Половой член находится в состоянии эрекции до тех пор, пока мужчина испытывает возбуждение и желание. И если по той или иной причине что-то мешает испытывать возбуждение, мужчина не имеет ничего. В отличие от всех других видов поведения, эрекцию нельзя ни подделать, ни изобразить. Эрих Фромм
Глава 1
Стивен склонился над книгой и казался очень увлечённым чтением, но на самом деле он вспоминал фотографию, увиденную накануне. На ней – триада подростков Скотт. Эндрю в центре, Ханна держит его под локоть, а Сара скрестила руки на груди – все трое вынужденно улыбаются. По этой фотографии чётко вырисовывался психологический портрет семейки, однако Стивена занимало другое. Рассматривая смазливое личико Эндрю, драматург рассуждал, как это – расти с двумя бабами. Эндрю ведь наверняка интересовали их девчачьи увлечения, их разговоры на тему, кому какой парень нравится и за что. А ещё, скорей всего, были случаи, когда он не мог совладать с любопытством, каково быть девочкой, и, чтоб хоть отчасти раскрыть для себя эту тайну, облачался в их шкуры чёрных овец. Ну, в прямом смысле: пробовал влезть в туфли на десятисантиметровой платформе, в розовое платье с рюшками и вырезом до самого пупа, а заодно и в полупрозрачные трусы с полоской вместо зада... Ой, что-то Стивен далеко зашёл. Он вспомнил, как несколько лет назад Сара заходила к ним в гости, и они втроём смотрели ирландский артхаус с претензией на авангард. Там была сцена, где девушка отрезала мужику член; показана, надо признать, очень натурально. Эндрю от зрелища облился пивом и с протяжным «бля-а-ать» отвернулся. «Боже, какой классный момент!» – воскликнула его сестра. И пока её братишка выходил застирывать футболку, Стивен расспросил старшую Скотт о гендерных нюансах их семейных отношений. «Ох, а он тебе рассказывал, как однажды намазюкался моей помадой? Но помады ему вскоре оказалось мало, и он...». В этот момент в дверном проёме возник голый до пояса Эндрю. «Сара, нет, – сказал он необыкновенно строго, смотря прямо в глаза сестре. – Прошу тебя. Нет». Почему он вот так осадил её, родную сестрёнку (обхватившую губами горлышко бутылки и наивно глядящую на полуголого здорового мужика, который некогда был её хирлявым братиком), Стивен так и не понял. Видать, не суждено Бересфорду узнать о тяжком трансвеститском прошлом своего любимого. Но не страшно: и так есть на что посмотреть. Вот, к примеру, сейчас Эндрю второй час ходит по дому туда и обратно: то спешит в спальню, где находится шкаф с вещами, то в ванную, где сложено всё остальное, способствующее поддержанию его красоты. Стивену, правда, непонятно, что именно меняется в Эндрю всякий раз, когда он проходит возле него, индифферентно читающего драматурга, с особой грацией. Но, по всей видимости, истина проста: Эндрю просто напрашивается на комплименты (не может он бороться с этой жаждой, которую ему ещё в детстве привили – «О-о, Энди, так красиво стишок рассказал!»). Да и вспомнить только, что стивеново дитя в магазине одежды иногда вытворяет, когда облачается в новые стильные шмотки. Понятно, всего этого он никогда в жизни не наденет, но после таких перформансов впечатлённый драматург не может не сказать: «Ладно, иди в следующий магазин, а я пока здесь за всё заплачу». И на лице Эндрю тогда появляется особенная, загадочная улыбка... – Очень хорошо выглядишь, дорогой. Теперь мне придётся стеречь тебя там. – Правда? Спасибо. Э-м-м. А ты почему не собираешься? – Я собран, – без тени сомнений ответил Стивен, откладывая книгу. «Собранность» его заключалась в том, что он надел джинсы и рубашку. – Всё? Идём? Или ты ещё как-то будешь прихорашиваться? – Думаю, не буду. Только зубы почищу. – Тогда я вызываю такси. _________________________________________________ Возле клуба надо было ритуально постоять. Стивен молча смотрел на лицо Эндрю, освещаемое цветными неонами вывески. Выражение на нём было любяще-снисходительное, поскольку актёр прислушивался к разговору ребят за своей спиной. Судя по диалогу, это были яркие представители малокультурного электората, дискутирующие на тему мужества друг друга: – Если ты это, блять, сделаешь, ты будешь такой пиздюк, что просто пиздец! И дальше в этом духе. Эх, по выражению лица Эндрю всегда видно, когда мужик ему нравится, он не может сдержать обезоруживающей улыбки, и взгляд у него становится пугающе таинственным: между любящей матушкой и арабским террористом. Как и большинство умниц, в глубине души Эндрю не может не восхищаться отбросами – людьми, которые могут только жрать, спать и поливать дерьмом, но в простоте своей выглядят так забавно. У него определённо есть фантазия о том, как бы он переспал с одним или сразу с несколькими из этих глупых животных: с ними он не сможет делать ничего, предусмотренного второй сигнальной системой, а только отключить мозг и нырнуть в тёмную гущу инстинктов... Вот только Стивен ему не разрешит пойти к ним. Не из-за ревности, а просто от того, что эти идиоты запросто могут его ранить, заразить, убить... Животные ведь. Внутри клуба они устроились за столиком, и Эндрю, хлебнув столько, сколько считал достаточным для веселья, объявил, что идёт танцевать. Стивен благословил его на это, а сам решил стратегической позиции «пока» не покидать. Вообще-то, он рассчитывал её вообще не покидать, потому что... Музыка убогая, клуб убогий, люди убогие: хочется отрешиться от этого дерьма и думать о прекрасном. А ещё лучше – вообще не думать. Прямо как в университете, когда Стивен приходил к друзьям на хоум-пати, вот только все были по парам, а он – один. Но ничего, Стив быстро нашёл способ отдыхать: заливался до такой степени, что ничего не соображал. И всё было хорошо. Но стоило драматургу бахнуть на столик третью бутылку пива, его Ровенна моментально выпорхнула из толпы. – Не напивайся сильно, хорошо? Дома мы должны ещё кое-что сделать, – произнёс Эндрю заискивающе. И даже пару раз поцеловать в губы не забыл, впитывая в себя запах пива и никотина, но зато наглядно демонстрируя всему клубу, что этого грустного мужика за столиком уже есть кому приласкать. – Когда будет медленный танец, я с тобой потанцую, честно. – Хорошо, только не бери тут ни у кого траву, даже если бесплатно предложат. А то ты после неё в спячку впадаешь. – Как скажешь, – вздохнул драматург, подставляясь под руку, гладящую его по голове, словно старого пса. Вскоре Эндрю вернулся к танцулькам, и Стивен вновь остался один на своём обзорном пункте. М-да, за суженным надо присматривать, а то он очень мягкотелый, когда дело касается привлекательных мужиков – гетеросексуальных в том числе. С такими они обычно пересекаются на мероприятиях, где надо сидеть за столом, набивать желудок и параллельно пустозвонить. Эндрю быстро становится скучно, и поэтому он начинает демонстрировать десятилетиями отточенное мастерство гейского пикапа: мужчины монотонно обсуждают какую-то дичайшую херню, но тут мистер Эндрю вставляет своё словцо, при этом грациозно выпрямляется, кладёт локотки на столешницу, вытягивает шею и прищуривает блестящие глаза... И у мужчин рядом просыпается желание... Просто взять его и трахнуть всей компанией. Но рядом сидят жёны, да и вообще – это неправильно. Поэтому после приёмов Эндрю настоящие мужики обычно начинают чувствовать себя неловко, очень смутно осознавать свои желания, нервничать из-за этого – в результате все вместе отправляются курить, а когда возвращаются, бурно обсуждают футбол и политику. Поэтому Стивен очень редко отпускает Эндрю развлекаться одного. Стоило тому пойти на вечеринку без сопровождения впервые за полгода, дома он признался, что какой-то рыжий Рэй прицепился там к нему и, когда они оказались на лестничной площадке, начал его лапать, но Эндрю его отшил, конечно. Да уж. Стивен прямо представил, как Эндрю прижимали к стене, и как он там повизгивал в темноте: «Рэй, не надо! Рэй, не наглей! Рэй, руки убери!». Бедный всё-таки Рэй... Стивен на его месте тоже бы растерялся: если ты не хочешь переспать, почему ты сначала флиртовал со мной, потом позволил завести себя на лестничную площадку, а теперь продолжаешь возбуждать взглядом, да ещё и пищишь, как молоденькая шлюшка: «Не надо! Не надо!». Рэй там, бедолага, не понял, что происходит. Если Эндрю когда-нибудь, не дай Бог, изнасилуют, Стивен будет знать, что на самом деле его ягнёнок сам и виноват: нехер так пялиться на людей. Непонятно ведь, Эндрю им просто симпатизирует или подбивает к жёсткому перепихону за ближайшим углом. Да ещё и этот его клич самки во время брачного сезона: существует набор фраз, которые он может визгнуть надломанным фальцетом в подъезде или прямо посреди улицы. К примеру, «Господи Иисусе!», «Господи, зачем?!», «Я в шоке!», «Боже, нет!», «Как здорово!». И люди всегда оборачиваются на это умилительное поскрипывание двенадцатилетней нимфетки, больше всего жаждущей их любви и ласки. О. Вот к стивеновой Лолите уже подкатил какой-то бульдог (как неожиданно!) – шатенчик-белоручка в отвратительно-солидном костюмчике – трусы точно под цвет глаз подбирает. Эндрю остановился и посмотрел на него наивно-удивлённо. Затем улыбнулся, видать, комплимент сделали. Теперь они разговаривают. Эндрю вообще нравится смотреть на мужика снизу-вверх, любит высоких, а этот лось как раз из таких. Так-с, опасная ситуация. Но вскоре Эндрю робко опускает взгляд, скукоживается, как замёрзший воробушек, улыбается в качестве извинения и качает головой. Делает шаг назад, в сторону Стивена, но мужик останавливает его какой-то репликой. Эндрю нехотя замирает, оборачивается и снова выжимает из себя несколько слов, складывая при этом руки за спиной и наклоняясь чуть вперёд, чтобы было понятно, что ему неловко так поступать. – Просто какой-то мужчина, – разъяснил ситуацию мистер Скотт, когда они ехали домой в такси. – Назвался Оскаром. Сказал, что я красиво танцую. И выгляжу потрясающе. – Даже так? – Потом спросил, не еврей ли я. Я ответил, что ирландец. Он понёс что-то о моих глазах и в итоге заключил, что никогда ещё не встречал таких людей, как я. Сказал, что я просто завораживаю. Сравнил с цыганом, но дальше заметил, что ирландцы – это те же кельты, и он всегда знал, что в нас есть что-то особенное. – Боже, долбанутый какой-то дядька. – Нет, мне показалось, он был сильно взволнован. Он не просто подкатывал, я ему правда очень понравился. Он сказал, что как увидел меня, у него в голове что-то щёлкнуло, и он понял, что его прежняя жизнь была пустой. – Ну ничего себе. И чем закончилось ваше знакомство? – Ну-у... Он спросил, не хочу ли я поехать с ним в отель, пообещал организовать очень вкусный ужин, в бассейне под звёздами... Кхм... Я сказал, что не могу, потому что не сам. Тогда он попросил мой номер телефона, но я снова отказал. – И правильно сделал. Хорошо, что мы убрались оттуда. – Да, мне тоже показалось, что этот Оскар из тех, кто привык получать желаемое любыми способами. От таких надо держаться подальше. Ладно, не будем о плохом, – Эндрю глубоко вздохнул, чтоб успокоиться, и погладил драматурга по руке. – Ты как? Не переборщил с пивом? Всё нормально? ____________________________________________________________ Самочувствием Стивена Эндрю интересовался, разумеется, с определённой целью. В принципе, поход в клуб оказал благотворное влияние, ведь драматург немного опьянел и к мягкому, тёплому телу Эндрю его тянуло даже сильнее, чем обычно. Кроме того, по дороге они случайно встретили Шона и Луизу, соседей, которые как раз возвращались с пробежки. Стивен тогда шёл позади Эндрю с наготовленным ключом, чуть торопился, потому что было холодно, да ещё и как-то механически положил руку на спину супругу, чтоб затолкнуть его в фойе и сразу же запереть дверь изнутри. Шон и Луиза ничего не сказали им, лишь кивнули в знак приветствия, но увиденная сцена точно вселила в них убеждение, что это набравшийся драматург тащит красивого актёра в квартиру, чтобы побыстрее трахнуть его там. И сейчас они оба наверняка тайно фантазируют об их сексе, сидя в кухне и попивая зелёный чаёк. Мысль об этом подстёгивала Стивена действовать активнее, не хотелось ведь разочаровывать любимых соседей. Эндрю, видимо, думал также, потому что сразу же смиренно принял отведённую ему обществом роль, укладываясь под Стивена и с тихим, довольным смехом закидывая руки ему на плечи. – Ты моя Красная Шапочка, ходишь постоянно между этими Волками, – выразил наболевшее драматург, щекоча горячим дыханием кожу под собой. – Нет, это