше она изображала смирение, тем больше возмущения клокотало у нее внутри. Праведники из хризских книг, которые славили Господа даже в болезни, нищете и изгнании, виделись Вальебург кем-то вроде тех героев из песен, что одной рукой одолевали сотню воинов и в один шаг переправлялись через реку Фоиллах. Разве не всякая живая тварь радуется удачам и удовольствиям и печалится невзгодам? Отчего тогда Господь желает, чтобы Вальебург преодолевала себя и радовалась своему несчастью — несправедливому, ничем не заслуженному несчастью, которое постигло ее по вине других? По вине этого балованного дитяти Лиаса, и легкомысленной Эвойн, и ее самодура-отца, который, видно, и не подумал о Вальебург, когда нанес Морле такую страшную обиду. За пологом послышались шаги — Вальебург уже узнавала их. Позванивая ключами на поясе, вошла Онне. Вальебург отодвинула соломенный тюфяк, чтобы Онне поставила поднос на кровать, и они расспросили друг друга о здоровье. Онне как всегда была учтива и холодна; она смотрела на Вальебург сверху вниз, и Вальебург с невеселой усмешкой припомнила, что прежде полагала ее своей соперницей. Готовилась к долгой борьбе… Кто же знал, как всё обернется. Вальебург перевела взгляд на еду. На подносе дымилась каша; когда Вальебург зачерпнула немного ячменной лепешкой и, обжигая язык, попробовала, каша оказалась горьковатой и недосоленной. Не такие кушанья подавали ей в родительском доме… Вальебург оборвала себя. Вот о чем предостерегал духовник: даже сейчас, в ожидании гибели, Вальебург превозносится, не желает забывать, что она карнроггская дочь и жена карнрогга. Быть может, совсем скоро ей предстоит держать ответ перед непогрешимым небесным судией, а она сердится, что в каше недостаточно соли. Вальебург посмотрела на Онне. Та стояла спиной к ней: смазывала дверные петли. — Спасибо, сестрица Онне, что не оставляешь меня, когда все другие оставили, — сказала Вальебург. Онне не ответила. Она не оборачивалась, пока не закончила с петлями и запором; сняла с пояса кольцо с ключами, поразительно быстро на ощупь нашла нужный ключ и повернула в замке — туда и обратно. — Я поступаю как должно, — наконец сказала она. Вальебург не нашлась, что ответить. В словах Онне сквозило равнодушие, но когда она не была равнодушной? Ее как будто ничто не трогает. А ведь Онне тоже осталась одна среди врагов ее рода; Вальебург пришло это в голову только сейчас. А она-то гадала, почему Онне ей помогает! Верно, оттого Онне сочувствует ей, что их судьбы так схожи. Хотя беды Вальебург и не сравнить с тем горем, что постигло Онне: Дунн Скарйада унесла всех ее родичей, ее родные братья убили ее единственную сестру, а после с ними расправился брат ее мужа. Подумать только, весь ее род погиб, не осталось больше Датзинге, славного Дома потомков роггайна, и собственные дети Онне продолжат род тех, кто обрек на смерть ее родичей. Онне всегда так холодна и невозмутима, что Вальебург и не задумывалась, каково ей. И, похоже, никто не задумывался: из-за родства с Моргерехтами Морла отказался от молодой жены, а Онне ключи от усадьбы отдал, не поглядев на ее родство с Ингвейром и Ингье, убийцами его невестки и внуков. А ведь Онне как-то сама обмолвилась, что даже после замужества почитает своим родом род отца, а не род мужа. Вальебург вздрогнула. Она вспомнила, что еще было сказано в тот день в прядильне: «Как ты поступишь, если брата твоего Мэйталли сразит один из твоих пасынков?» — спросила ее Онне. Эти слова ошеломили Вальебург. Она и подумать не могла, что всё выйдет в точности так, как сказала Онне: бедного Мэйталли изранил Ниффель Морла — изранил так, что у Хендрекки теперь все равно что нет сына. — Что там такое? — голос рабыни вырвал Вальебург из невеселых размышлений. Вальебург подняла голову, прислушалась. В бражном зале поднялся шум словно перед пиршеством — Вальебург вспомнила свои десять свадебных дней. Слышались торопливые шаги, плеск воды, взволнованно-радостный лай