Фиолетовые сны

Вермина, Княгиня Кошмаров, Владычица Снов, живет в самом страшном из всех изменчивых миров, скрепляя его части собой. Ее аспекты – сновидения. Тайные страхи во сне и наяву, пытки и боль, заставляющие задыхаться от рыданий в облегчении от того, что это лишь сон, или же, сорвав голос, умывать лицо водой и кровью. С точки зрения нашей доктрины, ничто невозможно считать реальностью. Что такое реальность, если наше посмертие Трясина – мир существующих наяву снов? Мир, полный не менее истинных, чем где-либо и когда-либо еще, эмоций? Все десять чувств во сне можно испытать одновременно. Равно как и в мире живых, который миряне считают реальностью. Своими крыльями владычица Вермина накрыла весь мир. И обитателям мрачного Обливиона ни одно из чувств не чуждо – поэтому Княгиня Кошмаров наверняка совершенно слепа. Не видеть собственных снов – не испытывать страха. Но Она не знает о своей увечности, вечно находясь во сне и над ним, созерцая тонкие светящиеся нити душ ее покорных слуг. Сияние их постепенно истаивает, питая ненасытную Трясину, наполняя духовной силой коллекционера дурных снов. Души мне подобных, служителей Вермины, провалившиеся в Обливион, пересекают границу миров и становятся светлячками в лампе, которая утопает в недружелюбном болоте, превращаются в океанские валы, разбивающие корабль в щепки, обращаются ядовитым багровым туманом, застившим само солнце. Их дрожащие огоньки ткут паутину бесконечных кошмаров, истрачивая последние духовные силы на поддержание жизни их владычицы. Спираль сновидений Трясины закручивается бесконечно, и Вермина никогда не просыпается, не отрешается полностью от своего живого сна. И вот я иду к Ней. Едва успеваю писать на листах – ветер вырывает их у меня из рук по одному, потрошит стопку жадно и нагло, а перо в руках шевелится и шипит, и лишь остатками разума я внушаю себе: вокруг меня просто кошмар, просто сон. И змея кусает бумагу, а не мою руку, обвив трескучим хвостом запястье, и чернильные капли яда въедаются в пергамент, а не в мою кожу. Но я не могу не писать – не хочу терять разум слишком быстро. Мне хватит чернил. Их окажется достаточно. Пожалуйста. Все ненастоящее. Я все еще не верю, что в Нирн мне больше не вернуться. Да благословит меня Владычица Снов. Лишь одно место Трясины остается для меня неизменным, олицетворяя суть Вермины, являясь самой ее сутью, – это высокая башня, подпирающая изменчивые небеса. Душа поклонника Вермины, едва освободившись от тела и придя к своей владычице, испытывает непреодолимую тягу достичь башни, уверенная, что там ее ждет покой. И вот я иду к ней, и ноги, сбитые в кровь до бесчувствия, сами несут меня через пропасти и болота. Стрелка на компасе, намагниченный север, цепочка пузырьков в кружке с медом нордов, белесых на желтом – нечто неизменное. Но моих аналогий из жизни недостаточно, все не то. Все – слишком чуждо, слишком далеко от стержня, вокруг которого обвивается бесконечная змея, каждая чешуйка у которой – еще одно сновидение. Мансарда на верхнем уровне башни залита ярким живым светом. Светлячки отрываются от него и падают в бездну, тонут и пылают в том, что секунду назад было болотом, а сейчас стало морем Призраков, а стоит мне снова сомкнуть по привычке глаза – и это уже желто-фиолетовая пустыня. Желтый и фиолетовый – два извечных цвета снов. Светляки и туманы. Облака и молнии. Моя тропа из осколков желтого кирпича и фиолетовая башня впереди. Все ненастоящее. Башня – это мой маяк. Она не исчезает не случайно. Никаких хронометров, никаких смен дня и ночи здесь не существует, и в манящем блеске все еще далекой башни мне чудится насмешка: сколько я так уже иду? Час? День? Месяц? Привычных измерений времени у меня больше нет. Помню только одно: девятое месяца Высокого Солнца стало днем отсчета моего времени здесь, в месте, где у Дракона нет его извечной власти. Осознаю – и мне впервые становится страшно. Повторяю, точно мантру, лихорадочно пишу вновь и вновь на рвущейся на части и летящей прочь бумаге, пока судорожная дрожь змеиного пера не вытягивается в дрожащую сплошную линию: «Все ненастоящее». Все. Кроме башни. Пожалуйста. Кроме нее. И кроме Нее. Больше ничего не могу записать. Драконы черными точками реяли кругом светящейся мансарды всего секунду назад, а сейчас они уже рядом; они выдыхают огонь мне под ноги, и песок спекается в стекло, сковывая мои лодыжки. Просто сон, просто сон – и я не чувствую ничего; тогда драконы немедленно сменяются самим раздраженным Драконом. Ослепительно желтая чешуя, фиолетовый в тенях там, где нет места блеску. Я почти готов поверить. Я уже почти не в своем уме. Нет, я никогда не верил в Дракона, и он не унесет меня с собой, пускай мне и страшно смотреть в его янтарно-желтые ледяные глаза. Я верен миру страшных сказок. Твоему миру, Княгиня. Ты спишь, и я смотрю зрячими глазами на Твои слепые сны. Ведь так? Вспыхивает молния, Дракон с ревом рассыпается на стеклянные осколки, и