ты – Волчонок в стаде Красных Шапочек-нимфоманок. Постоянно вижу, какими голодными глазами они на тебя смотрят. – Правда? А я почему-то никого из своих тайных поклонников не замечаю. – И не надо. – Кстати, я внимательно наблюдал за тобой в клубе. – О-о! – Надо придумать тебе экстравагантный образ и отправить на подтанцовку к какой-нибудь Мадонне. – Комплименты от тебя всегда самые лучшие. – Спасибо, – ответил Стивен, с удовольствием вспоминая, что завтра им не надо рано вставать: работа с обеда и можно валяться в постели, сколько душа пожелает. Хотя то, что происходит сейчас, даже лучше двенадцатичасового сна. Так хорошо было лежать в тепле, чувствовать под собой любимое тело, смотреть на Эндрю в оранжевом свете настольных ламп, видеть, как черты его лица заострились, глаза, брови и волосы ещё больше почернели, делая его похожим на древнего египтянина. Стивен мог спокойно, не торопясь, гладить его ноги, перед тем как нагнуться ниже и сделать так, чтоб Эндрю дёрнулся и пискнул, как мягкая игрушка; слушать это мычание, оханье, а потом подчёркнуто вежливо спросить, можно ли приподнять его ноги. В ответ Эндрю поощрительно мурлыкнул и подтянулся чуть ближе, чтобы было легче поднять таз. Затем откинул голову назад и прикрыл глаза, глубоко вздыхая и растворяясь в приятном головокружении. Стивен чуть сжал пальцы, чтобы крепче держать его под бёдрами, – в голове как раз возникла картинка, как он ими красиво повиливал, танцуя накануне перед зеркалом в трусах и футболке. Стивен чуть отстранился, чтобы набрать во рту побольше слюны, и Эндрю хихикнул от щекочущего ощущения внутри, которое сменилось прохладой, когда его ноги медленно опустили обратно на кровать. – Ты как? – М-м, хорошо. – Закрой глаза. Эндрю послушался и непроизвольно захихикал, когда Стивен, подобравшись выше, чуть пощекотал его губы. Пощекотал, чем нужно, разумеется. Тёплые сухие ладони заботливо опустились на его тазобедренные косточки, а нежный рот приоткрылся, увлекая драматурга в опьяняющие, головокружительные глубины – туда Стивен всякий раз погружался с упоением, как перегревшийся отдыхающий в чистое, прохладное, шумливое море. Язык под ним работал так одуряюще хорошо. Драматург заставлял себя не расслаблять мышцы и не опускаться ниже – ни в коем случае, а то интимные влажные звуки сменит отрезвляющее глухое покашливание. Эндрю однажды затошнило. Ой, не думать об этом, не думать. Через какое-то время Эндрю остановился, взял обласканный орган в руку, медленно вытянул его изо рта и глянул на Стивена, как отличник, успешно выполнивший задачу. Пять с плюсом. Теперь море надо сменить на океан. Стивен отодвинулся, лёг поудобнее и накрыл их обоих одеялом, и, когда бёдра под ним призывно раздвинулись, одним движением проник в это покорное, уютное тело. Он ожидал, что из-за отсутствия смазки Эндрю обомрёт от боли или затрепыхается, как рыбка, инстинктивно сопротивляясь, но всё прошло легко. Видимо, не зря Стивен ставил свою музу берёзкой и вырывал из неё эти милые писки, которые обычно слышишь, нажимая на животик резиновой уточке. – Всё в порядке? – Угу. Просто поцелуй меня. Драматург подчинился, неторопливо покачиваясь, растягивая их удовольствие. Но лучше стало, когда он инстинктивно ускорился, и Эндрю начал постанывать, не справляясь с наплывом ощущений. Бересфорду нравилось представлять, как эти стоны слышно из-за запертой двери, как они смешиваются с тиканьем часов в гостиной и стуком капелек из крана на кухне. Голос Эндрю, в мгновение преодолевающий путь от баса до фальцета, – неотъемлемая часть жизни этой квартиры. Стоит актёру куда-то уехать, тут воцаряется гнетущий мрак.Глава 2
Пока ещё оставалось пять минут свободного времени, Эндрю дотошно осматривал себя в зеркале. В голове он перечислял все пункты, которых должен был придержаться: волосы уложил, от синяков под глазами избавился, надел свежую футболку, кроссовки помыл, даже надушиться и брови пощипать не забыл. Кажется, всё готово, и он никак не опозорится. Впрочем, его сонный косолапый муж как раз вывалился из берлоги и, может, даст свою оценку. Вот он встал позади Эндрю, перед зеркалом, и актёр мог полюбоваться, как выглядит их пара: – Взгляни, Стив, какой ты неумытый и небритый с утра. Пещерное чудовище по сравнению со мной. – М-м? А тебя что, трусишки пригласили какие-то рекламировать, что ты так вырядился? – У меня фотосессия. – А-а. Себя, значит, будешь рекламировать. Смотри только, не бросай в камеру слишком шаловливые взгляды. – Не переживай. И не вылей на меня этот чай! – разволновался Эндрю, когда муж решил уютно обнять его с утречка, держа в одной руке наполненную кружку. – Это, кстати, тот новый чай? – Да, тот, на ценник которого ты забыл посмотреть, а потом на кассе оказалось, что он стоит семьдесят фунтов. – И как он? – В кружке так себе. Думаю, намного лучше будет выглядеть на твоей груди. – Ну! Забрал лапы! Осмотри меня лучше, может, надо что-то поправить или почистить, – Эндрю отступил на несколько шагов и покрутился, надеясь, что позорные проколы вроде пятен кетчупа или зубной пасты будут замечены перед тем, как он выйдет. – Да всё отлично, – как-то равнодушно дал оценку драматург, сделав большой глоток из кружки. – Может, утренний секс для раскрепощения? – Лучше займусь им на месте, с фотографом. – Ну-ну, не заговаривайся. – Пока. Может, после фотосессии буду проходить мимо театра, занесу тебе пирожки с картошкой. – Сначала испеки их. ______________________________________________________________ Возвращаясь с фотосессии, Эндрю думал, что всё вышло немного не так, как ему бы хотелось – вышло без души, неуютно, нетворчески. Сначала он встал так, как попросил фотограф, а дальше уже по-своему, просто зная, в каких позах и с каким выражением лица он получается лучше всего. Но смысла, новинки, экспрессии в тех фотографиях нет. Видимо, и правда надо было переспать с фотографом. По крайней мере, последняя фотосессия со Стивеном была намного удачнее, прямо гениальной – ну, та, где Эндрю забрызган спермой и держит страпон в руке. Освещение, конечно, не настолько удачно поставлено, потому что это было в их спальне. Но зато со страпоном Эндрю чувствовал себя куда более искренним, чем когда строил милые физиономии десять минут назад. Эх, а раньше он так ужасно ненавидел эти фотосессии, интервью и прочую показуху. Недолюбливал сам себя. Так сложно было пробиваться к солнцу, обращать на себя внимание, доказывать, что ты можешь выполнить свою работу лучше остальных. И постоянно самому задаваться вопросом, сможешь ли? Парни у него ещё были такие – не способствующие поднятию самооценки. Как правило, они её только понижали. Помнится, из-за одного кадра Эндрю какое-то время избегал смотреть на себя в зеркало в полный рост. Это теперь люди с ним более вежливы – почтительно расступаются и бросают восхищённые взгляды, даже если не знают, кто он такой. Это теперь он заходит в кафе, и все бабы сразу вскидываются, будто голодные самки: «О, какой мальчик!». Это теперь ребята видят его плывущую по тротуару фигурку и останавливаются на своих астон мартинах: «Мужчина, вас подвезти?». И это теперь он может прийти на вечеринку и сидеть себе спокойно на диванчике, играясь в телефоне и зная, что все пялятся и любуются его подсвеченным дисплеем лицом. Стивен бы сказал, что на таких мероприятиях он, как индифферентный пони в стаде взволнованных, пыхтящих жеребцов. Наверно, за такую самоуверенность он должен благодарить именно драматурга, впервые взглянувшего на него, как на произведение искусства... Всё-таки правильно он тогда выбрал между двумя Стивенами: Стивеном №1 – очаровательным сынком богатого папочки, и Стивеном №2 – романтиком не от мира сего. Про Стива №1 его друзья говорили: «Слишком хорош. Поматросит и бросит», а про Стива №2: «Не встречайся с ним, он странный». Стивен №1 дарил дорогие подарки, а Стивен №2 писал любовные письма. Стивен №1 возил заграницу и водил по лучшим барам, а со Стивеном №2 они лазили в горы и спали вместе в палатке. Воспоминания... Пришло время прокатиться на метро. И, чтоб абстрагироваться от нежелательных субъектов, Эндрю вытянул из кармана верный айфон и принялся вдохновлённо строчить. Э. С.: Стою на станции. Люблю тебя. Ответ пришёл почти сразу. С. Б.: Стою посреди коридора. Тоже тебя люблю. Э. С.: Почему посреди коридора? С. Б.: Пытался выбить себе какую-нибудь работу. Но не вышло. Э. С.: Тебе же заказали пьесу. С. Б.: Я напишу её за полдня. Мало. Хочу играть. С. Б.: Но они сказали, что для меня пока ничего нет. С. Б.: Ужасно. Э. С.: Ладно. Я пересплю с кем-нибудь, чтобы тебе дали работу. С. Б.: Переспи со мной, и, может, я позволю тебе сыграть в моей новой пьесе. Э. С.: Я пойду на всё, чтобы получить эту роль. Спешно оглянувшись, Эндрю вошёл в вагон и приземлился на первое свободное место. Как хорошо, что в этот раз он не тащит с собой портфолио. Э. С.: Вспоминал нашу церемонию. С. Б.: О нет. Э. С.: Мы так красиво выглядели в костюмах. Особенно я. Э. С.: Не ворчи. Ты тоже был счастлив тогда. С. Б.: А как же. Я думал о том, что это один раз произойдёт... С. Б.: ...и больше никогда не повторится. Э. С.: Неправда. С. Б.: А знаешь, о чём я думаю теперь? Э. С.: Стивен, я еду в метро. Э. С.: Не смей писать мне о том, как хочешь трахнуть меня. Э. С.: Давай я опишу тебе, как бы хотел трахнуть тебя. С. Б.: Пиши свободно. Я как раз зашёл в туалет. Э. С.: Смотри, не урони телефон в унитаз. С. Б.: Как ты когда-то? Э. С.: Очень смешно. Э. С.: Заведём собаку? С. Б.: Не люблю гейских собачек. Э. С.: Большого пса. С. Б.: Нет. Будет гадить. Э. С.: Ребёнка? Наши друзья усыновили недавно. С. Б.: Спасибо, один уже есть. Не думаю, что справлюсь с двумя. Э. С.: Не справишься? Ты же говорил, что твоё университетское погоняло – Отец. С. Б.: Ну, справлюсь, конечно. Но предупреждаю, девочка у меня будет расти, как королева. С. Б.: Но из мальчика сделаю спартанца. Э. С.: Почему? С. Б.: Мальчики противные в детстве. Напомнив себе, что надо держать лицо, Эндрю поднялся и вышел из вагона. Стал подниматься по ступенькам. Э. С.: Я был ласковым. С. Б.: Я думаю, ты мог сначала обнимать кого-то. А потом резко разозлиться и кинуть что-то об пол. Ты свой телефон недавно так кинул. С. Б.: Думаю, в детстве у тебя были припадки агрессии. С. Б.: Потому что ты переходная форма между своими злой и доброй сестрой. Э. С.: Что?! Э. С.: Ты сейчас договоришься! С. Б.: Не злись. С. Б.: Сегодня на работе я думал о тебе и сочинил стих. Э. С.: Ого! Как называется? С. Б.: Нет названия. Э. С.: Первая строчка? С. Б.: «Ты злой. Но я люблю тебя...». Э. С.: Спасибо большое. С. Б.: Не за что. Э. С.: Подожди. Сначала Эндрю не обратил внимания на припарковавшийся у тротуара лимузин. Но вскоре оттуда вылез субъект, показавшийся актёру смутно знакомым. Э. С.: Надо идти. До вечера. Люблю тебя. С. Б.: Буду ждать. Эндрю положил айфон обратно в карман. Мужчина целенаправленно приближался к нему. Он вспомнил эти русые волосы и продолговатое лицо с острыми птичьими чертами, которое в полумраке выглядело интеллигентным. Сейчас актёр в этом засомневался. Он обратил внимание на физиономию мужика – словно у добренького простачка. Впрочем, может, Эндрю просто чувствует себя неловко и поэтому предубеждён. – Здравствуйте, – сказал мужчина взволнованно и подчёркнуто официально. – Мы с вами виделись вчера на вечеринке, может быть, вы помните, Эндрю. Вот это да, знает его имя. Уже, наверное, и со всей биографией в Интернете ознакомился. А его самого, кажется, зовут Оскаром. Если он не соврал. – Да. – Вы не будете против, если я прямо сейчас приглашу вас на обед? – Э-э, лучше не надо. Простите. – Ничего такого, просто хочу, чтобы вы опробовали несколько греческих блюд. Хочу угостить вас после того, как вы так замечательно танцевали вчера. Как-то напрягает этот приторно вежливый тон мистера Оскара, он словно выжимает из себя красивые словечки. Будто иностранец. – Спасибо, но я вынужден вам отказать. – Прошу вас. – Нет, простите... – Но это просто обед... Если вы откажете, я буду обязан дать вам денег. – Боже, зачем деньги?.. – Потому что я пообещал себе, что чем-то заплачу вам за ваш прекрасный перформанс. – Денег точно не надо. – Тогда позвольте угостить вас. Греческие блюда вам понравятся, обещаю. И это займёт совсем немного времени. Мой водитель потом подвезёт вас, куда вам нужно. Может, если этот ухажёр пообедает с ним и поймёт, что ничего невероятного он собой не представляет, то