собак; кто-то пробежал прямо перед занавесью, и в покои Вальебург дохнуло морозом: верно, распахнули входную дверь. Раздался повелительный голос Онне: «Несите из стряпной…» — конец фразы потонул в громких возгласах элайров. — Кого-то приветствуют, — сказала Майетур. — Может, Ульфданг возвратился из Карна Тидд, — предположила Вальебург. Майетур отодвинула полог и высунула голову. — Ничего не видно, — прошептала она с досадой. — Столпились у двери, чтоб их шакана утащила… Пойду разведаю, что там стряслось. И не подумав спросить дозволения у госпожи, Майетур выскользнула из входного проема. Она пошла через зал крадучись, держась за кругом света от очага. Женщины уже успели накрыть на стол, и в бражном зале пахло свежими пшеничными лепешками, салом и рыбной похлебкой, которую загустили ржаной мукой. У Майетур слюнки потекли. Мимоходом она стянула со стола несколько тонких лепешек, сунула их за пазуху и как ни в чем не бывало двинулась дальше, с довольством ощущая, как лепешки греют ее сквозь сорочку. Домочадцы Морлы сгрудились у скамьи справа от двери, где гости обыкновенно оставляли свое оружие. Майетур подпоясалась покрепче, чтобы не выронить лепешки, и привычно заработала локтями, проталкиваясь через рабынь и прислужниц. Встав на цыпочки и вытянув шею, она увидела на скамье нескольких эсов. Онне присела перед одним из них и обмывала ему ноги. Майетур услышала, как Онне говорит ему: «Наконец-то дождалась!» Должно быть, это ее муж, сын Морлы — тот, что жил вдали от семьи в крепости на реке Фоиллах. В Мелинделе частенько его поминали, и Майетур без труда припомнила его имя: Сильфре Морла. Он был тощий и длинный, как сама Онне; даже лицом, этой ледяной высокомерной миной, они походили друг на друга, точно родственники. Рядом сидел другой эс, тоже одетый как знатный господин, а вокруг него суетилась какая-то из Гунваровых внучатых племянниц — Майетур их не различала, да и не старалась различать, а в мыслях и в разговоре с хозяйкой называла обеих попросту «востроносыми». — Где отец? — коротко спросил Сильфре, пока Онне его обувала. — С твоим братом, — так же коротко ответила Онне, не поднимая глаз. Больше ничего не сказав, Сильфре встал со скамьи и направился в спальный покой. Онне шла за ним и на ходу стягивала с него короткий кафтан без рукавов — явно не гуорхайльской, а рохтанской работы, расшитый по вороту узором «бычья голова»; а после и нательную рубаху, заношенную, потемневшую от грязи. «Бигню, принеси старшему брату свежую рубаху», — бросила Онне через плечо. Они вошли в спальный покой, и все, кто был в Ангкеиме, втиснулись туда вслед за ними. Тут уж Майетур не сплоховала и пролезла вперед. Чтобы не оттеснили, она крепко схватилась за резной столбец кровати. Там лежал еще один сын Морлы, а на короткой скамье в ногах постели сидела другая Востроносая и рыдала в голос. — Рохтанцы ранили его лошадь стрелой, когда мы бежали, — услышала Майетур. — Лошадь встала на дыбы, и Урф выпал из седла под копыта моего Рёйке. — Брат Гуди Фин-Райнара с хутора Гуди сказал, у него кость раздроблена, — добавил Сильфре. Тьярнфи Морла положил руку на покрытый испариной лоб Урфа. Он сделал знак Сильфре и Урфтану, чтобы те наклонились к нему, и спросил тихо, почти шепотом: — Знаете, сколько их? Рохтанцев? Майетур навострила уши. — Много, — сказал Урфтан. — Я насчитал больше полусотни, и бедарцев столько же. Мы с Урфом думаем, Пучеглазый отправил всех. Всех элайров и людей из Бедар-ки-Ллата, что служат ему. Урф стонал от боли, сминая руками меховое одеяло, и Онне отправила его жену за сонным питьем. Ей пришлось силой поднять Этльхеру со скамьи и вытолкать из спального покоя: та совсем одурела от слез; всё еще плача, Этльхера побрела в стряпную. Сильфре сказал: — Они уже, верно, до Гурсьей гряды дошли. Мы сюда добирались долго, сам видишь, — он указал глазами на Урфа. Тьярнфи Морла пожевал губами. — Кто ведет их? — Рохтанцами повелевает Видельге Кег-Мора, родственник