я больше ничего не вижу. Нет, вижу вполне достаточно – темноту. Шуршащую темноту. Змея на запястье перестает быть незаметной. Кусает, проходит сквозь кожу и где-то внутри, где я больше не слышу стук сердца, сворачивается клубком, отвратительно шевелясь и покачивая трескучим хвостом. От нее расходятся волны леденящего холода. Пытаюсь кричать, но не слышу собственного голоса. Вот почему я пишу – почему писал. Вот почему ветер украл у меня всю бумагу и отравил перо змеиным снадобьем. Здесь все точь-в-точь, как во снах: память слишком коротка, голос слишком тих, и в беге нет никакого смысла. Значит ли это, что сны живых – это маленькая смерть? Достаточно моргнуть, чтобы милостивая Трясина вернула мне зрение и провела меня немного ближе к маяку светляков. Но провела так лукаво! Под ногами течет огненная до желтизны река. Обожженные камни, желтая лава, фиолетовые отблески на земле – всё картинки из подавленной памяти, кошмарный рисунок в учебнике. Мертвые Земли. Таким должен был стать Тамриэль. Он такой. Но в кошмаре! Только в кошмаре. Спотыкаюсь на первом же шаге и падаю точно в потоки огня. Змеиный холод больше не жжет изнутри – теперь стало невыносимо горячо. Теперь я чувствую. Но не могу кричать! Все ненастоящее. Княгиня! Подай мне свою руку! Она слышит меня, не может не слышать. Ее плащ покрывает всю Трясину туманным пологом, в нем – фиолетовые тучи и желто-белые молнии, в нем – Ее зрение и слух. Она следит и ищет потерянные светляки. Верю: ищет и помогает добраться до башни, туда, где бесконечно вспыхивает и угасает несчетный рой моих братьев и сестер по вере. Она слепа, но видит нас всех. Моя Княгиня. Мне больше не горячо, не больно. Кошмар, даже самый страшный из всех, – это только сон. Настоящий сон, в котором я скоро окончательно потеряю разум. И, пока чувствую свое тело, не перестаю шептать: «Просто сон… все ненастоящее». Это помогает мне идти. Но с каждым шагом, что подводит меня все ближе к башне, я ощущаю, что тону, тону в навязанном мне безумии. Владычица… Ей нужны мои сны. Ей нужны все наши сны. Княгиня даэдра – моя богиня, но мне, к сожаленью, известно, что они не могут создать ничего своего. Я вижу собственные сновидения. Она же ежесекундно смотрит в чужие. Я отдам Ей все свои сны, и Она вознаградит меня ипостасью светящейся точки, занявшей свое место в Ее паутинной короне. Мы все однажды займем свое место в Ее мире. Я продолжаю идти. Я перестаю думать. Мне тяжело думать, когда так страшно. Это сильнее меня. Она сильнее меня. Моя богиня. Земля под ногами горит, а воздух густой и тяжелый, фиолетовый, плотный, как вода, и он сливается цветом с зыбучим песком. Я не могу дышать. Я чувствую все. Я почти достиг своей цели. Я наконец-то смог услышать Ее голос. Она зовет меня, зовет – по имени! – и смеется. Сквозь пелену страха голос Вермины уверенно прорывается к моему разуму, и я цепляюсь за него, хватаюсь так отчаянно, как за единственную в своем роде путеводную нить. Теперь я уверен, что я здесь не по ошибке, что я – желанный гость в этом месте, а все самые мрачные страхи наяву – лишь ужасающее гостеприимство Княгини Кошмаров. Так просто сказать и так трудно смириться. Но отчего-то мне кажется, что ни один кошмар не может длиться вечно. Снова пытаюсь считать время. Чушь! Вечность тянется фиолетовыми наэлектризованными облаками, эбеновым деревом заколоченного гроба, солнечными отблесками на шерстке оголодавших крыс. Я не могу остановиться, ведь Она зовет меня. Я побеждаю один страх, чтобы впустить в себя новый. Как хорошо, что сердце в груди больше не бьется – иначе оно давно бы разорвалось. Вновь слепота. Не прекращаю идти. Руки натыкаются на что-то теплое. Теплое? Впервые оно не кажется опасным. «Княгиня», – шепчу я, и Она возвращает мне зрение. И, отдернув ладони, с возгласом, не слыша себя самого, я падаю на колени, запрокинув голову в благоговейном страхе. Башня из черно-фиолетового, с красными прожилками камня упирается своим венцом в средоточие небес, а ее шпиль служит оком для завихрения туч. Камни, один ряд за другим, по спирали, выходят из узкой расщелины, что разомкнула сухие губы точно у моих коленей. Она начинается невероятно глубоко. Или заканчивается? И теперь я вижу Ее, вижу, и мои глаза пламенеют, а мысли съеживаются. Я достаточно близко, чтобы понять: Она всегда была рядом. Вермина – это Трясина. И я осознаю это только сейчас, за миг до того, как Ее голос, Ее смех, Ее слепые черные глаза стирают все, что я помню и знаю. Она говорит мне: «Я была с тобой рядом постоянно, мое дитя», – и я слышу Ее, и я не могу Ей не верить. Княгиня. Владычица Снов. Самый страшный мой кошмар – взгляд в Твои глаза и полное растворение в чужом разуме. Твоем разуме. Твоей воле. Да будет по Твоей воле. Да будет так. И мой кошмар наконец-то сбывается. Я больше не знаю, кто я. Я даже не помню, что значит это слово. Я… Все ненастоящее. Светляком я засыпаю под покровом Ее плаща. Но в Трясине все сны реальны.