отцепится? Кажется, ехать с ним неопасно. С другой стороны, неизвестно, что это за человек и какие у него в действительности планы на Эндрю. – Не волнуйтесь, я не собираюсь уводить вас у вашего мужчины, – про Стивена, значит, прознал. – И я не какой-нибудь сумасшедший фанат. Вообще, мало смотрю телевизор, и поэтому только утром я узнал, что вы - Эндрю Скотт, – интересно, как? Или на вечеринке были его шпионы? – Вы понравились мне именно в тот момент, просто как завораживающее существо, отдельно от всех ваших профессиональных достоинств. И ещё тогда я подумал, что должен сводить вас в свой любимый ресторан и угостить. Какие дифирамбы, однако. Язык у него хорошо подвешен. – Но я не одет для ресторана. – Я дам вам пиджак. – Шутите? – Вовсе нет. Я вожу в лимузине запасной на всякий случай. С вашими кроссовками он как раз будет смотреться очень мило. Кстати, чудесно выглядите. Играете сегодня? – Да нет... – вздохнул Скотт неопределённо. У него возникло было желание похвалиться, что он возвращается из фотосешн, поэтому при параде, но он одёрнул себя. Подробный отчёт об этом событии должен услышать муж, а не совершенно чужой ему мужик. – Ну так как? – напомнил о себе нежданный кавалер. – Пиджак за мной. Прокатимся? – Нет, понимаете... Э-э-э... Вы перехватили меня посреди улицы и хотите, чтобы я сел к вам в машину. Это не совсем вежливо. – Понимаю. Но я просто не знал, как по-другому обратить на себя ваше внимание. – Зачем это вам? – Вы мне нравитесь. Пожалуйста, давайте немного поговорим. Одна эта встреча – и всё. Эндрю склонил голову набок, вглядываясь в Оскара. Притягивали внимание его длинный нос и подбородок, тонкие дужки бровей над пытливыми голубыми глазами, а ещё – забавное пивное брюшко, завёрнутое в светлую полосатую рубашку. Черты эти были определённо птичьими, но не как у орла или ястреба, скорее, как у любопытной дружелюбной синички. И Эндрю не смог не улыбнуться, мысленно сравнив Оскара с этим милым животным. Его поклонник воспринял этот жест как согласие. _________________________________________________ Оскару явно нравилось наблюдать за тем, как старательно Эндрю выковыривает улитку из раковины. В меню актёр успел вычитать, что это блюдо называется «кохли бургундские». Хотя вряд ли «бургундские», но, во всяком случае, второе слово определённо начиналось на букву «б». Вообще, сейчас голова Эндрю должна быть другим забита: он пошёл на свидание с каким-то левым мужиком, и за такое надо гореть от стыда. И совестный Эндрю точно горел бы, не будь он так сосредоточен на том, чтобы не выронить чёртову улитку. Но была у него ещё одна тихая радостная мысль: как же давно он не встречался с мужчинами... Было ведь время, когда принимал ухаживания сразу троих и боялся, как бы они случайно не пересеклись. Его визави упёрся локтем в стол и положил щеку на ладонь, клонясь чуть в сторону и мечтательно улыбаясь. Лучше бы за свою тарелку принялся, а не слюни тут распускал. Сидеть в его пиджаке было, конечно, приятно: он согревал плечи, словно сам Оскар держал на спине актёра свои холёные белые ручки. Но это не меняло факта, что Эндрю уже занят. За-нят. Баста. – Вы, может быть, помните, что на вечеринке я назвался Оскаром. А моя фамилия – М, – он замолчал, ожидая реакции растерянно жующего актёра. Но Эндрю даже не сообразил, что ему надо как-то отреагировать и, сам того не зная, лишний раз очаровал визави своей детской непосредственностью. – Эм-м, похоже, эта фамилия вам ничего не говорит? – продолжил подозрительно деликатничать этот юный упитанный птенчик, и Эндрю интуитивно оторвался от еды, чтобы напустить на себя побольше серьёзности. – Нет. – М. Британский депутат, меценат. Есть в рейтинге «Форбс», – мужчина снисходительно улыбнулся белыми недоразвитыми зубами. – Я вижу, вы не очень интересуетесь экономикой. Это к Стивену, понуро подумал актёр. Он любит обрывать кайф Эндрю, вызванный интимной перепиской прямо в метро, своим занудным сообщением «Подожди, я только новости пролистаю». Эндрю подавил невольную улыбку. – Нет, я как-то равнодушен к этому. – Я думаю, это даже хорошо. – Ага, – мурлыкнул актёр пространственно. М-да, теперь от Оскара, то бишь М, повеяло холодом, прямо как от трупа. Эндрю ощутил, что между ними встала бетонная стена в виде его принципа – не ввязываться в большой бизнес и политику, ведь ни к чему хорошему это, как правило, не приводит. – Давайте лучше поговорим о вашей работе, – проворно зачирикал Оскар М, а затем скромно добавил: – Если вы не против, конечно. – Не против, – последовал простодушный ответ. И М стал вдохновлённо напевать посвящённую Эндрю сагу: он до сих пор под впечатлением от того фильма (название не помнит), где нет традиционного сюжета – актёр просто стоит перед камерой и рассказывает историю. Там было столько чувств, и М так проникся... что едва не до слёз! И так было жалко Эндрю (в смысле, его героя), который, бедняга, потерял дочь, рассорился с женой и теперь думает над тем, чтобы бросить бизнес. Бизнес?! М тут же встрепенулся – ой, то есть, работу, ведь он фотограф, а сентиментальный Оскар просто поневоле примерил этот образ на себя. А ещё во время просмотра он подумал, как по герою видно, что он обожает жену, что она и их ребёнок для него всё... Ох, что-то М уже слишком далеко зашёл, пусть Эндрю простит его, если сможет. Актёр хотел было вякнуть, что бездетность его особо не огорчает, но раздумал. Это их со Стивеном личное дело. – Знаете, у меня никогда не было семьи, но теперь я понимаю, как это важно. Прямо умираю от одиночества. Так нужен человек, который просто находился бы рядом под твоей опекой и любил бы тебя. Я всё бы сделал для такого человека, что бы он только не попросил, серьёзно... Покупал бы ему всё самое лучшее, золотом осыпал бы... Что угодно. Неловко улыбнувшись, Эндрю уставился в стол. Оскар через силу отвлёкся от печальной задумчивости. – Вы живёте в Лондоне? – Да. – Но ирландец. – Да. – И правильно сделали, что сбежали оттуда. Здесь можно делать большие деньги. – Кхм... – Эндрю решил промолчать. – Актёры вообще сколько получают, если не секрет? – По-разному. – А вы? – Я нормально. На еду хватает. – И на вечеринки. Вы молодец, надо иногда расслабляться. А спонсор вам часом не нужен? – Господи... Нет. – Работа всё-таки нестабильная. Но я читал, что ваш партнёр в деле, в смысле, в бизнесе. Вот как раз смотрел на вашу фотографию и думал, что вам пошло бы быть рядом с каким-то зажиточным бизнесменом. Какой у него бизнес, позвольте узнать? Может, мы с ним коллеги, а я не в курсе. – Это... неважно. Простите. Оскар почесал элегантно выпирающее брюшко, после чего разумно завёл балладу о том, как красиво Эндрю выглядит в кадре. Что у него необыкновенное лицо, и оно очень симпатичное, хотя сначала не обращаешь внимания на какую-то конкретную черту. Потому что у Эндрю всё гармонично. О да. Такое актёр мог долго слушать. Свою готовность смущённо принимать лавину комплиментов он выразил автоматической широкой улыбкой, которая была как бы прелюдией к смеху (мол, «ой, да вы что!»). Какое-то время он расслабленно принимал похвалы, откинувшись на спинку стула и кокетливо покачивая ногой, но тут М так банально облажался... Закончив оду о внешности Эндрю, он сделал паузу, после чего низким голосом полюбопытствовал, какие мужчины нравятся актёру. Ведь он, наверное, весьма-весьма переборчивый. Эндрю пришло в голову «умные», и в воображении механически возник образ человека, с которым это слово ассоциировалось в первую очередь. – Эм-м... Даже не знаю. Мне нравится, когда с мужчиной есть о чём поговорить. – То есть, вам нужны интеллигентные. – Думаю, да. – Предполагаю, с вашим теперешним партнёром мне в этом не тягаться. Такой вывод уже был для Эндрю очевидным. Солидный деловой костюм и причёска всего лишь пускали пыль в глаза. Уловив манеру разговора, оценив темы, которые они обсуждают, мимику и жесты Оскара, Эндрю убедился в том, что пришло ему в голову час назад, когда он впервые увидел бизнесмена в дневном освещении. Он явно разговаривает с человеком, который едва сумел закончить школу, который пробил себе дорогу, ориентируясь на примитивные материальные ценности. Вероятно, у Оскара было тяжёлое, бедное детство. Или он просто сроду ленивый, узколобый мальчуган. Актёр, к тому же, никак не мог отделаться от мысли, что его собеседник происходит из какой-то деревенской глуши, где болтают на свой манер. Вот почему он разговаривает, в общем, как и Эндрю – слишком правильно, общепринятым литературным английским, автоматически переводя слова в голове. Эх, озвучь Эндрю всё это в кругу друзей, точно услышал бы от Стивена горделивое «мой мальчик». – Если честно, я никогда не встречал людей, которые могли бы потягаться с моим партнёром. – Но ум – это ещё не всё. – Э-э-э... Не уверен, что стоит сейчас обсуждать такие глобальные вопросы. И вообще, вы мне напомнили, что пора уже возвращаться домой. – Да? Я вас подвезу. – Спасибо, не надо. Сам доеду. Мне нравится метро. – Может, передумаете? Холодно же на улице. Сказав себе, что надо чем побыстрее отделаться от нежелательного ухажёра, Эндрю смущённо отверг все предложения, встретиться снова в том числе, и вскоре ретировался. Повезло, что пиджак не забыл снять. Правда, это скулящее «нет, прошу, останьтесь!» с уст напыщенного бизнесмена слегка напрягло. Но всё же разумно, подумал Эндрю, оборвать эту нить раз и навсегда. Не надо ему проблем.Глава 3
Вечеринка за вечеринкой, думал Стивен глядя на оранжевый свет фонарей, рассеиваемый туманом. Раздражение из-за собачьего холода разбавилось у него с тёрпким ощущением мстительного удовольствия, ведь на сей раз Эндрю тоже испил из горькой чаши. Накануне, стоя в жёлчном свете фойе, мистер Скотт заявил, что сегодня будет вечеринка в честь окончания съёмок рождественского эпизода «Шерлока» (вот так вот), и он, Эндрю, обязательно должен прийти. И желательно, чтобы Стивен тоже проявил инициативу, а то обычно на такие мероприятия все приходят парами, а Эндрю вечно, как вдовец. Драматург тяжело приземлился в кресло и начал складывать стратегию избежания этой повинности, но тут в голове у него зашевелился один давний гвоздик: «А Гейтисс там будет?». Да понятное дело, он же творец! При слове «творец» Стивен уязвлённо поджал губы: неприятно ведь, когда твоими лаврами венчают другого. «Имей в виду, Стив, мы там будем обнимать друг друга, целоваться в щёки. Марк, как всегда, обсыплет меня комплиментами, любовные стихи будет цитировать...». «Ладно, я иду». В ответственный момент Стивен, однако, потерял бдительность и Марку удалось втиснуться между ними, понуро сидящими на кожаном диванчике. – Ох, ребя-ата, – выдохнул он, обдав их сладковатым запахом алкогольных коктейлей. – Эндрю, ты такой добрый... А ты, Стив, такой злой... Но я так люблю вас, ребята!.. С вами так интересно!.. Я так счастлив, что вы мои друзья! – Так, давайте немного взбодримся! – Моффат деловито отобрал у диджея микрофон. – Предлагаю желающим повеселиться разделиться на две команды, и устроим маленький конкурс. Напоминаю главное правило нашего вечера, господа: ничего не фотографировать и не снимать на камеру! А кто собирается это делать – пусть идёт на хуй! – взгляд сценариста зацепился за Камбербэтча, который делал селфи с Мартином и Амандой. – Иди на хуй, Бен! Первыми доблестно решились на состязание Бенедикт, Мартин и Руперт. На другом конце сцены горделиво встали Марк и Йен. Для равновесия надо было кого-то третьего, и Гейтисс, вальяжно, сверкая белыми штанинами, подошёл к стойке с микрофоном: – Я хочу пригласить в нашу команду замечательного, очаровательного человека... Которого я хотел бы выебать в чётырех позах за один присест, но не могу, поскольку возле него сидит эта хмурая сторожевая псина (ладно-ладно, такого он не говорил). В зале взволнованно прошуршали: «Кто это?». – Эндрю-у-у Ско-о-отт!! Заданием команд было рассмешить публику бездарными сортирными шуточками и постановками. Но для начала следовало придумать названия этим двум блистательным трио, и шестеро мужиков театрально задумались. Первым к Моффату подскочил Руперт – после стыдливо прошёптанного на ушко названия оба согнулись от смеха. – Название первой команды... – приторно интригующе протянул Моффат и сделал паузу. – «Шерлоков хуй!» – бурные аплодисменты. А Марк всё сжимал губы и мял свои белые ладошки: никак вдохновение не посещало. Но тут осенило его одуванчика. Подплыв к ведущему, он, встав на носки и мило