Хендрекки по матери, — ответил Урфтан, — а бедарцы избрали своим владыкой Ллонаха Донгруаха. — Помнишь, отец, этот Ллонах убил младшего брата Тьярнатура Фин-Вальдинайе, протащив его на аркане за своей лошадью, — напомнил Сильфре. Появилась Этльхера с деревянным ковшом в руках, а с нею, наконец, и Фиахайну с рубашкой для Сильфре. Онне вполголоса выбранила ее за нерасторопность. — Значит, у Моргерехтова войска два воеводы, — проговорил Морла. Сильфре позволил жене надеть на него рубаху и уже после сказал отцу: — И один из них еще молод, а второй впервые предводительствует войском. Хочешь, чтобы мы вышли им навстречу? Я поезжу по хуторам, соберу людей, — но в его голосе не было уверенности. «Ясное дело, — хмыкнула про себя Майетур, — какой дурак пойдет воевать под конец Дунн Скарйады, когда и у людей, и у скотины одна забота — не помереть с голоду?» Она рассудила, что услышала достаточно, и стала пробираться к выходу. Едва оказавшись в опустевшем бражном зале, Майетур со всех ног бросилась к своей госпоже. — С тебя выкуп за добрую весть! — огорошила она Вальебург, вытаскивая из-за пазухи лепешки. — Ешь, ешь, пока теплые, — Майетур взяла себе одну, а остальные вывалила хозяйке на колени. — Вернулись Сильфре, Урф и Урфтан, прибежали поджав хвосты, ха! Смекаешь, кто выгнал их из крепостей? У Урфа с ногой беда, вся опухла, чуть кожа не лопается. Если и оправится, до самой смерти с подпоркой ходить будет. Сильфре и Урфтан говорят, воины твоего батюшки сюда идут. Никак вызволять тебя идут! Уже через пол-Гургейля прошли. Все конники Бедара и, наверно, люди Эрдира Кег-Фойлага, раз ими заправляет Вильке Кег-Мора. Ну, что ж ты не ешь, госпожа? Остынут ведь! Вальебург сжала руки на груди, не обращая внимания на рабыню с ее лепешками. Все-таки отец не позабыл про нее! Нет, он не бросил ее на смерть, как она отчаявшись думала, а всех своих воинов ради нее поднял и отправил сражаться с гургейлями — и они поспешают, они уже близко, совсем близко, и очень скоро будут здесь… — О, только бы дожить! — вырвалось у Вальебург. Ее ликование сменилось испугом: теперь Морла уж наверняка захочет ее смерти. Не станет он дожидаться, когда воины ее отца придут в Ангкеим и заберут ее. Может, Видельге предложит Морле обменять Вальебург на мир между Гургейлем и Рохта? Если так, она вновь станет залогом согласия… В прошлый раз этот залог, как оказалось, ничего не стоил. Пожелают ли отцовы воины, и тем паче бедарцы, уйти из Карна Гургейль с одной лишь дочерью их карнрогга вместо добычи? Пройти такой долгий путь, пролить кровь на чужой земле, подступить к самому Ангкеиму — и для чего, только чтобы отобрать женщину у дурного мужа? К чему себя обманывать. Старый властолюбивый Эрдир Кег-Фойлаг собрал своих людей, а бедарцы охотно отправились с ними оттого, что все они прельстились на богатства Морлы — на богатства Морлы и всего Гургейля, а возможно, и на карнроггскую власть. — Ну, что пригорюнилась? Неужто жалеешь, что рохтанские герои избавят тебя от муженька-душегуба? Выбрал тебе батюшка достойного хозяина, ничего не скажешь, — Майетур опять приоткрыла занавесь и стала смотреть, что делается в бражном зале. — Пируют… Было бы что праздновать! Не сомневайся, госпожа, им от нас не отбиться, — сказала она так, словно это не рохтанцы, а сама Майетур пошла войной на Морлу. — У них и воинов-то не осталось, так, одни огрызки. Знатно потрепали их наши на Майв Фатайре! — Но ведь остались еще воины с Ульфдангом и Йортанрагом в Карна Тидд, и Ангррод может дать им своих элайров в помощь, — со вздохом возразила Вальебург. Помолчав, она добавила: — Даже если воины моего отца одержат верх, бросятся ли они освобождать меня? Разве ты не понимаешь, не ради меня они явились в Карна Гургейль. Что остановит моего мужа, если он задумает расправиться со мной? Майетур! Говорю тебе, я умру здесь, — Вальебург отвернулась, закрыв рот рукой. Майетур в сердцах шлепнула хозяйку по колену — Вальебург аж