потянувшись, произнёс название, а в ответ получил дружественное похлопывание по плечу. – Вторая кома-анда... – пауза. – Вто-орая команда... «Моришкина пизда»!! – зал взорвался восторжённым рокотом. Эндрю растерянно, совсем как дитя, взглянул на толпу. – Чья-чья?.. – Итак, вы должны рассмешить публику любыми способами. Победителя будем выбирать в конце. Среди судий: моя жена... – Нет у него!.. – мистер Скотт попытался справедливо возмутиться, но его протест снова перебили. – Давайте, команды! Посоветуйтесь немного и поехали! М-да. В шутках трио, посвящённому шерлоковым мужским гениталиям, просматривался хотя бы минимальный интеллект. К примеру: –Иисус играет с инвалидом в шахматы. – Ходи! А то женские гениталии Мориарти упрямо апеллировали к низким вкусам публики. Йен у микрофона: – Представьте ситуацию. Мориарти заигрывает с Шерлоком. Стоя перед Марком, Эндрю кивнул, мол, ага, понял. – Шерлок, у тебя удобная посте-е-ель. – И они решают заняться сексом! На лице Эндрю только и успело отобразиться наивное «Что?», после чего Марк ловко подхватил его под бёдрами, приподнял и уложил на стол за их спинами – при этом Эндрю инстинктивно схватился за его шею и вылупил глаза, демонстрируя своё отношение к этой импровизированной эротической сцене. Публике понравилось. – Шерлок снимает с него штаны-ы-ы, – сладенько затянул Йен. – А там пи-и-из... – Неправда! – Эндрю тут же вскочил, выбираясь из-под Гейтисса, и с чувством ущемлённого достоинства метнулся к противоположному краю сцены. – Да-а-а-а! – эффектно закончил фразу марков эльфик. Постановка, правда, осталась незавершённой, но публике хватило бурной реакции униженного Эндрю, и она громко зарукоплескала в ответ. После нескольких рядовых шуточек о докторе и пациенте, учителе и школьнике, архангеле Михаиле и архангеле Гаврииле внимание уделили и Стивену: – Эндрю и Стив решили поэкспериментировать. Стив переоделся в женщину... – А Эндрю переоделся в мужчину! Поощрительные выкрики и энергичное хлопанье из зала. Вот уроды, подумал Стивен. Теперь пройдут месяцы, прежде чем ему удастся уговорить Эндрю примерить то, что он для него присмотрел. После подобных предложений его жена обычно краснеет и беспокойно оглядывается, а затем надувает щёки и начинает кудахтать возмущённой курочкой: «Стив-ты что-нет-нет-нет-как можно-я такое не одену-ты чего-никогда-что ты себе возомнил-это слишком-я не буду!». А потом с вынужденным вздохом (наигранным, конечно) соглашается и начинает выполнять. Ему ведь, как и всем актёрам, нравится, когда на него смотрят как на глину, из которой надо вылепить что-то красивое, и во имя искусства Эндрю в любом случае прогнётся под руками творца. Но теперь, после этого обличительного представления, так легко всё не пройдёт. – Вы и правда думаете, что можете удивить меня сильнее Шерлока? – Конечно, мисс Адлер! У меня есть особенный приём. Кое-что, что я делаю очень хорошо... И очень часто. – Ну-ка, – соблазнительно улыбнувшись, Йен отступил назад и уселся на стол. Эндрю не менее сексапильно встал на колени у его раздвинутых ног. Но затем почему-то замер, подумал, сдержал смех, после чего вскочил и, краснея, выпалил: – О Боже, я не буду этого делать! Все засмеялись. Похоже, он собирался высунуть язык... А-а. Понятно. Вот такое групповое изнасилование Эндрю произошло этим вечером. Победоносное, надо отметить. После окончания конкурса Марк всё никак не мог успокоиться, и Стив слышал, как они с Моффатом обсуждали, что надо было одеть Мориарти в костюм японской школьницы – ну, для чертогов! Чтобы был, как Гого в «Убить Билла». «Ага... Гого... – насмешливо фыркнул Моффат. – Пизда!». «Моришкина», – деловито прибавил Гейтисс, отхлёбывая «Голубую Лагуну». Стивен понимал, что это несправедливо по отношению к Эндрю, но, когда они всей компанией вышли на улицу, он припомнил кое-что и развлекал себя этим воспоминанием, ожидая такси. Однажды Эндрю поздно вернулся домой и с порога объявил, что Стивен не представляет, как он сегодня устал. Дело в том, что после спектакля возле театра собралось около полусотни мужчин. И Эндрю дал им всем по очереди. Автографы дал, разумеется. Но как же в память врезалась эта фраза, сказанная с тягостным придыханием перетрудившейся самки: «Мне пришлось давать им всем по очереди». – Эй, Стив, – голос Бенедикта. – Что? – У тебя на воротнике красное что-то. Томатный сок? – Нет. Эндрю был накрашен красной помадой, когда я его целовал. – Стивен! – толчок в бок. В этом случае Стив и правда виноват: зря он так с Эндрю, зря, зря, зря... Но так трудно было сдержаться. – Эндрю, – опять Камбербэтч. – Ну что ты такой злюка сегодня? Недотрах? – А ты что, Бен, трахал меня, что ли?! Любуясь оранжевым светом фонарей, рассеиваемым туманом, Стивен, однако, на забыл глянуть на Камбербэтча так, чтоб у того отпало желание отвечать. Подъехало такси. Всё, пока, ребята. Стивен по привычке коснулся рукой спины Эндрю, с удовольствием осознавая, что сейчас они сядут в уютную, тёплую, сухую машину и покатят домой, где выпьют травяного чаю, примут горячий душ и трахнутся перед сном для порядка, а вы, ребята, оставайтесь на этом мокром асфальте – пока Марк, пока Йен, пока Бен, до свидания, чао, аривидерчи, всего хорошего, пошли на фиг, на фиг, на фиг! _________________________________________________ Стивен подозревал, что дома Джульетта устроит бучу. Ведь после того, как Мориарти почти сделал белокурой Ирен куннилингус, драматург притворился, что не знает Эндрю, и подсел к обворожительной Ларе Пульве – та встретила его снисходительной улыбкой алых губ и дружеским похлопыванием по плечу. И Стивен, поглядывая на неё, как баран, и беспрерывно думая: «Ох, какая женщина, какая женщина...», стал сбивчиво рассказывать о значении театра во время Второй мировой. При этом, конечно, вливал в себя виски, ощущая наплыв трепетного вдохновения: глядя на идеальные линии тела Лары, он по инерции представил Эндрю красивее, чем он есть на самом деле, и воображал, как бы дома поворачивал его и так и сяк, – пока без определённой цели, просто для эстетики. Войдя в квартиру, Стивен опёрся потной спиной о стену и стал гадать, что же ему устроят этим вечером. Его Персефона тем временем наматывала круги по гостиной, тупо глядя перед собой уставшим, как у лошадки, взглядом. Лошадка, лошадка... Стивен иногда думал, что Эндрю похож на лошадку, которая упала от того, что больше не может тащить телегу прошлых трагических жизней, – и от этого космическая грусть в глазах... Ох-ох-ох... – Боже мой, что это было?! Эти гадкие шутки!.. И постоянно надо мной так издеваются! Намекают, чёрт знает что! – наконец, дамба треснула. – А ты, Стивен, присоединился! – Извини. – Да что мне твоё «извини»?! – дальше Стивен отключил звук. Шумок в голове был таким приятным и под приглушенным светом ламп Эндрю выглядел соблазнительней обычного. Хотя, может, он причёску поменял? Ой, Стивену конец, если он этого не заметил. – Почему вы вообще это начали? Я не пойму, за кого вы все меня принимаете?! Ко-ко-ко-ко-ко!.. Что это за юмор такой, что за ассоциации?! Проблеяв что-то, драматург продолжил расслабленно наблюдать за своим разозлённым цыплёнком: за тем, как он нервно шагал туда и обратно на своих коротких ногах, обтянутых брюками, как заламывал короткие пухлые руки, как не переставал лепетать что-то потрескавшимися губами – всё в Эндрю казалось сейчас Стивену манящим, как в хрупком, нетронутом ребёнке. Ещё минута, полминуты и... «После ссоры они занялись страстным, безудержным сексом». – Ничего особенного, мой лошадёнок. Мы все просто немного выпили. – И что?! Не знаю, что вы там себе выдумали, но... Но я не такой! – Хорошо, только перестань так волноваться. У тебя глаза сейчас, как у совы. – В каком смысле? – В том, что ты вылупил их очень страшно. – Стив... Мне обидно, потому что ты с ними заодно! – Почему ты так решил? – Да потому что... В том моменте, где Мориарти с Шерлоком прицелились друг в друга, ты сказал: «А у Холмса пистолет больше». И засмеялся! – Да я вообще не о том подумал. А кстати, у Мориарти был просто маленький пистолет или дамский револьвер? – Замолчи! – Ладно... – Стивен! Мне не приносит удовольствия носить женскую одежду! И я же не веду себя, как женщина! Я мужчина! Муж-чи-на! И мне нравится им быть! И то, что я сплю с другими мужчинами, не делает меня бабой! И!.. То, что я держал в руке меньший пистолет, не значит, что у меня член меньше! Ты вообще-то первый должен это понимать! – Так я же не знаю, что там у Бена... – Неважно!! Что это за «Моришкина...»?! У меня с половыми органами всё в порядке! Ещё бы пошутили, что я трусы женские ношу! Что ты лыбишься?! И то, что я добрый, не значит, что мне нравится быть снизу! Я тоже хочу кого-нибудь трахнуть, а не только, чтобы трахали меня! – гавкнуло это чудо и стало надвигаться, как большая грозовая туча. Драматург принялся стратегически отступать, но путь назад завёл его в спальню, прямо на место планируемого преступления. – Давай, Стив, сделаем это прямо сейчас! Только теперь я буду сверху! – Э-э-э... Нет. – Почему?! – Потому что я не в настроении. И ты сейчас очень агрессивно настроен – я боюсь. – Ой, не шути мне тут, всё ты в настроении! Стивен продолжал отрицать, но стоило ему присесть на кровать, Эндрю кинулся на него, налегая всем своим медвежьим весом. Драматург стал толкать и отпихивать его, не позволяя себя опрокинуть, – он правда, не с гантелями каждый день упражнялся, как Эндрю, а с книгами, ручками и ноутбуком, но это тоже что-то! Их беспорядочная борьба, видимо, в какой-то момент разбудила в стивеновом хомячке хищника, и он чисто механически сжал пальцы в кулак, чтоб одним ударом утихомирить жертву. Вскоре комнату наполнило женственно-визгливое «о-о-ой!!» – классический алярм Эндрю, после которого он обычно закрывал рот ладонями и вылуплял перепуганные глаза. Стивен воспользовался замешательством перенервничавшей жены и ловко поменял расположение сил. – Стив... – беспомощно проскрипел под ним актёр. – Ты... Ты что, вытер сопли об мою футболку? – Кажется, это не сопли. Эндрю протянул руку к настольной лампе, и драматург послушно слез с него, чтобы дать сесть. – О-о-ой, – дублированный алярм. – Я что, нос тебе сломал? Я не хотел, извини-и-и! Просто контроль в один момент потерял, мне так за себя стыдно! Подожди, я влажное полотенце принесу! – Ты не сломал кость, – прогнусавил Стивен, когда покрасневший до ушей сужденный пытался привести его в порядок. – Просто немного крови потекло и всё. На лице Эндрю отобразилось театральное страдание. Стивен невольно припомнил йоркширского терьера Фредерика, любимца двоюродной сестры, – он был весь такой напуганный, дрожащий, так смотрел на Стива вытаращенными, влажными, чёрными глазами... «Бедняжка, – говорил ему расчувствовавшийся драматург, – ты же и не собака, и не кот, зачем тебя такого создали, с большой пушистой головой и телом, как у глиста?». Однако тщедушное строение не мешало терьеру лаять во всё горло, как правило, на детей – так этот миниатюрный искусственно выведенный зверёк самоутверждался. – Полежи немного на спине, а я первый душ приму, хорошо? – однако Эндрю уже показал характер, влепив драматургу между глаз – и после всплеска тестостерона у него обычно вырастали белоснежные крылья. – Да, конечно. Выйдя из душа вторым, Стивен так и застал его – смирным и безмятежным. Драматург тихо прилёг рядом и начал думать. Видимо, из-за полученных сегодня впечатлений первым в его голове вспыхнул образ Йена. Как он сидел, откинувшись на спинку дивана, безучастно смотрел на них с Марком и неосознанно поглаживал по голове пса – прямо Понтий Пилат. В тот день Стивен сильно и навсегда рассердился на Марка, потому что тот начал рассказывать, как важно равноправие, и чтобы любимые люди всем делились друг с другом, ничего не скрывали, иначе их отношения построены на лжи, а такие нужно чем побыстрее разрывать. «Стив, что ты смотришь на меня с таким выражением лица?». «Это презрение». М-да, равность, открытость, правда... Будто бы она существует. Помнится, однажды Стивен думал, когда уже можно будет прекратить надрываться, влача своё унылое существование. Драматург спросил у Господа, когда он уже сдохнет и нельзя ли сделать так, чтобы сдох быстрее. Но Господь ответил отрицательно, и Стивен, как и многие зрелые мужчины, подумал, что ему необходимо завести маленькое, беспомощное, хрупкое существо, о котором надо будет постоянно заботиться – кормить, купать, баюкать, учить элементарным вещам и молодеть вместе с ним. И поэтому драматург завёл себе Эндрю. Чтобы было, ради кого жить. И вот, когда Эндрю (невинно спящий сейчас под боком) спросил два дня назад, не звонила ли Паула, Стивену так и надо было ответить, что Паула не звонила и уже никогда не позвонит, потому что она сбросилась в Темзу после того, как её изнасиловали два мужика? А ещё добавить: «Ты бы, любимый, устыдился. Надо газеты читать»? Или эти вечные нападки Эндрю – «Стив, о чём ты думаешь? О чём ты думаешь?», «Стивен, почему ты не хочешь со мной разговаривать?», «Ты не хочешь меня видеть? Если так, я уйду». И драматургу ничего не остаётся, кроме как постоянно ссориться с любимым на этой почве: «Ты же знаешь... Я же тебе говорил, что не люблю делиться своими мыслями. И вообще разговаривать не люблю!». А то не стоит ведь рассказывать, что последние три дня у Стивена не выходит из головы та девочка – та, пятнадцатилетняя, которая шла вдоль рельс, пока её не задавил поезд. Стиву кажется, что она думала о чём-то взрослом. Но почему именно вдоль рельс? Ах, эти женщины, которым нет места в чёрством мужском мире... Не всем ведь, как Эндрю, везёт рождаться в мужском обличии. Тело, конечно, короткое попалось, но Стивена это как раз заводит: здорово смотреть на кого-то сверху вниз (а Эндрю ещё иногда задирает голову и глядит так мило, мол: «Ой, я такой паинька!). Эх, как же давно сужденный не использовал на нём своих чудесных приёмов: сжать губы, чуть наклонить подбородок и поморгать глазками; одновременно изогнуть шею, приоткрыть рот и закрыть глаза; поднять подбородок, оголяя шею, и изобразить взгляд Матери Терезы. Такой богатый ведь был арсенал... Но Стивен уже и так никуда не денется, поэтому Эндрю незачем напрягаться ради него. Хотя, он с удовольствием проделает всё это на камеру, если хорошенько попросить. Вспомнить только, с каким наслаждением он вылизывал тот страпон, стоя голым на четвереньках и покачиваясь в такт движениям головы. И при этом не пищал, как обычно, а низко, глубоко стонал (перформанс ведь). Стив тогда вспомнил ту статью о чистой мужской сексуальности: Эндрю выглядел так, словно его сильно заводило всё фалообразное, а вагина была и в помине не нужна. И вот он спит рядышком. Уютно укутался в одеяло и тихонько сопит носом в подушку. Зайчик. Но Стивен, как последний негодяй, решил разбудить его. Сначала устроился сверху, накрывая своим телом, и Эндрю лениво приоткрыл глаза, почувствовав на себе вес. Возможно, завтра он этого и не вспомнит, подумает, что приснилось. Но взгляд у него такой спокойный, столько детского доверия и теплоты... – Угу... – наивный ответ на многозначительное «Можно тебя потревожить?». Возможно, он Стивена на самом деле и не услышал. Потому что закрыл глаза и тут же снова заснул, но пальцы его разбудили. Наверное, он думает, что развлекается во сне с инкубом, но, в общем, какая разница? Дело Стивена – посетить эту тихую, сонливую пристань, совершить паломничество в святое место, чтоб упокоить свою грешную душу и побыстрее отключиться. Со смазкой Эндрю не больно, и судя по выражению лица, ему безразлично, кто и что в него сейчас суёт. Он смотрит то на потолок – экран, на котором всё ещё крутят его последний сон, то на Стивена, чтобы констатировать факт, что с нижней частью его тела сейчас что-то происходит. Потом Эндрю, видимо, думает, будет ли он кончать или ему лень. Всё-таки Стивен постепенно раздразнил его сонное нутро и пришлось протянуть руку, чтобы довести себя до пика. Драматург, конечно, мог бы помочь, но сейчас ему хотелось посмотреть, как сужденный мастурбирует – было это, правда, умиротворённо неспешно, словно Эндрю растягивал удовольствие. И Стивен пожалел, что сам взял медленный темп вместо того, чтобы вдалбливать Эндрю в матрас: тогда его дорогой ещё бы и хлюпал от большого количества смазки, и краснел бы, осознавая себя влажным, беззащитным, доведённым до исступления. Эндрю надо иногда поунижать, поставить на место. Стивену стоило вспомнить, что каждый день посторонние люди бросаются на его волоокого щеночка, как блохи. И он, маленький, кареглазый, мягкоголосый, их всех целует, обнимает, «спасибо-очень мило-передаю привет». Но намного хуже, когда к сужденному лезут коллеги: однажды Эндрю рассказал, что целый день работал с одним сценаристом, а под вечер тот, бедняжка, устал, и актёр милосердно делал ему массаж, чтобы привести в чувство. Драматурга всё донимает, чем же Эндрю массировал заскучавший хер его коллеги: губами, горлом, более тугим отверстием или, может, всем поочерёдно (и после «массажа» стивеновы «каллеги» начинают называть его мужа «Энди». Энди, Мэнди, Кенди... Ах, чтоб вы сдохли)? Но на это заявление его строптивая лошадка только зафыркает, поэтому Стивену просто стоит брать у неё всё то, что законно принадлежит ему. Он так и поступает, выходя из Эндрю, переворачивая его на бок и погружаясь вновь, чтобы двигаться жёстче. Эндрю водит рукой более резко, жмурится и откидывает голову назад, громко дыша через рот. Однажды, когда они делились впечатлениями после секса, он признался, что когда он снизу, ему нравится кончать первым – потому что мышцы от оргазма сжимаются, и он ощущает внутри себя большой твёрдый орган, который рефлекторно хотел бы вытолкнуть, но не может и от этого обхватывает его ещё сильнее, и чувствует себя зависимым от него. Не от Стивена – от члена. И хорошо, когда его, Эндрю, ещё немного потрахают после того, как он кончит... Стивен срывается, и его телёнок мычит, сдавленно стонет, сам слезает с члена, чуть отодвигается от драматурга, но продолжает вздрагивать, словно внутри него всё ещё происходят толчки. Какой-то неожиданно удачный секс, а то ведь драматург рассчитывал на программу минимум. Он подсунулся ближе и стал целовать Эндрю в покрасневшие щёки. Актёр приподнял голову, перевернулся и с удовольствием ответил, поминутно смазывая поцелуй, чтоб облизать его подбородок, скулы и пройтись губами по плечам и ключицам. Пару минут ритуальной благодарности, по истечении которых он вернулся досматривать сон, устроив голову у драматурга на груди. Стивен молча укрыл их обоих одеялом. Ну вот, сонным, безвольным телом партнёра он воспользовался, а где результат? Когда он уже заснёт, а? И прекратит столько думать!.. Не думать. Не думать. Не думать. Спать. Спать. Спать. Но, кажется, у него ещё достаточно энергии, хотя прошлой ночью заснул где-то между пятью и шестью утра, когда уже светало, и целый день проходил в тумане, с засыпанными песком глазами. Но к вечеру таки пришёл в себя, проснулся и сейчас лежит в постели совершенно бодрый – и мысли лезут, лезут, лезут... Как же от них болит голова. Наверное, хорошо бы сейчас было подняться и пойти прогуляться, подышать ночным морозным воздухом, полюбоваться оранжевыми домиками дублинских фонарей... То есть, лондонских. Или просто замёрзнуть до такой степени, чтоб утратить способность думать; в юности он ещё иногда бегал, чтобы в голове стучало от физического перенапряжения, и загустевшие комки мыслей рассыпались. Но пройтись сейчас не выйдет: Эндрю удар хватит, если он ненароком проснётся и обнаружит, что Стивен посреди ночи исчез из квартиры. Можно ещё перебраться на кухню и почитать там какую-то книгу или посмотреть фильм, но опять же Эндрю получит нервное расстройство: он увидит это и решит, что у Стивена развилась какая-то страшная болезнь, грозящая скорым распадом личности. Ну сколько можно?! Спи уже! Сейчас два часа, где-то в четыре он наверняка заснёт. Что же делать столько времени? Ох, чёрт... _____________________________________________________________ Тесный, закрытый кабинет, луч болезненного жёлтого света, кружащаяся в нём пыль... На месте аварии, которую показывали вчера по новостям, тоже было много пыли и осколков, ещё деталью показали дамскую бордовую сумочку, разорванную и в саже, – оттуда что-то торчало, что-то, принадлежащее женщине, крик которой записал авторегистратор. Эндрю этого сюжета не видел – мыл голову, но когда зашёл в гостиную в тех чёрных штанах, больших на него, и с капельками воды на плечах, отметил, что Стив чем-то расстроен. «Нет, я просто сосредоточен». «На чём?». «Да так...». Стивен переключился на того мужчину с густой седой бородой и в расстёгнутой рубахе, который работает в театре декоратором. Он молчаливый, покачивается на ходу, взгляд синих глаз рассредоточенный и пугающий – из-за мешковатой одежды, торчащих из-под рубахи волос, угрюмости и небритости походит на снежного человека. Как он может вот так спокойно ходить тут, в театре, и делать свою работу? Как вообще чувствует себя муж, жена которого покончила с собой? Интересно, он догадывался об этом заранее или поступок стал неожиданностью? И в чём он виноват? Ведь если один из супругов решает повеситься на ремне в туалете, второй точно виновен в этом – не удержал. Ох, чёрт... Но лучше уже изводить себя вот такими трагическими мыслями, а то, когда Стивен этого не делает, у него в голове начинает крутиться порнографическое кино. Эндрю постоянно нет рядом. И Стивена то и дело мучают образы того, как некий безликий мужик вжимает его любимого в постель и имеет, пока наивный драматург сидит тут, в своём пыльном кабинете. Или сразу трое мутных фигур лапают его мягкого, ласкового Эндрю, прикасаются к самым нежным его местам, целуют в губы, обнимают длинными страшными ручищами, а актёр покорно отдаётся им. Эндрю ведь маленький мужчина, а таких много кто хочет трахнуть... Интересно, как он там? У него работа начинается после наступления темноты – наверное, надо выйти из тачки с видом крутого парня или что-то наподобие. Во всяком случае, сейчас он точно дома, отдыхает. Дома, в их тёплой, уютно обставленной квартире, которую наполняет своей лучащейся энергией: смотрит какое-то шоу, нетерпеливо покачивая ногой, делает себе чай или танцует перед зеркалом. Аж представлять приятно. Сидел бы он сейчас, как Стивен, в мрачном кабинете, под жёлтым светом и со старой подшивкой, в которой надо отыскать имя «Бобби Сэндс», – точно бы завял. Лучше пусть украшает собой стивенову квартиру... Ладно – их квартиру. А если уже судить справедливо, квартиру Эндрю, потому что стивеновых денег в ней от силы треть. Как унизительно. Говорил же ему отец: «Сынок, делай бизнес», но Стиву надо было задирать нос и отвечать: «Я хочу сделать что-то для людей!», и мечтать снимать фильмы, где будет нарушать сложные социальные проблемы. Но будь он бизнесменом, сидел бы сейчас в каком-нибудь небоскрёбе, бросался бы деньгами, ощущал бы себя богом, и, самое важное, Эндрю всегда был бы у него под рукой, носил бы кофейку с печеньицем и принимал бы звонки, произнося «Алльо. Офис мистера Бересфорда» таким голосом, что на той стороне трубки кончали бы, – из него вышла бы прекрасная секретутка, – нет, секретуточка, нежная секретуточка, которая исполняла бы свою главную профессиональную обязанность, сексуально изгибаясь на дорогом боссовском столе. Ох, к чёрту фантазии. И высокие цели тоже к чёрту. Домой. Может, повезёт и там он ещё застанет реального Эндрю, который чмокнет в щеку или накричит: по Стиву заметно, что он не спит и изнуряет себя работой. Потом его любимый, настоящий, амбивалентный Эндрю вернётся с работы (уже ночью) и застанет Стивена сидящим на кухне в печальном одиночестве. Может быть, при виде этой картины его благородная Антигона смилостивится, возьмёт за руку слепого несчастного Эдипа и отведёт его в спальню. Там они сядут, окруженные мягким светом и нежной постелью, и гениальный актёр обнимет непотребного драматурга, погладит его по голове, словно глупого, старого пса, и скажет, что любит его наперекор всему. Потому что Стивену всегда надо было отличаться от остальных, всегда надо было выдумывать себе проблемы и ставить недостижимые цели, мучиться самому и заражать близких своими бесполезными страданиями. Но Эндрю ведь это как-то терпит, как-то живёт в кромешной тьме и не бросает своего душевнобольного драматурга. Вот он вышел. Ух, холодные каменные колонны и свежий воздух, от которого, правда, болят зубы. А ещё голова второй день раскалывается... Может, вышибить себе мозги? Из-за дневного света слезятся глаза... На лавочке сидит дедушка в сальном пиджаке и с брошюркой в трясущейся руке – наверное, несёт слово Господа в индифферентные западноевропейские массы; жёнушка с толстыми локонами торгует пирожками, щёки у неё какие-то очень красные: неужели так холодно? Тонкие ножки