вскрикнула от неожиданности, и лепешки посыпались на постель. — Ну уж нет! — заявила Майетур. Она споро подобрала лепешки и завернула в тряпицу. — Боишься, Морла успеет убить тебя раньше, чем наше войско доберется сюда? Так чего тогда сидишь и смерти своей дожидаешься? Не ждать, а бежать навстречу войску надо! Не знаю, ради чего пришли сюда бедарцы или люди Эрдира Кег-Фойлага, но уж Видельге Кег-Мора едет к тебе, вот что! — Майетур ухмыльнулась и игриво пихнула госпожу в плечо. Вальебург рассердилась на рабыню. Глупая девка, до того ли сейчас? Но всё же в глубине души Вальебург и самой льстило, что Видельге отправился спасать ее, как герои длинных хризских повестей, которые они с сестрой любили слушать за работой в девичьей. Если б еще это было правдой… Хотя, возможно, Видельге и его дядя Эрдир Кег-Фойлаг до сих пор не оставили надежд еще крепче породниться с Хендреккой. Эрдир нередко говаривал, как было бы славно поженить наследника старого Ванариха и карнроггскую дочку. Вальебург, помнится, расстроилась, когда отец отказался выдать ее за «сына фольдхера», как он сказал с презрением. «Будто бы забыл, что его собственная мать была сестрой этого фольдхера», — ворчал потом оскорбленный Эрдир. Кто знает, как сложилась бы судьба Вальебург, если б разум отца не застило тщеславие и он согласился на этот брак. Конечно, Видельге не уступает Хендрекке в честолюбии и спеси, но Вальебург, по крайней мере, не пришлось бы ехать на чужбину. Да что там, ей даже отцовский дом не пришлось бы покидать, всё одно Видельге и его дядя живут в Мелинделе. И если б мужу вздумалось обижать ее, отец бы за нее заступился… А Эвойн почернела бы от зависти, ведь всякий раз, когда Вальебург с сестрой забавы ради выбирали из отцовских элайров самого красивого, Эвойн называла Видельге. Вальебург улыбнулась было своим мыслям, но улыбка быстро сошла с ее лица. Бедная беспечная Эвойн, что она наделала? Что станется с ней теперь, когда весь Трефуйлнгид узнал о ее позоре? Отец, наверное, ушлет ее в монастырь, с глаз долой, и Вальебург никогда больше с нею не увидится. «Чего жалеть об этой волочайке?» — сказала бы Майетур. Если б Эвойн поберегла себя, не нанесла оскорбление отцу, путаясь с Лиасом, между Карна Рохта и Карна Гургейль не вспыхнула бы вражда, и Вальебург по-прежнему была бы женой карнрогга, хозяйкой в его доме с ключами на поясе. Это из-за Эвойн Вальебург день за днем ждет своей смерти. Но всё же Вальебург стало жаль ее до слез, когда она представила свою попрыгунью-сестру в грубом иноческом одеянии, в келье, за молитвами, постом и покаянием. И это Эвойн, так любящая наряды и лакомства, сплетни в девичьей, пригожих юношей и сказки о влюбленных! Разве предполагали они с сестрой, мечтая вместе о замужестве, что будет им суждено окончить свои дни вот так, заживо погребенными? Видно, на роду у них написано стать божьими невестами, как убеждали Хендрекку хризы, — и оттого Господь теперь карает Вальебург, что она попыталась изменить предначертанное. Вновь заколыхался полог. Майетур поспешно спрятала украденные лепешки под полу хозяйкиной шубы. На пороге появилась Онне — она осторожно несла сковороду с углями. Вальебург подумала, что это угли для жаровни, но Онне прошла мимо и отперла дверь на двор. Придержав дверь, она сказала Вальебург: — Лучше тебе не спать сегодня. Онне говорила совершенно обыденным тоном, точно желала Вальебург проснуться здоровой; но Вальебург все равно стало не по себе от ее слов. — Почему мне лучше не спать, сестрица Онне? Ты что-то проведала? — поторопилась она спросить, пока Онне не ушла. — Неужели… — Вальебург и самой было страшно произносить это, — …неужели хозяин задумал… убить меня этой ночью? — Этого я не знаю, — ответила Онне и скрылась за дверью. Снаружи ворвался порыв ветра, пламя в жаровне вскинулось и загудело, разбрасывая искры. Майетур кинулась их затаптывать. — Клятая Онне, — ругалась она себе под нос. — Так ведь и пожар устроить недолго…