школьницы, обтянутые синими колготками, через которые просвечивают круглые коленки. И зачем они это надевают? Чтобы престарелые извращенцы вроде Стивена пялились? О-о, а вон там какая мадам – в красной юбке, белом пиджаке и с красной сумкой. Бёдра у неё такие... э-э-э... Как у Эндрю. Значит, у Эндрю женские бёдра. Что за бред? А-а-ах, как больно-о-о, сейчас черепную коробку разорвёт... Но мысль о бёдрах немного облегчила его страдания, тем более, выше находится не менее мягкий, нежный животик, который только и ждёт, чтобы Стивен опустил на него свою голову с почерневшим, кровоточащим мозгом внутри. А это что ещё такое?.. О-о-о, нет-нет-нет... _______________________________________________________________ Какой позор. Потерять сознание в людном месте. По-зор. Стивен представил, как его хилое тело беспомощно свалилось на асфальт, как к нему начали подбегать и звать: «Сэр, вам плохо? Вы в порядке?». Кто-то точно отважился его потормошить, после чего какая-то сердобольная женщина (та, в белом пиджаке) должна была крикнуть, чтобы вызвали скорую. И сколько людей на него таращилось, пока он, бедолага, лежал там тихий и неподвижный? Интересно, он упал на спину, на живот или на бок? Это важно, поскольку Стивен ещё с юных лет взял привычку поворачиваться лицом к стене, чтобы никто не видел его мимики, когда он спит, – просто не любил ситуации, когда не может себя контролировать, когда он беззащитный. На людях всегда надо быть уверенным, сдержанным и строгим – чтобы не заподозрили, какие мысли заполняют его голову. Кстати, с головой стало полегче. Два часа отключки дали отдохнуть. Пришлось, правда, остаться в больнице на ночь для анализов, но всё не так плохо: он наврал Эндрю, что должен переночевать у коллеги, чтобы срочно дописать один сценарий. Эндрю, придерживая телефон плечом и возясь около плиты, ответил: «Ладно. Раз так надо...». В измене точно не заподозрил, потому что Стивен слишком скучный для этого, но дома уточнит, в чём было дело. И после лживого разъяснения плюнет драматургу в лицо и уйдёт с отчаянно-гордым «Квартиру можешь оставить себе!», – но Стивен свалит с выдуманным любовником на какие-нибудь острова и там тихо скончается от злокачественной опухоли мозга (но зато с бутылкой коньяка в одной руке и с порно-журналом в другой, без надоедливых слезливых друзей). Вот только это всё произойдёт с другими Эндрю и Стивеном, теми, которые находятся в более интересной реальности. А в этом измерении Стиву всего лишь констатировали переутомление, посоветовали быть тупым зомби-обывателем и принимать таблеточки для сна. Вообще, это странно, потому что Стивен ещё смолоду подозревал, что у него в голове есть что-то чужеродное, давящие на мозги: он заподозрил это где-то в тринадцать лет, когда впервые задался вопросом, почему все вокруг такие глупые и счастливые, а он один – умный и несчастный. Или, может, рассказать Эндрю правду о случившемся? Можно тогда представить их излишне эмоциональный диалог. «Боже, почему ты мне сразу не сказал?!». «Зачем? Это что, так важно?». «О-о, мамочки, Стив, ты меня просто убиваешь! Тебе стало настолько плохо, что ты упал в обморок! Это, по-твоему, не важно?!». «Но мне не стало плохо. Я просто отключился и всё. С кем угодно может произойти». «Что ты несёшь?! Что ты вечно прикрываешься этими «каждыми» и «всеми»?! Ты не такой, как все!». «Нет, такой же». «Нет! Нет! Прекрати это! Ты сводишь меня с ума! Всё, с этого дня я берусь за твоё здоровье!». Затем – пропажа вредных продуктов из холодильника, вынужденный отбой в половине одиннадцатого, вынужденный секс, погребение кальяна в тёмных глубинах кладовки, настороженные взгляды, обоюдно бессонные ночи и унылые походы к полуобразованным психотерапевтам. Не стоит ему говорить. Трудно. Ладно, ещё пару шагов и будет дома. Там реальный Эндрю глянет на него своим чудаковатым совиным взглядом, и мрачные мысли отступят. Должны отступить.Глава 4
«Наконец-то», – подумал Эндрю и с ощущением радостного ожидания поднялся, когда услышал звук шевелящегося в замке ключа. Стивен вошёл медленно и как-то тяжело, словно неохотно. Но ничего необычного, он часто делает что-то с флегматично-брезгливым видом. Когда к Эндрю всё-таки повернулись лицом и дали понять, что заметили его, актёр машинально изобразил одну из теплейших своих улыбок. – Привет, – выдал скромненько. – Привет. После короткой заминки Эндрю продолжил исполнять повседневный церемониал: подступил ближе и обхватил драматурга руками. Стивен чуть отвернулся, в срочном порядке демонстрируя свой скверный характер, но Эндрю таки оставил поцелуй на его небритой щеке. – Мне было так одиноко... Что это у тебя в штанах? – Рад тебя видеть. – Не-ет, – Эндрю с лукавым интересом сунул руку драматургу в карман, но вскоре его радость потухла. – Таблетки... – Да. Плохо сплю в последнее время. Решил попробовать. Эндрю ничего не ответил, обдумывая, виноват в этом он или у Стивена какие-то проблемы на работе. Или, может, ещё что-то случилось? Драматург приподнял руку, в которой держал чёрный пакет. – Я зашёл по дороге в магазин и купил для тебя кое-что. – О, подарок! Что там? Конфеты и шампанское? – Нет, конечно. Шпроты, соленые огурцы и паштет. Как ты любишь. – Спасибо, дорогой. Твои подарки всегда самые лучшие. Но ты мне не нравишься, – Эндрю коснулся пальцами бледной щеки драматурга. – Такие большие синяки под глазами.... Ты вообще спал этой ночью? – Да. Сегодня спал удивительно хорошо. – После таблеток? – Угу. – А прошлой ночью? – Как всегда. Под утро заснул. – Что же с тобой происходит? – Кризис среднего возраста, – отдав Эндрю пакет, Стивен стал снимать пальто. – Или нет. Кризис сексуальной ориентации. Прости, любимый, но я теперь гетеро. Эндрю вынужденно улыбнулся. – Ну, в случае твоей смерти всё имущество перейдёт ко мне, милый муж, так что поаккуратней с такими заявлениями. – Ой, да что там моего имущества? Холодильник и телевизор в этой квартире – вот всё моё имущество. Вкалываю на трёх работах, но всё равно бедный, как церковная мышь. – Трёх? О Боже, ты таки согласился на четверть ставки преподавателем? – Нет, до этого ещё не дошёл. Я же рецензию написал. – Ах да, ту, где обозвал Бернарда Шоу гнидой. Помню... – Но ты прав, надо пойти и преподавателем, дети меня любят. – Нет! Я не разрешаю! – Почему? – Я знаю ту академию. Это обитель женихов, там все «геи до диплома». На тебя сразу пятеро навесятся. – Это проблема? – Конечно! – Эндрю снова его обнял и почувствовал, что это тело едва имеет силы стоять: надо держать его своими руками и давать своё тепло. – И зачем тебе столько работы? – промямлил в нестиранную рубашку. – Ты и так переутомляешься, если у тебя бессонница. Тебе надо отдохнуть несколько дней. – Не могу сидеть дома один, – драматург мягко убрал его руки. – И думать, что ты работаешь, пока я ничего не делаю. – Соревнуешься со мной? – А то. – Идём на кухню. Я там суп приготовил, – Эндрю взял его за запястье и отметил, что ладони у Стивена холодные. – Угу, – тихо согласился драматург. – Я посуду помою. И мусор вынесу. И пропылесошу, раз ты сегодня на еде. – Не надо, ты плохо выглядишь. Лучше ляжешь после обеда и попытаешься заснуть. Эндрю сел и, уперевшись локтями в стол, стал наблюдать за тем, как вяло его Стивен ест. Еле держит ложку в руке. Бледнота у него сегодня просто ужасная. Чёрт, надо было не лениться и пойти купить мяса, а то что Стивену с этих благих кусочков колбасы? – Мне кажется, ты за последнюю неделю похудел. Это пугает. – А? Потому что мы отклоняемся от нашего плана, согласно которому я толстый и страшный, а ты на моём фоне – худой и красивый? – Не смешно, Стив. Давай ешь. Как, кстати, твоё вчерашнее дело, из-за которого ты не ночевал дома? Да что такое? – Что? – Ты аж вздрогнул. Что происходит? – Не следи за каждым моим движением. – Так, Стивен, прекрати это. Я же вижу, что что-то не так. Ты вчера не был у друга, я знаю. С тобой что-то случилось. – Нет. – Ты выглядишь, как руина. – Не смотри на меня. – Не надо так со мной. Мне тоже непросто. Ты и себя мучишь, и меня. Потому что я не понимаю... Я чего-то не знаю. – Со мной ничего не случилось. – Ты врёшь. Ты страдаешь из-за чего-то и не хочешь говорить причину. А я должен переживать и накручивать себя. Разве всё так плохо, что не можно признаться? Я же не маленький ребёнок, мне можно сказать. Я нормально отреагирую, честно. А потом мы вместе подумаем, что делать. Хорошо? – Нет... – Ну почему ты такой? Не бойся, – Эндрю протянул руку и легонько погладил его по плечу. – Ты же как дикое животное... Не волнуйся из-за меня. Скажи правду, Стивен. Я не могу... Хуже, чем это неведенье, быть не может. У меня такое ощущение, словно ты пропал без вести, и я не знаю, будешь ли ты ещё когда-то со мной или нет. Это мука, – Стивен отодвинул тарелку и, сложив руки на столе, стал смотреть на свои костяшки. Видимо, он смиренно ждал, когда разговор сам собой сойдёт на нет или когда появится возможность сменить тему. Но Эндрю после вчерашних треволнений отступать не собирался. В то же время он пытался не давить на мужа, а показать, что он, Эндрю, его любит и ни в коем случае не оставит одного. – Ну же, – произнёс он мягко. – Давай я сделаю тебе чаю. С печеньем. Ты попьешь чай, немного отдохнёшь, а потом спокойно скажешь мне, что произошло. Я взрослый человек. Я готов выслушать что угодно. Не бойся моей реакции. Стивен продолжал сидеть, как мрачная статуя. Разве что глубоко вздохнул. И это хорошо, а то Эндрю, было, подумал, что его вообще не слушали. – Нет, не надо чай... – выдавил драматург и замолчал. Затем всё же поднял на актёра покрасневшие глаза, и Эндрю осторожно сглотнул, чувствуя, как внутренности холодеют от страха. – Эндрю, – Стивен внезапно выпрямился. – Я не знаю, что ты там себе придумал, но я не болен. Я не планирую умирать. – Ох, слава Богу... – актёр провёл ладонями по лицу. – А то я аж вспомнил вчера, что католик. – Только не говори, что ты помолился за меня. – С мамой. Но это не так важно, – Стивен здоров, по крайней мере, не смертельно болен. Спасибо, Боже. А поскольку Эндрю пообещал, что всегда будет молиться, если Господь сохранит его несчастного драматурга, то с этого дня он становится религиозным. Ух, от хорошей новости аж желудок перестал болеть. Но... – Ты всё равно должен мне что-то сказать. – Да. Послушай... – Муж откинулся на спинку стула и уставился на свои колени. Затем заставил себя поднять голову. – Я вчера кое-что узнал, – он сжал губы и, видимо, в очередной раз задумался, стоит ли говорить правду или лучше соврать. Эндрю снова напрягся. – Я... Мне... Короче говоря... – Драматург набрал воздуху и сбивчиво выдал: – У меня... больше нет работы. Меня уволили. Эндрю какое-то время тупо смотрел на него, ничего не понимая. Затем слова любимого дошли до него, и актёр так сильно качнулся назад, что чуть не упал со стула. – Что?! – выкрикнул он. – Тебя?! Как?! – Директор между нами сказал, что ему позвонил меценат. Один миллионер, которому принадлежит фонд, из которого финансируется театр. Он говорил конкретно обо мне, называл мою фамилию. И сказал, что я больше не должен работать в театре. Директор пытался что-то прояснить, но в итоге ему просто поставили ультиматум. Каждое слово словно било Эндрю под дых. Как же тяжело было осознавать услышанное, осознавать, что из-за него бедный Стивен превратился в мумию, осознавать, что дерьмо, о котором он раньше только слышал по телевизору, теперь коснулось и его. Его семьи. Он же пообещал себе, что разберётся с любым, кто посмеет сделать Стиву больно, а тут он своими руками наслал на него беду. Своей глупой головой, жаждавшей новых любовных приключений. Вот и имеет. Надо же, на третьем десятке он умудрился перейти дорогу миллионеру, и теперь это чмо будет терроризировать их. Ну зачем ему было идти с ним в тот ресторан? Он же догадался, что этот человек имеет большие деньги, и, соответственно, большой бизнес, вряд ли полностью легальный. Похоже, Эндрю вляпался в криминал. Он никогда не думал, что дойдёт до такого, ведь с самого детства говорил себе: «Никакой политики. Ничего, связанного с ней. Никаких конфликтов с правительством и большими шишками». А тут... Но вернуть всё вспять уже было нельзя, и актёр сокрушённо выдохнул: – Пиздец... Ох, блядь... Затем добавил: – Это я виноват. Прости, Стивен. И рассказал всю историю об Оскаре М. Стивен, конечно же, узнал фамилию, и назвал канал, который принадлежит этому субъекту. А ещё он, кажется, обладатель некоторых заводов, производящих молочные продукты. Затем муж поинтересовался, понравилась ли Эндрю еда в ресторане, и актёр лишь подавленно зашептал: «Прости. Прости. Прости». – Я связался с «Эбби», – заметил Стив, чтобы сменить тему. – Но там ответили тем же. Я чувствую себя так, словно меня на улицу выкинули. Меня никто не хочет брать на работу. – Но... Но, может, тебе и не надо работать? – Эндрю подошёл к мужу и, взяв его руку, опустился на корточки. – Зачем? Правда, Стивен... Я во всём виноват. Но я решу это со временем. Этот ублюдок успокоится и вернёт всё, как было, я обещаю. А сейчас тебе даже полезно не работать. Сиди дома, отдыхай, пиши книгу... Я буду приносить тебе литературу, журналы и всё, что только захочешь. – Нет. Если ты не против, я всё ещё буду вносить свою мизерную долю в наш семейный бюджет. – Только не обижайся, Стив. Но я не хочу, чтобы ты работал. Ты переутомляешься, и я постоянно волнуюсь за тебя. – А я не хочу, чтобы работал ты! – драматург неожиданно повысил голос, но ладони из тёплых рук Эндрю вырывать не стал. –Ты и так уже прославился, люди тебя запомнили, новые поколения будут знать о тебе. Ты уже оставил после себя наследие. Может, остановишься? – Ты ревнуешь? – Можешь считать, что да. Ты постоянно где-то далеко, в окружении других людей. В окружении толп незнакомых людей! Но только не со мной. Я не хочу, чтобы эти режиссёры таскали тебя повсюду, а рекламные агенты натравливали на тебя фанатов. Хочу, чтобы ты был дома! – И принадлежал тебе? Как вещь? – Не как вещь! Но мне будет намного лучше ночевать на работе, но зато знать, что ты в квартире, в безопасности, что тебя никто не донимает и ты хорошо себя чувствуешь. Да и... Чёрт, зачем нам это всё? В этом жилище слишком много пространства, и оно слишком современное. Тут такая... Гармония цвета повсюду, блин, такой стиль! – Но ты говорил, что тебе нравится! – Да, но я!.. Всю жизнь прожил в квартирке, где уединится можно было только в ванной. А тут столько пространства, роскоши! Я не понимаю, зачем это нам! Так вот оно что. Руки Эндрю безвольно скользнули вниз, отпуская Стивена. Тот тихо извинился, сказал, что не хотел и попросил не обижаться, видимо, боясь, что актёр уйдёт из кухни. Но Эндрю не хотел его ранить и даже не встал, а просто опустил голову мужу на колено. Как же отвратительно. Он сделал себе карьеру, начал грести под себя деньги, накупил себе кучу всего, стал ходить по дорогим ресторанам, а Стивена, который на всё это плевал, запер в золотой клетке. Эндрю и не помнит, сколько денег в это вбухнул, но зато его слащавое «Тут круглая сумма, не надо сдачи, мальчики, спасибо» врезалось в память. Если бы тут жил кто-то третий, если б это всё досталось какому-то маленькому дорогому существу, его бы совесть так не грызла, но... Надо было поставить золотой унитаз и утопиться в нём. – А помнишь, как мы в предыдущей квартире клеили обои двусторонним скотчем? – задумчиво пробормотал актёр, обняв ноги любимого. – И это были даже не обои, а страницы журнала. Такой модерн у нас был... И... – он улыбнулся и вдруг понял, что к горлу подступили слёзы. – И повесили в туалете картину, которую ты случайно нашёл на мусорке... – А ещё зеркало у нас было с трещиной, и ты постоянно ныл, что оно проклято. – Да, и поэтому я потом купил гуашь и нарисовал на той трещине цветочки... – Может, ты бросишь работу, и мы вернёмся назад в Ирландию? – А как же твои перспективы? Твои фильмы? – произнёс актёр пространственно и невольно шмыгнул носом. Тут же на его голову опустилась тяжёлая, любимая рука. – Сотрудничать с ВВС напряжно. Я всегда мечтал снимать артхаус на свою камеру. – Но всё-таки... У меня так много проектов. Нет, прости. Я не могу всё так поменять. Я долго шёл к тому, что сейчас имею. Нет, если ты хочешь уйти, я, конечно, выберу тебя, а не это. Но мне бы не хотелось выбирать. Стивен немного помолчал. Затем выдохнул: – Хорошо. Я погорячился, извини. Тут много говорить – нечего слушать. Оставим всё, как есть. ______________________________________ – Стив, ты спишь? – Нет, мой лошадёнок. – Я теперь тоже не сплю. – Я так и думал. Прости, не хотел тебя тревожить. – Ничего. Ты пил таблетки? – Да. Но они что-то не помогают. – Ты веришь в то, что я могу чувствовать других людей? – Что ты эмпатичный? Может быть. – Тебя я точно за столько лет научился чувствовать. – И что? – От тебя словно исходит какая-то тёмная энергия. Боль. Которая охватывает и меня, когда я нахожусь рядом с тобой. – Могу пойти лечь на диване. – Пожалуйста, не будь таким. – Что ты делаешь? – Глажу тебя по спине. Тебя нервирует, когда я трогаю тебя? – Нет. Трогай, сколько угодно. – Стив, ты со стороны выглядишь таким жизнерадостным. Но только попытайся узнать у тебя что-то личное, прикоснись к тебе – сразу выпускаешь иголки. Я знаю, что дело не только в потере работы. Далеко не в этом. Ты что-то прячешь от меня. С самого начала наших отношений. И сейчас ты так напрягаешься, когда я провожу рукой по твоей коже, потому что боишься, что ненароком ослабишь защиту, и я нащупаю то, что ты скрываешь. – Ты ничего не нащупаешь. Там пусто. – Нет, я думаю, там много ран и крови. – Не люблю метафоры. – Почему ты так отчаянно пытаешься убежать от этого разговора? – Потому что он беспочвенный. Со мной ничего ужасного не случалось. У меня нет травм. – Почему тогда ты так не любишь рассказывать о себе? – Потому что на самом деле рассказывать нечего. Я скучный человек. – Это неправда. – Кроме того... Ты должен был уже заметить, что я более равнодушный, чем ты. Меня как теперь, так и раньше практически ничего не задевало. Я не впечатлительный. – Нет, это то, что ты пытаешься доказать людям. Знаешь, я тут подумал, что никогда ещё, ни разу не видел, как ты плачешь. – Это хорошо. – Я давно заметил, что рядом со мной ты можешь иногда разозлиться или выдать какое-то чувство, с другими ты полностью отстраняешься. А оживляешься, выглядишь счастливым, только когда работаешь. В процессе, когда всё твоё существо сосредоточено на конкретных задачах. Ты ненавидишь отвлекаться на что-то постороннее. А радуешься от того, что в эти мгновения не думаешь ни о чём абстрактном. Так? – Наверное, так. – И поэтому ты постоянно ищешь себе работу. Тебе надо быть занятым, забивать себе чем-то голову. – Да. И ты плавно ведёшь к очевидному. Я зануда. – На самом деле, тебе однажды сделали очень больно и с тех пор ты навсегда закрылся ото всех. – Нет. – Я сразу это почувствовал. Но мне казалось, что со временем я разгадаю тебя. Я думал, что сумею расшевелить тебя, разбудить, растопить и сделать счастливым. Но прошло столько времени, а у меня ничего не вышло. – Это не так. – Почему тогда ты не хочешь открыться мне? Мы столько прошли вместе, но ты всё равно себе на уме. Для тебя я до сих пор всего лишь соперник, партнёр, перед которым ты играешь роль. Так нечестно. Неужели я совсем ничего для тебя не сделал? – Не говори так. – Тогда поделись со мной тем, что у тебя внутри. Я так хочу почувствовать твою боль. Хотя бы частичку. Мне так это надо... Хочу, чтобы меня тоже пронзило то, что когда-то разбило сердце тебе, и чтобы мы оба сидели тут во мраке. Это лучше, чем разговаривать на разных языках. – Ты не знаешь, о чём говоришь. – Ты любишь меня? – Люблю. – Почему тогда не разрешаешь мне любить тебя? Ты не даёшь себя любить, Стивен! Постоянно отталкиваешь меня. А я всего лишь хочу, чтобы ты поделился тем, что тебя тревожит, что не даёт тебе спать! Ну почему ты мне не доверяешь? Мне просить на коленях, чтобы ты поговорил со мной по душам? Пожалуйста, Стивен, я умоляю тебя, скажи мне, что творится у тебя в голове! – Нет, даже не проси. – Почему?! – Потому что нет смысла. Зачем это? Зачем делиться? Хватит каждому своих страданий. – Мне моих мало. Дай мне свои. Хочу страдать вместе с тобой. – Я в порядке. – Что тебе чаще всего снится? – Что я падаю с крыши высокого здания. – Хочешь, сбросимся вместе? – Ты дурак? – Ты разве не устал от жизни? – Я уже давно на автопилоте. – Ну расскажи мне хоть что-нибудь... Кто-то убил твою собаку? Умер дорогой человек? Тебя предали? Над тобой издевались? Мучили? Я же тебе признался, что у меня были отношения с жестоким человеком, который не уважал меня и мог ударить, если ему что-то не нравилось. – Нет, у меня такого никогда не было. Я бы не допустил. Эндрю льнул к нему, гладил по спине, прижимался щекой к твёрдой плечевой кости, пытался быть настолько терпеливым и ласковым, насколько это вообще возможно... Но безуспешно. Он словно говорил со стеной. Поэтому актёр молча отодвинулся, перевернулся на другой бок и ткнулся носом в подушку. В тёмной тишине спальни было трудно не услышать его сдавленный, болезненный вздох. Эндрю думал, что сможет быть таким же хладнокровным, как Стивен, выбросит всё из головы и спокойно заснёт, но у него не вышло. В грудной клетке закололо, а дыхание начало предательски сводить. Он хотел не чувствовать ничего, но жалость и обида на драматурга просто затопили его. Стивен сел. Протянул руку и осторожно, почти невесомо прикоснулся пальцами к горячей, влажной щеке любимого. Тот вместо того, чтобы оттолкнуть, прижался лбом к его запястью. – Извини. Не могу держать всё в себе, как ты. – Не надо тебе быть, как я. – Я просто так боюсь. – Чего? – За тебя боюсь. Ты убиваешь себя. А я ничего не могу с этим сделать. – Эндрю, я взрослый, здоровый человек. Со мной всё будет хорошо. – Это как ты любишь постоянно повторять: «Там нам всем будет лучше»? – Нет, я тогда просто шутил. Я никуда не уйду, обещаю. – Всё равно... – Что? – В мире столько опасностей. И я всё думаю, если одна из них когда-нибудь настигнет именно тебя... Если именно ты наткнёшься на каких-то придурков в метро, если какая-то сволочь заедет на тротуар именно в том месте, где будешь идти ты, если чёртова сосулька оторвётся от крыши и упадёт именно тебе на голову... Что мне тогда делать? Я буду просто уничтожен. – Не беспокойся так. Ты же знаешь, что я всегда осторожен. Я ценю свою жизнь. Это ты даже по сторонам не смотришь, когда переходишь через дорогу, – Стивен встал на колени и наклонился вниз, к самому лицу Эндрю. – Нет. Я сейчас весь красный. – Я почти не вижу тебя в темноте. Перевернись на бок. Вот так. – М-м, зачем ты суёшь руку мне в штаны? – Просто так хочется. Эндрю подсунулся ближе и прижался к любимой груди, обнимая мужа за шею. Они оба так долго ждали этого (Стивен, конечно, меньше, но Эндрю надеялся до последнего) и как же хорошо было теперь говорить: «Мой муж», «Муж, пропылесось, будь добр», «Как себя сегодня чувствует мой муж?». О Боже, если случится худшее, он же будет вдовцом. Эндрю собирался терзать себя этой мыслью дальше, но Стивен накрыл его губы своими и одновременно сжал руку в кулак. Актёр простонал ему в рот. Почувствовал, что стало жарко, и приподнял ногу, закидывая её драматургу на бедро и прижимаясь ещё ближе. – Куда подевались волосы? – Это для работы... Надо было, – выдохнул Эндрю, покачиваясь в такт руке любимого. Как же крепко он его сдавил – чуть ли не до боли. – Какой это продюсер сказал тебе побрить между ног? – Долго объяснять. – Ладно, сам разберусь. – Стяни с меня... штаны... – Нет, подожди. Эндрю закрыл глаза и решил, что так и кончит, но, подведя актёра к грани, Стивен вдруг остановился, отстранил его от себя и уложил на спину. И только затем раздел. Эндрю ощутил прилив развратности от того, что с него так беспардонно стащили одежду – словно он был куклой для секса. Он давно собирался побыть сверху и сейчас как раз хотел подняться, чтобы проявить инициативу, но муж так жадно припал к его губам, вжимая при этом в постель, что мысль о доминировании сама по себе испарилась. Эндрю сложил руки на животе, чуть-чуть поглаживая себя по прохладной гусиной коже, а Стивен тем временем ласкал его рот. Делал он это беспорядочно, порывисто, словно они были животными. Драматургу как раз так нравилось, по-животному, из-за этого он и волосы на теле любил. Эндрю замычал, когда сухая шершавая ладонь прошлась по его груди, тут же пришлось откинуть голову назад, открываясь ещё сильнее, потому что Стивен стал вылизывать его шею. Актёр приоткрыл глаза и поднял руки вверх, пытаясь прикоснуться к мужу, погладить его, но Стивен отреагировал на это неожиданно агрессивно, обхватив его запястья и прижав их ему к груди. Видимо, вид Эндрю в такой христианской позе позабавил драматурга, и он усмехнулся перед тем, как склониться вновь и припасть ко вздрагивающему животу актёра. С животом Стивен любил долго возиться. Широко лизал его, припадал щекой, а потом обычно спускался ниже по тёмной дорожке волос. Но сейчас её не было и, может, поэтому Стивен потянулся к уху актёра и сказал, чтобы тот встал на четвереньки. Ничего не соображая, Эндрю послушался. По спине и заду скользнул холодок, и тут до него дошло, что Стивен задумал. – Эй, я так не хочу. – Почему? – Мне так не нравится. – И что? – А? – Ну, Эндрю. Я же твой муж. Дай мне немного тебя помучить. Тебе понравится. И ты такие смешные звуки при этом издаёшь, я хочу послушать. Тяжело вздохнув, Эндрю лишь опустил лоб на сложенные кисти и приготовился терпеть. Было как-то унизительно думать, что Стивен взял над ним полный контроль и теперь спокойно веселится. Хмыкает, когда Эндрю время от времени не сдерживается и издаёт резкий, высокий стон, да ещё и вставляет свои приторно ласковые «Ну, расслабься», «Дорогой, ноги чуть шире». И лизать умудряется так, что Эндрю весь напряжён и неосознанно покачивает бёдрами, толкаясь драматургу в кулак. Свободная рука Стивена гладит и мнёт его живот, отчего актёр чувствует себя как-то особенно беззащитно. Пройдясь поцелуями по прохладной пояснице, драматург выпрямился и поставил руки на бока Эндрю, придвигая его ближе к себе. О нет. Прикосновения языка актёр ещё мог потерпеть, но когда, распалив, обездвижив, унизив, Стивен входил в него членом, Эндрю ощущал что-то ужасное. Он чувствовал себя ужасно, болезненно хорошо... Когда они занимались любовью лицом к лицу, Эндрю знал, что он с любимым, привычным Стивом. Но когда его ставят на четвереньки, толкают лицом в подушку и трахают, как какую-то похотливую, сучливую блядь, Эндрю теряет себя. Он не думает, что он с мужем, он может только сосредоточиться на органе, терзающем его узкое жаждущее нутро, на твёрдом горячем поршне, дарящем наслаждение. Ему хорошо. Но такое удовольствие пугает. Эндрю, как правило, кончает очень быстро. В этот раз он даже не успел прикоснуться к себе, настолько был распалён умелыми руками и языком мужа. Да ещё и эмоционально вымотан. Он любил плавиться, поддаваться, как мягкая глина, подчиняться Стивену, безгранично доверял ему и получал удовольствие от того, что полностью отдавался в его власть. Ни с кем, кроме него, так не было. С эксами Эндрю играл роль сильного и уверенного в себе, никогда не давал слабину, он был статуей, на которую партнёр мог опереться. Но Стивен отличался от них всех. Перед Стивеном он был оголённым нервом: мог ползать на коленях, плакать, кричать, целовать ему ноги, умолять о чём-то – как угодно унизиться. Ещё мог просить о сексе и позволять делать с собой что угодно во время него. А ещё Эндрю хотелось оторвать от себя кусок и отдать мужу – чтобы хоть как-то помочь ему. Но теперь. Он чувствовал себя маленьким мальчиком, который протянул ручки к отцу, но тот его оттолкнул. Он хотел посочувствовать, а в ответ его ткнули лицом в подушку и бездушно отымели. Ох, если бы Стивен не был таким жестоким, если бы не был... –Тебе понравилось? – безразлично спросил драматург, выйдя из его тела. – Не знаю... – выдохнул густо покрасневший актёр. Аккуратно сев и посмотрев на мужа, он понял, что тот терпеливо ждёт продолжения. Если перед этим он думал быть сверху, то теперь, после позорного, грязного оргазма, хотел только припасть ртом к паху драматурга и брать до боли в горле... Эндрю подполз к мужу на четвереньках, плавно опустил голову, с наслаждением заглатывая твёрдый влажный орган. Он знал, что Стив сейчас любуется им и заодно вдохновляется для нового произведения – эстет ведь. Профессиональный интеллектуал, как однажды нарекла его их общая подруга-журналистка. Как же жалко будет, если такой человек, как он, умрёт... Тёплые ладони заботливо оглаживают влажную спину актёра, переходят на грудь, щипают за соски. Эндрю осторожно глотает. Давится. Инстинктивно пытается отстраниться, но муж придерживает его голову: ему приятно чувствовать, как стенки горла судорожно сокращаются вокруг члена, и он знает, что Эндрю сможет справиться с удушьем и так. И разумеется, никогда не укусит. Хотя бы сосать Эндрю умеет хорошо. Стивен однажды даже отметил это его мастерство... Любимые пальцы стали гладить его подмышками, и актёр приглушенно заскулил, наклоняясь, вбирая горячий орган, сжимая его губами и обводя языком каждую венку, изо всех сил пытаясь доставить удовольствие. Стивен гладил его по голове, словно пушистого щенка, видел, как Эндрю чуть сморщился от того, что горлом хлынула сперма, но актёр всё равно не отстранился и выпустил член изо рта только после того, как он обмяк. – Знаешь, о чём думаю? – тихо произнёс Стивен, пока муж, поднявшись, ласкал ладонью его шею и нежно проводил языком вдоль скулы. – О чём? – О том бедолаге, который смел бить тебя. Когда-нибудь всё-таки скажешь мне, кто это был. Я найду его, удушу в каком-нибудь проулке и мне станет немного легче. Эндрю ничего не ответил. Он целовал его висок, взмокшие волосы, мочку и ушную раковину, затем неожиданно взял за запястье и обхватил губами пальцы, вылизывая их. – Я хочу ещё... – Боже, что с тобой сегодня? – Погладь меня, пожалуйста, – глядя на драматурга непередаваемо-умоляюще, Эндрю опустил его руку к своему животу. Очень скоро он развёл ноги, упираясь спиной в матрац, обнимая Стивена за шею и беспомощно охая, пока тот проникал в него. Тело немного сопротивлялось трём пальцам сразу, но Эндрю прикрыл глаза и быстро расслаблялся в руках драматурга, проминался, словно мягкая, влажная глина. Как же ему хотелось, чтобы Стивен одел его во что-то, дал в руки слова, которые он должен говорить, и объяснил, как надо говорить, и чтобы хвалил его, как обычно, после каждой неуверенно выжатой реплики: «Умница!», «Гениально!». Он сам не помнил, когда последний раз чувствовал себя таким открытым, отзывчивым и возбуждённым. – Ещё чётвертый палец... – Станет больно. – Ничего... Я хочу этого. Ох, если бы Стивен только мог войти в него полностью, спрятаться, свернуться клубком в его теле. Там он был бы защищён от плохих людей. И от этого мира... Эндрю застонал и прогнулся в спине, поглощённый болезненным удовольствием. Стивен склонился к его губам, неспешно целуя, чувствуя, как Эндрю скрещивает ноги за его спиной, придвигаясь ещё ближе. – Помнишь, что было последний раз, когда наш секс так затянулся? – Я попросил тебя кончить мне на грудь. Потом ты включил порно. Я взял страпон и начал копировать то, что делал порно-актёр. А ты наблюдал, оценивал... – Хочешь посмотреть фотографии? – Ох, позже... Тебе понравилось то, что я делал? – Хм... Это было первое твоё выступление в этом жанре... Но на очень высоком уровне, ты был, как профессионал... – Ну... Актёры могут всё. – Несомненно. – А помнишь, как ты написал сценарий, и мы читали его, лёжа в постели. Он был потрясающий. Я пробовал воспроизводить некоторые реплики, и ты высоко оценил это... А потом мы занимались любовью прямо на тех листках. – Я собрал их тогда обратно. И занимался с актёрами именно по этому варианту, который был под нами... – Вот так!.. Не говори! Я не могу! Стивен склонился к его паху, широко проводя языком по нежной, набухшей коже, и Эндрю ощутил, словно в нём лопнула струна. Несколько мгновений ослепительно белой отключки. Затем механически, как детёныш к матери, он подкатился к мужу и прижался к его горячей груди, ощущая, как на плечи опускается любимая тяжёлая рука, щекоча кожу жёсткими волосками. Эндрю прикрыл глаза, блаженно забываясь. _______________________________________ – Стив, ты же до сих пор не спишь? – Нет. Ты как? – Кхм... В порядке. Уже немного отошёл. – Хорошо. – Я должен тебе ещё кое в чём признаться. – Ну? – У меня паника. – Почему? – Из-за этого вот... Пожалуйста, дорогой, я тебя очень прошу, не ищи себе новой работы. И на улицу вообще не выходи. И дверь никому не открывай. Я сам улажу всё с этим бизнесменом, не хочу, чтобы наш конфликт как-то задел тебя. Я, конечно, такое только в фильмах видел, но если он связями сумел выкинуть тебя с работы, вдруг он уже послал людей следить за тобой? И если ты выйдешь, они тебя схватят и... Даже представить боюсь. – Бросят в подвал и пересчитают все кости? А потом будут шантажировать тебя? Смешно. – Смешно? – Конечно. Начнём с того, что у меня есть пистолет. И даже если я попадусь им в руки, то лучше пусть меня отметелят, чем идти на условия этих идиотов. Да ещё и бояться их. – Но это страшно. Ужасно. – Нет. Не слушай М, даже если он будет угрожать мне. Что бы он ни придумал, я человек намученный – выдержу. Кроме того, хотя меня и вышвырнули с работы, я не собираюсь сидеть сложа руки. – Что значит «намученный»? – Значит, что есть опыт. – Тебя били когда-то? – Всех нас когда-нибудь били. Зачем ты целуешь мне руки? – Просто. Нельзя? – Можно. – Знаешь, я тут подумал, что никогда не говорил тебе... Я очень благодарен за то, что ты полюбил меня, Стивен. – О, ну это я должен тебе сказать. – Нет. Когда я расстался с тем жестоким парнем, много кто говорил мне, что я вкурвился. Стал думать только о себе, делать успехи в работе, расталкивать всех конкурентов. При этом я заводил короткие отношения, которые сразу со скандалом расторгал, если кто-то пытался минимально ограничить меня в чём-то. Я думал, что главное – это работа, общался только с нужными людьми и делал только то, что было полезно для карьеры. Не скажу, что это было плохо. Я был своеобразно счастлив. Но постоянно чувствовал напряжение внутри. На меня постоянно что-то давило и высасывало силы. Но после того, как я встретил тебя, мне стало как-то легко. Я стал думать и о том, что мне надо совершенствоваться, и о тебе. И от этого у меня внутри словно появилась гармония. Вроде равновесия между любовью и долгом. И друзья начали отмечать, что я успокоился и стал ласковее прежнего. В общем, что я подобрел. И мне нравится быть добрым. – Ну, это значит, я хороший протектор. – Помнишь, как ты позвонил мне где-то два года назад? Я взял трубку и ты сразу спросил, в порядке ли я. Я ответил: «Да, а что?». Ты сказал, что просто волновался. Что с тобой тогда произошло? Скажешь мне теперь? – Я задремал на работе и мне приснилось, что я захожу в нашу ванную, а ты лежишь там на полу, весь в крови. Я сразу проснулся, но ощущение ужаса осталось и мне показалось, что это дурное предчувствие. – Мне тоже иногда снится, что тебя у меня отбирают. Я пытаюсь прийти на помощь, но ничего не выходит. И тебя убивают. Как-то раз я проснулся и минуту не мог понять, жив ты или нет. – Хм, ладно, открою тебе одну тайну. – Давай. – После того, как «Гордость» вышла в прокат, мне позвонил какой-то мужик. Сказал, чтобы я готовился, потому что вскоре ко мне придут чёрномазые геи-наркоманы, которым приказали меня зарезать. – Боже... А ты что? – Я подумал, что мне любопытно было бы встретиться с чёрномазыми геями-наркоманами. – Ужас. – Почему? Тебе что, никогда не говорили: «Чтоб ты сдох, паршивый выродок!», «Таких как ты надо сжигать!», «Вечером тебе могила, пидарас!», «Чтоб тебя штыками закололи!»? – Господи, нет! Никогда! А ты что, сейчас по памяти перечислил то, что говорили тебе? – Кхм... Не совсем. Нет. – Уверен? – Да. – Во всяком случае, такого больше не повторится. Я защищу тебя ото всех этих тварей. – А я – тебя. – Спим? – Я подумал... Может, мы ещё немного?.. – Опять? Хотя я тоже об этом подумал. В принципе... Почему нет? Эндрю присел, обнял драматурга за шею, привлекая к себе. Осторожно поцеловал в веко, в подбородок, затем тихо попросил лечь рядышком. Стивен позволил обхватить себя за плечи и склонил к груди Эндрю голову – эту чернявую тяжеленную голову, в которой постоянно происходит сумасшедшая работа, недоступная актёру. Но ничего. Эндрю гладил драматурга тёплыми руками, нежно целовал в темя, лоб, щёки, куда только мог дотянуться. Стивен не сопротивлялся, наоборот, сам льнул к нему, чтобы получить ласку, слушал удары его сердца и обнимал в ответ. Эндрю надеялся, что так они и заснут, сплётенные в одно целое, дышащие друг другом. Может, всё останется как есть, может, ему не удастся ничего уладить и станет только хуже. Придётся покориться олигарху или бежать из страны. Плохие люди могут попрать его репутацию, а его самого запугать, избить, пытать, изнасиловать, перерезать горло и выбросить посреди лесополосы... Но что бы они ни делали, никто, никто не вырвет Стивена из его тёплых рук. Он никуда не уйдёт, пока есть человек, о котором ему нужно позаботиться.